– Жену отдай дяде, а сам иди к… – заржал Дениска. Аня строго посмотрела на мужа, тот сразу все понял, вздохнул, вытянул из кармана потертый бумажник и заелозил пальцами по купюрам, забубнил под нос нечленораздельное-тихое. – Но до получки больше никаких трат, – Дениска протянул Наташе две мятые сотни. Аня поджала губы, запустила опухшие пальцы в бумажник Дениски и вытащила оттуда еще несколько сотен. – Вот, бери, – Аня посмотрела на Наташу строгими глазами и обратилась к мужу, теперь ласково. – Посади Натали на автобус. Наташа еще раз взглянула на двор. Казалось, она видит его в последний раз. Поредевшие кусты, похожие на старые банные веники, дрожали на ветру. Журналистка, уже измазавшая в какой-то краске рукав пуховика, с досадой смотрела на фанерную корову, чье сдувшееся вымя уже лежало на земле. Наташа подумала, что и ей надо было поставить на нос сливу. Аня между тем шарилась в своих одежках, откуда жужжал телефон. Наконец она выудила мобильник. – Мам, пгррривет! – картаво поздоровалась приятельница. Наташе иногда казалось, что Аня не может быть простой администраторшей захолустного отеля. Вот и сейчас одутловатое ее лицо облагородилось, голос зазвучал не по-здешнему. Дениска уже волок Наташу с крыльца. – А это кто говорит? – послышался сзади голос совсем чужой Ани. 6 Выскочив из подъезда, оставив за спиной труп Угаренки, Кыса опрометью бросился домой. Нужный номер электробуса где-то застрял. Переминаясь на остановке, Кыса ловил на себе подозрительные взгляды. Наконец электробус подвалил – оказался полным. Кыса, стиснутый теми же людьми, что косились на него пять минут назад, никак не мог найти глазами точку, где не было бы опасности. Ему хотелось поскорее скрыться в собственном жилье, куда никто чужой не мог войти иначе как с ордером. Вот он уже почти у себя. Постоял немного перед дверью, чтобы принять обычный, повседневный вид. Полез в карман за ключами. Тут за спиной послышался слабый извиняющийся кашель. Кыса вздрогнул, как если бы раздался выстрел, и выронил связку. – Ой, ой, Ванечка, прости ради бога, не хотела тебя пугать, – запищал женский голосок. – Да ничего-ничего, – Кыса на автомате спрятал ключи в карман и обернулся, будто вор-домушник, пойманный с поличным, но делающий вид, что ничего не происходит. – У меня нет твоего номера, я хотела позвонить… На площадке стояла соседка Лариса, полная и гладкая, точно надувная. Голос ее всегда напоминал Кысе пикульку резиновой игрушки. Она что, караулила его? Смотрела в глазок? Кыса приготовился было отвечать, что сейчас у него много заказов и все расписано, но, как найдет время, придет, все починит и настроит. – Тетю Любу увезли на скорой в четвертую городскую. – Что? Почему? – Кыса с подозрением покосился на соседку, в своем ли она уме. Лариса была моложе матери, но сильно старше Кысы. Двое взрослых детей подарили ей много маленьких внуков. Кажется, Кыса впервые видел ее без коляски. Они никогда не разговаривали, обменивались дежурным «здравствуйте». – Так ноги же! – соседка передернула округлыми плечами. – Ты вообще их видел? Кысе поплохело. Вспомнилось утро, ну точно, он еще подумал, что надо что-то делать: мать уходила к себе, оставляла в коридоре мокрые липкие следы. – Конечно, вот собирались к врачу. Но мама такая… – Кысе вдруг захотелось плакать. – Такая упрямая. – Она и сейчас не поехала бы, просто не в себе была, видать, от боли, – соседка просканировала пролет, не выходит ли кто, и стала говорить чуть тише, – она мне позвонила и спросила, нет ли у меня спичек. – Спичек? – Да! Я тоже удивилась, но у меня был коробок, приношу, она кричит, мол, сейчас-сейчас открою, видать, добиралась все это время к двери. Открывает, щель вот такая. – Соседка показала согнутыми пальцы несколько сантиметров. – А потом выглянула из-за двери, я ее не узнала даже, просто другой человек. Я так растерялась! – Спасибо, что вызвали скорую! – Кыса почувствовал, что в глазах накопилась влага и он больше не может себя сдерживать. Отвернулся к двери, дрожащей рукой полез в карман за ключами и вместе со связкой выронил на бетонный пол платок с уже высохшей кровью Угаренки. Хлопковый комок распустился бордовым пионом. Кыса быстро поднял платок, спрятал в кулаке красное, оставив тоненькую нетронутую полоску ткани и промокнул ей глаза. Казалось, соседка не заметила крови. – И я ей говорю: «Теть Люб, вам плохо? Давайте скорую вызову?!» А она мне: «Ванечка придет, суп захочет, а у меня лапша закончилась, я спички брошу, они покипят подольше и разбухнут как надо!» Ну, тут я и поняла, что надо срочно врача. Кыса почувствовал слабость в ногах. Слезы лились, как горячая вода из протекающего крана. Соседка мячиком скакнула к двери Петровских и сжала Кысу в упругих объятиях. От нее успокаивающе пахло куриным бульоном и луковой зажаркой на сливочном масле. Кыса постоял, подышал, затем нехотя высвободился и, еле различая сквозь муть дверной замок, все-таки справился с ним и шагнул в прихожую. Дома все выглядело так же, как утром. На миг поверил, что ничего не произошло и мать, как обычно, сидит за компьютером. Не разуваясь, Кыса рванул в комнату. На выключенном мониторе возникло его вытянутое отражение. Оперся на спинку компьютерного кресла, то скрипнуло и чуть отъехало от стола, как бы приглашая. Он быстро сел и мышкой оживил монитор, смотреть на собственное лицо было невыносимо. А что, если это расплата? Бедная мама, она-то тут при чем? Кликнул на значок часов, вспомнил, что снова опаздывает. Надо позвонить и отменить заказ, теперь у него есть уважительная причина. Никто не станет оставлять гневных отзывов за неявку, если больна мать. Где-то была визитка. Кыса, не вставая, переваливаясь с боку на бок, проверил карманы джинсов, вытащил и аккуратно, боясь порвать, расправил злосчастную кабальную расписку. Только бы все было не зря. Решил, что сначала уладит дело с заказчицей, потом сразу в больницу. Вскочил, обшарил рюкзак, каждое отделение – ничего, пошел по второму кругу, теперь уже выложил все барахло на стол, просунул палец в дырку подклада и пропальпировал рюкзак снова. Да и черт с ней. Сама позвонит. Поеду сразу в больницу. Кыса вырубил компьютер и в темном отражении рядом со своей рукой заметил кровавый платок. Схватил его за краешек, словно дохлую летучую мышь, и потащил на кухню. Надо его уничтожить. На плите стояла пустая эмалевая кастрюлька. Обычно мать варила в ней мойву для себя и дворовых кошек, которых она подкармливала из разрезанной коробки из-под молока. Под ногой у Кысы мягко хрустнуло: тот самый злосчастный коробок. Надо позвонить в больницу. Загуглил номер четвертой городской и нажал иконку вызова. Пока шли гудки, пустил газ в конфорке и щелкнул розжигом. Прозрачное голубое пламя затанцевало под смятым платком. Кыса опустил руку ниже, и темные края ткани тут же занялись, заплясали рыжие языки, поползли вверх. Кыса ловко сбросил горящий шар в кастрюльку. Запахло жареной картошкой. Когда в больнице взяли трубку, Кыса растерялся. Он почему-то думал, что, как только позвонит, там сразу поймут, кто он, и все расскажут. А тут пришлось, заикаясь, тараторить, потому что по тону дежурной сестры было понятно, что ей не до светских бесед и надо быстрее сообщить, чье состояние его интересует. – Любовь Петровская? – переспросила медсестра уже не так деловито, а как будто с сожалением. – Ее на операцию повезли. – На какую? – Сейчас уточню, – сестра снова заговорила деловито. – Я только приняла смену. Кыса догадывался, что за операция. Смотрел на черные, похожие на рваные крылья бабочек, складки догорающего платка, а видел мамины ноги, усеянные страшными пятнами. Кто-то в перчатках цвета молочной пенки схватил их, взвалил на плечо как поленья и понес прочь от тела. – Ясно, – ответил Кыса, нажал на отбой, выключил плиту. Теперь торопиться некуда, мать не скоро придет в себя. Кыса сначала забил гвоздь в ванной, затем перешел в гостиную, уселся за компьютерный стол и полез в историю браузера. Нажал «Восстановить все вкладки». Видимо, мать вела активную жизнь в социальных сетях. Кыса регулярно чинил компьютеры пожилых людей, его часто просили создать страницы «ВКонтакте» или на «Одноклассниках». Заказчики тыкали пальцем в папку на рабочем столе с названием какого-нибудь семейного праздника и даты, типа «крестины Маши 27 июля 2018», выбирали оттуда фотографии, где больше народу и хорошо и богато получился стол, и заливали все в сеть. Кыса приготовился было увидеть на странице матери немногочисленные семейные карточки, где он всегда получался смазанно, но нет. Ни его, ни Аньки, ни внучек. Даже с аватарки на него смотрела незнакомка. Кыса обновился, перепроверил. Да, Любовь Петровская. Но перед ним молодая женщина, ей нет и тридцати пяти; русые волосы до плеч, большие серо-зеленые глаза, крупный силиконовый рот. В шапке профиля указано, что она начинающая актриса. Вот уж точно звезда без «Оскара»! Кыса не сдержал ухмылку. В углу экрана вылезло сообщение. Кыса смутился. Глаза выхватили строчки, ему не предназначенные. Мамин виртуальный друг соскучился. Следом еще одно уведомление и еще. Надо все позакрывать, самому Кысе не понравилось бы, что кто-то роется в его переписке. А что он вообще сюда полез? Анька! С сестрой он давно перестал общаться. И более того, когда обзавелся новым телефоном, запретил матери давать номер. Раздобыть его, конечно, не составляло труда, контакт есть у девчонок Угаренко, вот только Анька не общалась и с дочками. «Ну и семейка», – подумал Кыса и полез в чаты. Переписка пестрела мужскими именами и снимками. Наконец долистал до иконки сестры. На аватарке молодая Анька, такой она сбежала в свой Париж. А красивая все-таки, смотришь и понимаешь, что не зря она укатила, достойна большего, чем брак с этим жлобом Угаренкой. Он не собирался читать переписку сестры с матерью, только глянул, есть ли фотографии. Какая она сейчас, родила ли еще детей, маленьких лягушатников? Хотя мать наверняка сообщила бы о французских внуках. Да, фоток из французской жизни не так уж много. Анька на фоне Эйфелевой башни (ну куда ж без нее), на фоне симпатичного штукатурного домика со ставнями, похожими на стиральные доски, полусидит на капоте шикарного алого спорткара, в каком-то кафе под полосатым тентом с белыми усиками от капучино. Ну и просто пейзажи, как с открытки, да круассаны. Стоп, кажется, этот замок на вершине небольшой горы он видел в рекламе какой-то турфирмы, и другие снимки слишком красивые и слишком профессиональные. Вот ведь как Анька любит хвастаться! Странно, но за годы почти не изменилась. А мать показывала свои больные ноги и пересылала селфи своих «бойфрендов»: все молодые, один совсем щенок за рулем крузака, другой – хипстер в кафе за ноутбуком, а вот еще парочка качков, пресс, как лоток со слойками из советской булошной. Кыса решил звонить. Надел мамины наушники, отрегулировал их и кликнул мышкой по значку телефонной трубки. Аня ответила быстро, гудка два-три, и такое бодрое: – Мам, пгррривет! А какая у нас с Парижем разница во времени вообще? Ладно, неважно. – Привет, Ань, – бормотнул неразборчиво, тут же добавил вопросительное. – Аня? – А кто это говорит? – родным голосом ответила сестра. – Иван. Пауза. Наверное, смотрит на экран, соображает, что за глюк. – Петровский, брат твой! – воскликнул Кыса и откинулся в кресле. – Что случилось, Вань? – говорит раздраженно, будто брат надоедает ей с утра до вечера. – Где мама? – В больнице. Ты же видела ее ноги. – Видела. И что теперь? Отрежут? – буднично, словно речь шла о стрижке, спросила Анька. – Отрезали. Поэтому и звоню, – Кыса втянул сквозь зубы воздух, – ты вообще как сама? – Нормально. А ты? – В долгах перед бывшим твоим, – сказал и снова испытал чувство облегчения, больше никакой кабалы. – А теперь нужна будет реабилитация, сиделка. – Мама сиделку к себе не подпустит. – Я, что ль, буду ее подмывать и всякие процедуры проделывать? – вспыхнул Кыса. – Она же твоя мать. – Такая же моя, как и твоя. И твою задницу она тоже мыла, не нанимала для этого гувернера. – Что ты несешь? – А что ты мне звонишь? Я должна бросить все и приехать, чтобы что? – Да не приезжай! – психанул Кыса и зажевал до мяса щеку. – Нет у меня денег, – спустя несколько секунд ответила Анька. – Ну, у француза своего попроси, разок не поест устрицы, а матери помощь.