* * * ГЛАВА 1 23 декабря 1913 г. Сухопутный маршрут[1] железной дороги Через покрытое морозом окно открывался дивный вид на заснеженные пейзажи, мимо которых мчался поезд. С каждой секундой Клэр Дженнингс всё ближе к дому и дальше от Сан-Франциско, где она работала горничной и гувернанткой. Скоро вокзал Солт-Лейк-Сити, штат Юта, где её будет ждать отец, чтобы отвезти Клэр и её попутчика, Уильяма Родса, до Спаниш Форк. Они поедут на семейной телеге, а не на автомобиле, которые окружали её с весны. Клэр счастливо вздохнула. Снег на земле и Скалистые горы верно указывали, что она покинула Калифорнию. На фоне этих пейзажей она выросла. Клэр скучала по смене сезонов. И вот теперь она почти дома. Клэр с нетерпением ждала встречи с семьёй и мечтала раздать рождественские подарки, купленные для них в Калифорнии. Она нашла брошку для матери и трубку ручной работы для отца. Купила два зонтика от солнца для младших сестричек и набор металлических автомобилей для маленького братика. Клэр представляла, как родные открывают свои подарки и слушают о её приключениях. Как в сочельник они наряжают ёлку, недавно срубленную в каньоне мистером Бертоном, а потом сядут распивать травяной чай у огня, пока мать читает рождественскую историю из Евангелия от Луки. Закончив слушать священное писание, они пойдут на улицу распевать рождественские гимны, а потом вернутся домой за специальным праздничным лакомством — ирисками, покрытыми грецкими орехами, которые мама делает только на Рождество. Каждый год, как только начинала опадать листва, Клэр уже мечтала об ирисках. Кроме этого, декабрь в Сан-Франциско отличался от июля лишь лёгкой прохладой. Листья почти не меняли окрас. «Зима», которую покинула Клэр, больше похожа на весну в Юте. Как-то странно видеть рождественские венки на дверях и мишуру с гирляндами на магазинах. Откровенно говоря, Рождество в Калифорнии не ощущалось. Ни о каком праздничном настроении не могло быть и речи, пока Клэр не переступит порог отчего дома, не обнимет близких и не почувствует аромат маминых ирисок. От этих мыслей её затрясло от нетерпения. Она изнывала от желания обнять родных, почувствовать, как усы отца щекочут щеку, услышать, как мать нежным голосом поёт рождественские гимны, пока готовит апельсиновые булочки, в то время как сама Клэр уговаривает младших сестрёнок не скользить по деревянному полу в чулках, чтобы те не порвались. Поняв, насколько стремится даже к проказам сестёр, Клэр рассмеялась над собой. — Что смешного? — спросил рядом сидящей Уильям, приоткрыв глаза. — О, ничего, — ответила Клэр. — Мне просто не терпится доехать до дома. Она отвернулась к окну в надежде, что Уилл снова заснёт. Он тоже отправился на работу на Запад, только в Сакраменто. Они выросли в квартале друг от друга, поэтому в их совместной поездке домой не было ничего удивительного. Отец настоял, ради её безопасности. Хотя, из всех людей в мире, именно рядом с Уиллом Родсом она чувствовала себя менее защищённой. Однако у Клэр не хватило духу признаться родителям, что она думает о мальчике Родсов. Он был вечным шалопаем. Однажды, когда им было по десять, Уилл закинул её в огромный мусорный бак на заднем дворе школы. Даже тогда он был до нелепого высоким и крепким для своего возраста, чтобы она смогла дать хоть какой-то отпор. Клэр просидела в том бочке пятнадцать минут, прежде чем учительница, мисс О'Брайен, вышла на её поиски. Ботинки Клэр были навсегда испорчены. Каждый раз глядя на них в течение следующих полутора лет — пока те не износились и стали малы — она слала проклятия на голову Уилла. И это лишь один случай из тысячи. В этом отношении Уилл её больше не пугал. С возрастом он научился прилично вести себя на людях. Он больше не макал кончики её кос в белую краску, как сделал на одиннадцатилетие. После этого мать обрезала ей волосы на семь с половиной сантиметров. Она до сих пор не простила Уиллу, что по его милости у неё была самая короткая стрижка во всей школе. В тринадцать, в попытке напугать, он поднёс к ней горячую свечу. Клэр не желала поддаваться и с воплем убегать прочь, но Уилл не сдавался, пока свеча не накренилась и воск капнул на её любимый фартук. Тогда она закричала, поскольку испортила его. К пятнадцати он запер её в школьном шкафу и подменил в сумке для ленча пирог на бумажный пакет с червями. В двадцать один Уильям больше не позволял себе подобных шалостей — по крайней мере, она такого не слышала. И все же, мальчик или мужчина, Уилл остался любителем всякого рода шуточек, поэтому она сидела как на иголках с момента отправления. До сих пор Уильям не учинил ничего глупого или раздражительного, если не считать нескольких саркастических замечаний в адрес остальных пассажиров, когда они зашли в вагон. Клэр не знала, стоит ли воспринимать его учтивость как повод перестать волноваться, или это затишье перед бурей, и он с минуты на минуту выкинет свой очередной коронный фортель. Тем больше причин желать, чтобы он уснул. Уилл снова опустил подбородок на скрещённые руки, сменил позу и хмыкнул. «Как по-джентльменски», — подумала Клэр, покачав головой. — Ещё долго? — спросил Уилл. Он спрашивал об этом десять минут назад. Клэр не знала ответа тогда, и не знает его теперь. Она уняла раздражение, чтобы не выдать себя. — Без понятия. Может, он задремлет и проспит остаток пути. Раздалось очередное ворчание: — Снег, — буркнул Уилл. — Как же хорошо без него. Она изумлённо уставилась на него, услышав такую ересь. — Но ведь Рождество не Рождество без заснеженных гор и серебристого от мороза дыхания. — Клэр кивнула на проносящийся за окном пейзаж. — Это только начало. Наконец декабрь начинает выглядеть как декабрь. Но для меня настоящее Рождество не наступит, пока я не буду со своей семьёй. Уилл ничего не ответил. Его шляпа немного съехала на лицо, что ещё сильней разозлило Клэр. Самое меньшее, что он мог сделать — это набраться манер и подобающе вести разговор. Она приподняла поля его шляпы. Открыв правый глаз, Уильям поморщился, словно свет в вагоне причинял ему боль. — Что? — спросил он. — Ты настолько не сентиментальный, что не радуешься возможности погостить дома на Рождество? — Я рад. — Он выхватил у неё шляпу и сел. — Я просто не люблю, когда у меня от холода немеют руки и ноги во время дойки коров. Я бы с радостью жил, где никогда не бывает мороза. Согласен, снег по-своему прекрасен. Однако работать в мороз нелегко. — О! Я об этом не задумывалась. Клэр вспомнила о других проявлениях зимы, по которым она не скучала. Например, как выходила из дома январскими ночами или вставала с постели босыми ногами на холодный пол, а бутылка с горячей водой, принесённая с собой перед сном, заледенела ещё несколько часов назад. Она вдруг резко устыдилась за своё осуждение. Наверняка, Уилл волновался не только о своих намеченных шалостях. Конечно, он испытывал эмоции помимо тех, что получал, веселясь за чужой счёт. Она уже не та девочка, оставленная в мусорном баке, он уже не мальчишка, закрывший её там. Не долговязый мальчонка, а статный юноша с широкими плечами и узкой талией. Рубашка туго обтягивала торс, который стал могучим благодаря регулярной физической нагрузке. Сердце Клэр странно забилось в груди, и она почувствовала, как залилась румянцем. Тяжело сглотнув, Клэр постаралось не восхищаться, каким красивым стал Уилл. Заметив это, она не могла поверить, насколько была слепа к очевидному. При посадке на поезд она видела только то, что ожидала: озорного шалопая, который постоянно её донимал. Теперь вечно взъерошенная копна волос была подстрижена и аккуратно уложена, лишь одна небольшая прядь выбивалась и спадала на правый висок. Стараясь не смотреть на непослушный локон, Клэр потупила взор на свои переплетённые пальцы и попыталась сказать мягче, более сочувственно: — А ты ждёшь с нетерпением каких-то семейных обычаев? Повернувшись, он посмотрел на неё: — Например? — К примеру, у моей мамы есть особый рецепт ирисок, которые она делает только на Рождество. В доме витает их аромат. Она делает несколько видов, но мои любимые – посыпанные грецким орехом. Для меня Рождество не настанет, если я не почувствую аромат маминых ирисок. Уилл задумчиво кивнул. — Я люблю ветчину к рождественскому ужину. И моя мама печёт вкусные рулеты. — Судя по интонации, он не был до конца уверен, об это ли она спрашивает. — С другой стороны, ветчину мы едим круглый год. Да и рулеты тоже. — Я... видно, что тебе это по душе, — ответила Клэр, стараясь изо всех сил подтвердить его предложение. Уилл казался таким искренним, сильнее, чем она ожидала. Клэр попробовала сменить тактику. — А вы ставите дома ёлку? Несколько минут Уилл вглядывался ей в глаза, и Клэр могла поклясться, что увидела в них печаль. Потом он снова покачал головой. — Нет. — Он стал расковыривать мозоль на левой ладони. — Только венок из еловых веток. — Он поднял голову. — Но мы вешаем носки над камином. — Вот! — воскликнула Клэр. — Носки — замечательная традиция. Уилл кивнул и продолжил ковырять мозоль. Клэр хотела протянуть руку и остановить его. Создавалось чувство, будто он пытается расковырять в себе дыру. Но затея глупая. Ради бога, это же Уилл Родс. В его сто восьмидесяти пяти сантиметровом мускулистом теле нет ни грамма нежности. Она покраснела при мысли о его мускулатуре, а потом облизала губы и откашлялась, словно остальные попутчики могли понять ход её мыслей. Что, если Уилл искренне опечален и просто скрывает это? С любопытством она окинула взглядом его лицо, но прежде чем отвела взор заметила опущенные уголки губ и морщинку, залёгшую на лбу. Клэр захотелось потянуться и разгладить её. — Мы скоро будем дома, — сказала она в надежде, что это поможет. Уилл молча кивнул. В груди странно защемило. Интуиция подсказывала, что в Уильяме Родсе сокрыта глубина. Возможно, он уже не тот ужасный балагур. Когда они подъехали к железнодорожной станции Солт-Лейк-Сити, Уилл поднял голову, а увидев город и вывески за окном вагона, сразу оживился. Печаль рассеялась точно дым. От этого зрелища на губах Клэр заиграла улыбка. Когда поезд с визгом остановился, она подивилась собственной реакции. Неужели она на самом деле всей душой надеялась, что Уилл счастлив? «Что-то явно не так, —подумала она со смешком. — Видимо, я простудилась». Глава 2 Уилл быстро спрыгнул с поезда, стремясь скорее выбраться из душного вагона. Вдохнул такой знакомый и приятно покалывающий лёгкие свежий зимний воздух. Под ботинками на платформе хрустел снег. После нескольких лет в Калифорнии, ему казалось, что он попал в иной мир — до боли знакомый, в котором он жил когда-то давным-давно. К тому же, ему не особо хотелось сюда возвращаться. Только не к мистеру Робертсу, живущему в его отчем доме. Преданность покойному отцу никогда не позволит Уиллу назвать другого мужчину батюшкой, отчимом или даже Джорджем. Ему следовало порадоваться, что мать нашла нового мужа и не будет коротать век в одиночестве. Однако Уилл не мог отделаться от мысли, что для мистера Робертса мама просто стала способом обзавестись жильём и лишним куском хлеба в дополнение к отличной кухарке, безупречной экономке и приятной грелке по ночам. Всё это Джордж Робертс получил фактически даром, если не считать нескольких клятв, данных при священнике. Как обычно, от этой мысли Уилл заскрежетал зубами, ему захотелось кому-то врезать. Последние несколько месяцев он вымещал свою досаду с помощью молотка, пока чинил крыши. Дома ему придётся держать язык за зубами, чтобы не вспылить и не испортить праздник матери. Уилл мог бы принять отчима, если бы его предупредили заранее. Но мать и Джордж Робертс начали встречаться и поженились, пока Уилл был в отъезде. Он узнал про них из телеграммы младшего брата Генри, который написал ему о состоявшейся свадьбе. И Уилл должен притворяться, что всё хорошо? В их доме жили дети Робертса. Неужели они потеснили его братьев и сестёр? Повторится ли на Рождество их скромный обычай ужинать ветчиной и рулетами? Или мистер Робертс пожелает индейку и другую стряпню? Будут ли у них носки и венок на двери или совершенно новые «традиции», навязанные семейству Родсов? Только это уже не дом Родса. Это дом Робертсов. Уилла с содроганием озарила ужасная мысль: его мать — миссис Робертс.