Холодный пот прошиб лоб чекиста. Глеб Иванович поднял голову, долгим, пристальным взглядом окинул затянутое тучами небо. За спиной кто-то прошел, поздоровавшись, на что Бокий не обратил никакого внимания. Все его мысли были сконцентрированы вокруг одного. «К осени в Петрограде всю высшую элиту власти составили те, кто в марте не поддержал Ильича. Случайность? Или их намеренно сконцентрировали в Северной столице? Зиновьева, Яковлеву, Урицкого… А в Москве теперь заправляли те, кто их поддерживал, те, кто вместе с ними был против Старика в Брестском вопросе: Троцкий и Свердлов. А между ними стоит одинокая фигура Дзержинского. Человека, который не принял ничью сторону, имеющего свою личную, индивидуальную точку зрения. И в марте не поддержавший ни тех, ни других». Феликс… После подавления восстания левых эсеров, то есть тех, кого он приютил в ЧК, Дзержинский, неожиданно, по собственной воле, сам себя отстранил от обязанностей председателя ВЧК. По официальной версии, он давал показания как свидетель по делу мятежников. На самом деле, как сообщили Бокию из Москвы, все обстояло совсем иначе. Феликс находился на грани психического срыва, безмолвно отдав бразды правления ВЧК Петерсу. И причиной нервного срыва, как ни странно, стал Старик. Ленин терпеливо ждал, когда его соратник, совершивший новую ошибку, с повинной падет перед ним на колени. А падать было за что: об этом Бокий знал не понаслышке. Мятеж левых эсеров вспыхнул во время работы V съезда Советов, а начало ему было положено выстрелами начальника секретного отдела ВЧК, эсера Якова Блюмкина в германского посла, графа Мирбаха. Того самого Якова, которого привел в ЧК сам Феликс. А помогали Блюмкину не кто-нибудь, а два заместителя Дзержинского – Александрович и Прошьян. Уже один этот факт в подборе кадров говорил против Железного Феликса. Но на нем дело не закончилось. Самое любопытное произошло позже. Феликс сам пошел в стан мятежников. И те его не тронули! И это несмотря на то, что с мятежниками власть разделалась под орех, с помощью артиллерии и безжалостных к врагам революции латышей. То, что Дзержинский выжил, стало второй причиной недоверия к нему. Едва Феликс оказался на свободе, он тут же отправился на Лубянку и, как Бокию потом рассказывал один из его старых товарищей, Егоров, приказал арестовать тринадцать сотрудников ВЧК, которые имели отношение к партии эсеров. Всех тех, кого Дзержинский сам привел в Чрезвычайную комиссию. Не тронули только одного человека. Как ни странно, зачинщика мятежа Янкеля Блюмкина. Почему? На данный вопрос Бокий ответ получить так и не смог. Полтора месяца ушло у Феликса Эдмундовича на то, чтобы загладить вину перед Стариком. И тот простил. Бокий, сжав правый кулак, с силой потер им лоб. «А вот простил ли Феликс Старика за то унижение? И не является ли нежелание Феликса вернуться в Москву следствием июльских событий? А еще этот странный допрос Дзержинского». Из того, что Антипов записал на бумаге, выходило, будто Феликс вообще ни о чем не разговаривал с Канегиссером. Но ведь все было не так. Пока он, Бокий, разыскивал чекиста с хорошим почерком, Феликс общался со студентом около тридцати минут. И когда они с Антиповым вошли в кабинет, было видно: разговор между председателем ВЧК и арестованным состоялся. А на бумаге совсем иное. И вновь непонятное поведение Феликса. Проехать такое расстояние от Москвы до Питера и спокойно отнестись к такому провальному результату допроса? Нет, подобное на Железного Феликса никак не похоже. Бокий почувствовал, как холодная испарина от новой, еще более странной и страшной мысли проступила на лбу. «Канегиссер не интересовал Дзержинского! Британское консульство – вот основная цель приезда Феликса в Питер. Вслед за Питером – Москва. Зачистка всех британских “авгиевых конюшен”». И собирать доказательства вины британцев помогал лично он, Бокий. Впрочем, те и сами, как бараны, приносили доказательства своей шпионской деятельности в загон. А дальше… Дальше у Феликса руки будут развязаны. И ни Свердлов, ни Троцкий не станут для него помехой. Вопрос теперь заключался в ином: а с кем встанет в строй он, Бокий? Кого поддержит? Феликса или Якова? Глеб Иванович с силой тряхнул головой и, резко развернувшись на каблуках, направился в кабинет Доронина. * * * При появлении долгожданного гостя Григорий Евсеевич тяжело встал с мягкого кресла, неслышно ступая по толстому ворсу ковра, распахнув объятия, направился навстречу Дзержинскому. – Наконец-то… – Улыбка осветила лицо члена Петроградского реввоенсовета. – А то было подумал, ты так и не заедешь ко мне. Феликс Эдмундович вяло пожал протянутую руку, осмотрелся. – Роскошествуешь, Григорий. Ковры, хрустальные люстры, картины… – От старого режима осталось, – парировал Зиновьев. Острый взгляд председателя ВЧК пронзил его, однако Феликс Эдмундович воздержался от дальнейших комментариев. Конечно, Дзержинский мог кое-что припомнить соратнику по партии. И сытые по нынешним временам обеды, которые, по наводнившим Питер слухам, давались для приближенных Григория Евсеевича в Смольном. И усиленную охрану. И захваченные квартиры и дома в городе, где в одиночестве проживали новые нувориши, в то время как основная людская масса, которая привела их к власти, как и прежде, ютилась по углам и подвалам. И усиленные продпайки. И много еще чего. Но это бы означало пойти на открытую конфронтацию с руководителем Петрореввоенсовета. А сейчас подобного чекист себе позволить никак не мог. Сегодня Зиновьев ему был необходим в качестве союзника. Потому-то и промолчал Феликс Эдмундович. Однако и показать слабость руководитель ВЧК не имел права. Почувствуй Зиновьев слабину – сожрет в секунду. А потому Дзержинский перешел не в «тяжелое», а в «легкое» наступление. – Смотри, Григорий, не споткнись. Предупреждаю: упадешь – помощи не жди. – Это ты мне, вот так, по-дружески, как старому партийцу говоришь? – Нет. Это я тебя как чиновника предупреждаю. Как рядового, поставленного на службу народом чиновника. Думаешь, окружил себя прихвостнями с пулеметами, и никто о тебе ничего не знает? – Дзержинский умел говорить так, что у собеседника дрожь по телу проходила. – Ошибаешься, Григорий Евсеевич. И на тебя из Питера приходят бумаги. И не одна-две, тома. Бога благодари, что все попадают ко мне. – Что ж, Феликс, получается, мы с тобой теперь не в одну дуду дудим? – А мы в одну никогда и не дули, – левый глаз первого чекиста нервно дернулся, – да и вряд ли когда будем дуть. Брест промеж нас глубокую черту провел. Старик до сих пор на тебя зуб точит. – Если помнишь, я свою ошибку признал. – Признать мало. Нужно подтвердить действием. – Так ведь и подтверждаю. – Слабо подтверждаешь, – Дзержинский устало присел на стул, – у тебя тут черт-те что творится. – У вас, в Москве, не лучше, – тут же нашелся Зиновьев. – Согласен. И у нас черт-те что. Потому и приехал. Как думаешь наводить порядок? Ведь если так дальше пойдет, вас тут всех перестреляют. – Имеются некоторые соображения. Думаю создать группы патрулирования, из рабочего люда, охватить ими весь город, особенно по ночам. Рабочий человек – сила. Выдадим оружие, отпустим, так сказать, вожжи. Пусть со всякой гнилой интеллигенцией по-своему, прямо на улице разбираются. – Без суда и следствия? – Не для всех, понятное дело. Только для тех, кого возьмут на горячем. – А кто определит, что горячее, а что нет? Эдак твой рабочий люд начнет самосудом заниматься. Кто лицом не понравился – к стенке! Или прической вроде твоей. Смотри, как бы сам к стенке не встал. – А у меня иного выхода нет. Народа столько пересажали – трибуналы не успевают выносить приговоры. Тюрьмы переполнены. А контра все прет и прет! Дзержинский отмахнулся от назойливой осенней мухи. – Что ж, ты сейчас в Питере главный, тебе и решать. Но смотри, Григорий, если начнешь личную политику гнуть… – Феликс Эдмундович резким движением рук оправил мятую гимнастерку, вскинул острую бородку вверх и неожиданно проговорил резким, четким, приказным тоном: – Теперь о том, зачем к тебе приехал. Зиновьев сжался. Вот оно, дело Канегиссера. Однако партиец ошибся. Дзержинский заговорил совсем об ином. – Прямо сейчас, немедленно, я направляю людей в Британское посольство. Постановление об обыске и арестах подписал. Руководят операцией Яковлева и Геллер. Григорий Евсеевич был ошеломлен. – Ты что, Феликс… Дипломатическая неприкосновенность! – У меня имеются прямые доказательства их связи с контрреволюционным подпольем. Десять дней назад люди Бокия, – Дзержинский специально выделил интонацией данный факт, – арестовали некоего Ковалевского Владимира Павловича. В прошлом военврача. При Временном правительстве служил санинструктором Балтфлота. Так вот, во время допроса Ковалевский признался в том, что знаком с английским военно-морским атташе Фрэнсисом Алленом Кроми, который в данный момент находится в Петрограде. Англичанин предложил Ковалевскому заняться вербовкой противников советской власти и сбором информации. Ясное дело, не за красивые глаза. Впрочем, Кроми меня интересует не только по деятельности в Петрограде. Этот молодой человек уже успел наследить в Архангельске – подготавливал там почву для высадки британского десанта. Так что причин для обыска, Григорий Евсеевич, хоть отбавляй. Прошу у тебя поддержки силами отряда Петросовета: наших чекистов будет маловато. Кроми следует доставить лично ко мне. Я буду на Гороховой. Перед штурмом… – Постой, постой, – встрепенулся Зиновьев, – ты что, предлагаешь и мне заняться британцами? – Именно. – Нет! – с силой, будто осел, отгоняющий мух, мотнул головой Григорий Евсеевич, стряхнув на плечи перхоть. – Так не пойдет! Ты, Феликс Эдмундович, руководитель ВЧК и можешь поступать, как заблагорассудится. Ты сам себе начальник. Но насчет меня – уволь… Петросовет втягивать в твои игры я не позволю. Дзержинский вмиг превратился в натянутую до предела струну. – Трусишь? – А при чем тут трусость? – неожиданно дерзко отозвался Зиновьев. – Ты, Феликс Эдмундович, на личностный фактор не перекидывай! Ты тут бузу устроишь и адью, а мне расхлебывать? Мало американцы плешь проели, так теперь еще и англичане присоединятся? Вас и след простыл, а мне с их нотами и протестами разбирайся? Нет, Феликс, – не сказал, прошипел Зиновьев, – так дела не делают. У кого компрометирующие материалы на британцев? У тебя! Чья идея захвата посольства? Твоя. Решил арестовать? Твое право. Мешать не стану. Просто не имею права тебе мешать. Но и помогать не буду. А вдруг твои выводы ошибочны? Что, если подозрения не подтвердятся? Чувствуешь, куда клоню? Одно дело – извиняться только ЧК: бывает, случается, и совсем иное – просить прощения Советам, власти. Чувствуешь разницу? И ЦК, уверен, примет мою сторону. Если не согласен – телеграфируй Свердлову. Даст Москва добро, сам, лично, пойду арестовывать твоего Кроми. А не даст… Дзержинский, глядя в глаза собеседника, медленно поднял руку, так же медленным, скользящим, мягким движением провел по бородке. – Что ж, может быть, ты и прав. Провожать не нужно, не барышня. – Феликс Эдмундович направился к выходу, у двери задержался, напоследок еще раз окинул взглядом роскошные апартаменты председателя многочисленных комиссий, комитетов и советов. – Приведи кабинет в подобающий вид. Как-никак представляешь власть рабочих и крестьян. А то устроил тут бордель… * * * – Доронин! Матрос резво вскочил со стула, делая вид, будто бодрствует, однако помятая левая сторона лица явственно говорила о том, что Демьян Федорович далеко не бдил за столом. – Садись. – Бокий вялым движением руки усадил чекиста. – Да не три ты физиономию… Загонял я вас. Да что, брат, делать? Такая у нас доля. Аристарх Викентьевич ушел? – Да, отпустил. Я ему приказал мальчишку к себе на постой пристроить, – проговорил матрос и тут же принялся оправдываться: – Взял бы мальца к себе, да куда? Комнатенка – сами знаете… И я там третий. – Вот и замечательно, – перебил Глеб Иванович, – только плохо, что приказываешь. Аристарх Викентьевич – такой же чекист, как и ты. – Доронин заметно стушевался. – Что назавтра наметили? – Озеровский хочет еще раз опросить этого… Из комиссариата. Ну того, который видел, как убили Соломоновича. – Лифтера? – Ага. И до кучера Канегиссеров нужно съездить в «Кресты». Помните, служанка говорила, будто он возил студента на Васильевский… Хотим, чтобы показал дом. – Помню. Словом, так, Демьян Федорович, слушай меня внимательно. И не перебивай. Официально… Понимаешь смысл этого слова? – А то как же… – Так вот, официально по делу Канегиссера вы с Аристархом Викентьевичем отстранены. Завтра утром передашь материалы Отто и Риксу. – Это как же, Глеб Иванович… – Матрос принялся растерянно скоблить рукой левую скулу. – Мы ведь только… – Ты меня внимательно слушал? – Бокий слегка наклонился к подчиненному. – Я же сказал: официально прекращаете работу. А неофициально…