Сенька тоже прищурился. – Угрожать вздумал? – Предупреждаю. На всяк случай. А чтобы у тебя не пропало желание сдать все это барахло на Гороховую, добавлю: сегодня приезжает Дзержинский. И ох, как я тебе не завидую, если хоть одна тарелка или вилка окажется не там, где положено. На этот раз Геллер промолчал. Внутри Семена родился страх. «Демьян не врет, Феликс точно сегодня будет. И если Варька еще могла отмазать, как она это всегда делала, получая свою долю, то Дзержинский цацкаться не станет. К стенке, со всеми вытекающими». Семен нашел в себе силы улыбнуться, изобразить спокойствие. – Ты, Демьян, не пугай. Пуганые мы. Но свой революционный долг знаем, помним и чтим. Усек? Более Геллер ничего добавлять не стал. Кивнул головой своим людишкам и первым покинул квартиру. – Все вынесли, – констатировал Аристарх Викентьевич, исследовав после чекистов жилище, – подчистую! Только крупная мебель осталась. – Ничего, долго сиротствовать не будет. – Доронин поднял с пола лист от календаря, убедился, что на нем ничего не отмечено, бросил на пол. – Только не думайте, будто орудовали одни наши. Вчера, после ареста семьи, первыми, кто тут помародерствовал, была прислуга. Их застукали, когда пытались вынести столовое серебро. Так-то вот. – А я и не сомневаюсь, – отозвался, в свою очередь, Озеровский. – Люди ведь все разные. И одинаковые одновременно. Думаете, я осуждаю Геллера? Нисколько. Такова жизнь: не прокормишь себя сам, никто тебе не поможет. И прислуга живет по тем же принципам. Будь у них уверенность не то что в завтрашнем, а хотя бы в сегодняшнем дне, разве бы они пошли на подобное? – Эка ввернули! – почесал затылок матрос. – Режете прям, как из Библии. – Далеко не самый худший литературный документ человечества, – насколько смог тактично, заметил Озеровский, понимая, что перед ним стоит большевик, то есть представитель той людской прослойки, которая отрицает то, во что не верует. – Впрочем, мы с вами отвлеклись. Давайте приступим к тому, зачем приехали. * * * Варвара Николаевна, покинув помещение Смольного, присела на скамейку, что стояла сбоку парковой дорожки. Нервная дрожь сотрясала тело. Коленные чашечки стучали друг о дружку. Нужно успокоиться. Конечно, самый лучший вариант – жахнуть полстакана водки. Да где ж ее сейчас взять? «Сволочь!» – еле слышно произнесли губы женщины. А в голове, будто картинки в калейдоскопе, сменялись мысли. Гришка начал свою игру. За ее спиной. Нет, не за спиной. Если бы за спиной, было бы не так страшно. Он начал использовать ее втемную. Это опаснее. Значит, хочет ее тоже устранить. Пользуется тем, что она слишком слабая фигура, чтобы тягаться с ним. По крайней мере сейчас, когда у Гришки есть поддержка в Москве. Ликвидирует и глазом не моргнет. А значит, выход один: нужно показать Григорию свою необходимость, свою нужность. А она не имеет никакого понятия о конечной цели Зиновьева. Как он видит ее, Яковлеву, в конце того, что они вместе задумали? В качестве кого? Союзника? Подельника? Или использованной тряпки? Так, как он поступает в постели: сначала нежно и страстно ласкает, а потом, получив свое, отворачивается к стене, оставив ее, неудовлетворенную, в одиночестве на краю кровати. Все может быть. От Гришки можно всего ждать. Варвара Николаевна сжала ручки в кулачки: что ж, Гриша, спасибо тебе! И знаешь за что? За то, что проговорился, предупредил. Теперь-то буду начеку. Нет, не так. Просто быть начеку не получится: верный путь под пулю. Пусть даже она себя сейчас перед ним и прикроет своей активностью. Но потом председатель Петросовета не захочет оставить главного свидетеля в живых. А поэтому у нее должен быть запасной вариант: нужно сделать все для того, чтобы Бокий встал на ее сторону. Как? Будем думать. Но в одном Гришка прав: все-таки почему Дзержинский отказался возвращаться в Москву? * * * Бокий в упор рассматривал Белого и никак не мог понять, какие чувства тот у него вызывает. Восторг? Однозначно! Ненависть? Не исключено. Любопытство? Вполне возможно. А может, все вместе? Ведь и так бывает. Чекист положил перед противником папиросы и спички. – Курите. Олег Владимирович кивком головы поблагодарил, принялся доставать первую табачную гильзу. Чекист тем временем, без всяких предисловий, вдруг произнес: – Вас сегодня должны расстрелять. Бокия интересовала реакция арестованного. Полковник никак не отреагировал на услышанное. Спокойно прикурил, втянул в себя дымок, на мгновение в наслаждении замер, выдохнул его из легких: – И слава богу. А то, признаться, устал ждать. Глеб Иванович с восхищением смотрел на офицера: – Иных слов я от вас и не ожидал. А потому сообщу вторую новость: должны расстрелять. Но не расстреляют. – Передумали? Зачем? – Приказ о вашем расстреле отдал не я. Но я его приостановил. Мне импонирует ваше общество. К тому же нравится ход ваших мыслей. Идея написать письмо с благодарностью принадлежит, конечно, вам? Полковник снова с наслаждением затянулся дымком, утвердительно качнул головой. – Мальчик в панике. Сам до такого бы не додумался. И как, получилось? – Естественно, – хохотнул чекист. – Если не секрет, кто тот человек? – От вас никаких секретов. Князь Меликов Петр Леванович. – Отпадает, – уверенно качнул головой полковник. – Беспомощный старик, почти маразматик. Ищите среди его челяди. – У него одна прислуга. Девушка-горничная. – Вот ею и займитесь. Князь слишком стар, одинок. Для него жизнь давно закончилась. Насколько мне помнится, он еще при царе перестал появляться в свете. Выжившего из ума старика ввести в игру никак не могли: опасно, потому как нет надежды на такого подельника. Равносильно срыву. А вот прислуга – иное дело. – А тут я с вами не согласен. – Бокий тоже потянулся за папироской. – В Канегиссера стреляли с лестничной площадки. – Это могла сделать и прислуга. – В том-то и дело, что не могла. Князь – мог. Молоденькая деревенская девчушка – нет. И вы об этом знаете, Олег Владимирович. Иначе бы вы не стали диктовать письмо мальчишке. – Ну вот, – выдохнул с дымом Белый, – шестеренки и закрутились. Леонид мне рассказал о том, что одна пуля пролетела рядом с его головой, едва не задев ухо. Князь Меликов стрелять не мог в силу слабости. Девчонка-горничная тоже. Остается… – Тот, кто живет на этой же лестничной площадке. – И к кому так стремился мальчишка. – И который его ждал, но мальчишка перепутал двери, – подвел итог Бокий. Белый развел руками: – Что и следовало доказать. Глеб Иванович затушил папиросу, встал, подошел к окну. Долго смотрел на улицу. Развернулся. – Вы хотите, чтобы на плаху пошел не только Робеспьер, но и Дантон, который подтолкнул его? – Я считаю, каждый должен получить по заслугам. Большим или малым. Но обязательно. – И кто, по вашему мнению, является Дантоном? – Человек из Петросовета. Или комиссариата. Хотя, если брать ночное происшествие, более склоняюсь к ПетроЧК. Глеб Иванович снова глянул в окно: в небе скапливались тучи. Точно будет дождь. – Олег Владимирович, почему вы остались в Петрограде, а не уехали на юг, как ваш бывший начальник Батюшин? – неожиданно переменил тему беседы Бокий. Белый аккуратно вдавил окурок в днище пепельницы, после чего скрестил руки на груди. – Странный вопрос. – Хочу понять мотивацию ваших поступков. Ведь у вас имелась возможность переметнуться на ту сторону. Но вы по непонятной причине остались. Сдались, не оказав никакого сопротивления. В чем смысл? Причина? – Смысл? – Уголки рта арестованного криво повело. – А нет никакого смысла. Жить, чтобы просто жить? Выискивать каждый день кусок хлеба, чтобы не подохнуть с голоду? А для чего? Что сейчас, в данную минуту, несет мое существование? Кому оно нужно? Год назад у меня была семья, Родина, идея, смысл жизни. Сегодня у меня нет ничего! Ни Родины, ни семьи, ни смысла! Все рухнуло всего-навсего за один год! После «Крестов», когда я узнал, что жена и сын погибли, у меня хотя бы имелось желание отомстить Керенскому и ему подобным за то, что они сделали со мной. Но и тут мне не повезло: за меня отомстили вы. Причем отомстили так, как я сам не смог бы отомстить. Говорите, уйти на юг и воевать с вами? А с кем воевать? С теми, кто привел Сашку Керенского к власти? Того самого Сашку, который убил мою семью? Не сам, опосредованно, но тем не менее. И против кого воевать? Но и не это главное. А за что воевать? Чтобы к власти снова пришел новый Керенский? Как вы правильно заметили, я работал в «Комиссии Батюшина». Вы не представляете, с каким вороватым дерьмом нам пришлось иметь дело. И потом, когда у нас появились все доказательства государственной измены и крупных хищений, все это дерьмо сместило царя и, вместо того чтобы сесть на скамью подсудимых, заняло его место. А нас, «Комиссию Батюшина», определили в «Кресты» через три дня после того, как вся та шушера пришла к власти. А летом убили мою семью. И после всего этого вы предполагаете, что я смог бы встать в один ряд с этими людьми? – Белый устало откинулся на спинку стула. – Впрочем, помогать вам тоже не горю желанием. И не потому, что против вас. Просто я прекрасно понимаю: вы ничем не отличаетесь от тех, на чье место пришли. Внутри вас самих уже началась война за трон. Кто из вас, равных, станет самым равным, на кого все равные станут равняться. И на кого потом будут молиться. Все повторяется. Кстати, не забывайте, чаще всего молятся на покойников, потому как труп не составляет конкуренции, зато на нем можно заработать капитал, и, самое главное, с трупом не нужно делиться. Мерзость? Согласен. Но такова жизнь. Мне противно все, что сейчас творится в России, по обе стороны конфликта. Этим мы и разнимся с Батюшиным. Николай Степанович, несмотря на то что его посадили за решетку по велению Керенского и его камарильи, тем не менее остался верен тому кругу. Я же разочарован и душевно опустошен. Потому и остался. – Могли уехать за границу. Воспользоваться губельмановскими миллионами. – Ворованными? Нет уж, увольте. Там на каждой копейке солдатская слеза. У меня бы кусок в горле застрял, если бы потратил хоть один рубль. Наступила пауза. Не та, неловкая, после которой не знаешь, как продолжить разговор. А та, которая просто разделяет беседу на две части.