– И что? Злотников тут при чем? – Я так думаю, здесь, в Питере, борьба за власть между нашими началась несколько месяцев назад. И началась именно с этого художника. Борьбу между собой затеяли Урицкий и Зиновьев. Заметь, оба евреи. Конечно, это только мои догадки, но, думаю, они верны. Так вот: каждый из них решил использовать еврейский фактор для своей победы. Урицкий начал налаживать контакты со священниками. Зиновьев зашел с другой стороны: в том числе используя Злотникова, тайно принялся раскачивать антисемитские настроения, одновременно как бы отстранившись от еврейского движения, но при этом поддержав инициативу Диманштейна[38] о создании местных еврейских комиссариатов. Причем Зиновьев с Урицким не одиноки: нечто подобное происходит сейчас и в Москве. Это сегодня Свердлов с Троцким союзники. А что будет завтра? Хорошо, что Старик выжил. На этот раз. Но нет никакой гарантии, что не будет второго, третьего покушения. А вдруг процесс выздоровления пойдет не так? Ты можешь гарантировать, что его правильно лечат? – Дзержинский вздрогнул. – То-то. И вот когда Старик умрет, тут все начнут рвать одеяло на себя. Но почву готовят сейчас. Потому-то им и не нужны ни поляк Дзержинский, ни русский Бокий. – Хочешь сказать, камень преткновения – еврейский вопрос? – Отнюдь. Власть. Полная, абсолютная власть. Повторюсь: пока Свердлов, Зиновьев, Троцкий – союзники. Но как только захватят престол, тут же начнут уничтожать всех, кто им неугоден. С тебя уже начали. Мной не закончат. Но то, что я тоже попаду в жернова, – факт. Это главная причина, почему я принял твою сторону. – Спасибо за откровенность. И как, по-твоему, я смогу эту информацию использовать в Москве? – На данный момент никак. Но знание о противнике – само по себе много. И еще: я связался с Петерсом еще до начала штурма посольства. Он блокировал в Москве телеграф до твоего прибытия. Все телеграммы будут проходить через его руки. Так что Зиновьев не успеет никого предупредить о захвате британского посольства. Мало того, Петерс пустил слух, будто ты задержался в Питере еще на сутки. Таким образом, завтра всех застанешь врасплох. И Якова, и британцев, и завладеешь всей информацией, даже той, которую успел уничтожить Кроми в Питере: думаю, у них там имеются дубликаты. А я займусь арестами. Только не думай, будто я изменил свое мнение и поддерживаю данный метод. Просто не вижу иного выхода. Не начну – снимут. И тогда Зиновьев меня сожрет. – Только не перестарайся, – согласился Дзержинский. – Идея революционного террора буквально висит в воздухе. Ею все пропиталось настолько, что вот-вот готово взорваться. Боюсь, после покушения на Старика данная идея материализуется. И от нас уже мало что зависит. – Я тут вот о чем подумал. Я согласен, террор – плохо. Очень плохо. Только вот как странно получается. До сих пор Яков, Гришка и иже с ними, те, кто ратует за террор, ставили нас в такие условия, что в глазах мировой общественности они, сторонники террора, выглядели демократами и чуть ли не либералами, а мы, противники из ВЧК, – деспотами и держимордами. – Бокий сделал паузу, помолчал, после чего продолжил мысль: – А вот если появится постановление о красном терроре, оно поставит всех в одни рамки. Тогда никому не удастся спрыгнуть с того поезда, который мы отправили в путь год назад. А это, пусть на время, но приостановит разброд, который начался в аппарате. Как думаешь? Дзержинский вздрогнул: – Странная мысль. – Согласен. Только есть ли иной выход? А? Феликс Эдмундович промолчал. А что он мог ответить, когда вот уже вторые сутки та же самая мысль билась в его голове. – Впрочем, может, и обойдется. Ты ведь не случайно передал дело Канегиссера латышам? – Бокий с хитринкой глянул на председателя ВЧК. – Дело еврея-убийцы, который убил своего соплеменника-еврея, передать следователям-антисемитам. Ловкий ход. Они черт-те чего нагородят. Их расследование, особенно если его правильно высветить в прессе, станет ощутимым ударом и по Зиновьеву, и по Свердлову, и даже по Троцкому. Дзержинский усмехнулся, протянул подчиненному узкую кисть правой руки: – Раскусил. Молодец. Рад, что не ошибся в тебе. Бокий принял рукопожатие: – Теперь главное – не ошибиться в наших дальнейших шагах. Глава третья (за четыре дня до постановления «О красном терроре») 1 сентября Официальный бюллетень № 6 1 сентября 1918 года, 8 часов 30 минут утра. Пульс – 110, температура – 37,3. Общее состояние удовлетворительное, осложнений нет. А.Н. Винокуров. * * * – Вот, – Доронин вынул из ящика стола папку с материалами дела, – все, что у нас имеется. – Не отчень густо, – с явным прибалтийским акцентом отозвался молодой стройный парень лет двадцати семи в туго обтянувшей тело кожанке. То был не кто иной, как Эдуард Морицевич Отто[39], один из чекистов, которому Дзержинский поручил довести дело Канегиссера до конца. – Что наскребли – все ваше. Коллега Отто по группе расследования, тридцатилетний Александр Рикс[40], присел на стул, потянул папку на себя. Доронин хотел было еще разок притронуться к документам, но тут же передумал и обреченно махнул рукой. А глазами быстро оценил обстановку. Да, ребятки… Обмишурились с расследованием убийства Володарского, теперь и это угробите. Куда вам до Озеровского… И зачем Бокий приказал именно им сдать дело? Неужели более толковых не нашлось? Эти даже на русском через пень колоду говорят, а пишут так вообще не прочесть (о себе Доронин, как о составителе протоколов, был довольно высокого мнения). Впрочем, истины ради следует сказать, что выбор Дзержинского (о чем Демьян Федорович, ясное дело, не знал) был далеко не случайным. Александр Юрьевич Рикс, несмотря на молодые годы, был одним из немногих чекистов, кто имел высшее юридическое образование (окончил Петроградский университет) и имел небольшую практику в следственных делах. Хотя, как заметил Доронин, в их тандеме лидирующую роль играл не он, а Отто. Эстонец по национальности, Эдуард Морицевич Отто, владелец кожаной «чекистской» тужурки, особым образованием не блистал. Знаком был с электротехникой, фотографией, однако ни в первом, ни во втором особых талантов не проявил. Зато в организации террористических актов показал себя выше всяких похвал. Чем, собственно, и привлек внимание к себе органов ЧК. Впрочем, отличался товарищ Отто не только этим. Его главной отличительной чертой были честность и прямо-таки параноидальная жажда справедливости. Чекист рубил правду-матку вся и всем, вне зависимости от должности, звания и возраста, что многих обижало и отталкивало от него. А поэтому друзей, настоящих, близких друзей, у Эдуарда Морицевича не было. Отто склонился за спиной коллеги, тоже принялся изучать бумаги. Доронин внимательно наблюдал за обоими. – Князя Меликова допрашивали? – Рикс поднял голову, посмотрел на матроса. – Это к которому забежал мальчишка? Нет, не успели. Бумаги зашелестели дальше. – Почему нет протокола допроса отца Канегиссера? Тут Доронин только развел руками. Отца убийцы допрашивал Озеровский. А вот почему не оформил бумаги, кто ж его знает? – Отчень халатный работа! – прямолинейно высказался Отто. Папка захлопнулась. Доронин едва не задохнулся от гнева: это кто его тут вздумал учить? Однако сдержал себя: вовремя вспомнились слова Бокия. – Времени было мало. – Демьян Федорович поднялся со стула, оправил гимнастерку. – Зато вам теперь все карты в руки. * * * Утром Озеровский с Мичуриным в первую очередь отправились к месту убийства товарища Урицкого – в Комиссариат внутренних дел Северной коммуны. Город готовился к похоронам убитого Моисея Соломоновича. По тем улицам, где должна была пройти траурная процессия, вывешивали красные флаги с привязанными к древку черными ленточками. Дворники совместно с охраной и сотрудниками комиссариатов прибирали как проезжую часть, так и тротуары. Утром все питерские газеты вышли с некрологом. К Таврическому дворцу, где выставили для прощания гроб с телом покойного, Совнарком подогнал броневики. А за городом, на летном поле, томились в ожидании аэропланы. Впрочем, о последнем ни Озеровский, ни тем более Мичурин не имели ни малейшего понятия. По дороге Саша поинтересовался: – А зачем мы едем в Зимний? Ведь убийца пойман на месте преступления. – К сожалению, убийца был задержан далеко не на месте преступления, – в своей любимой, поучающей манере начал отвечать следователь. – Именно по этой причине мы и едем, как вы выразились, в Зимний. Вас устраивает такой ответ? Юноша только пожал плечами. – Разрешите поинтересоваться, а что у вас, в Московской ЧК, не проводят детального расследования? – То есть как это не проводят? – взъерошился Мичурин. – У нас все проводят, как полагается, в соответствии с законом. Вот только, если преступника поймали с поличным, с ним долго не возятся, как тут, – с легким укором ответил юноша. Озеровский только усмехнулся: молодежь… Войдя в здание комиссариата, где два дня назад произошло преступление, следователи подозвали к себе швейцара. Озеровский кивнул в сторону лифтового приспособления: – Вы присутствовали в момент убийства госп… м-м-м… товарища Урицкого? – Так точно-с, – старик быстро, утвердительно затряс головой, – присутствовали. И я, и мой напарник, Федор Васильевич. Только он сегодня отсутствует. Приболел. Мы в ЧК все рассказали. Все, как было… Да и что мы видели? Почти ничего, – быстро затараторил перепуганный швейцар. – Я-то до того все смотрел на люд, кабы чего… У нас же как – где много люду, там и карманники. Вот и наблюдал. А тут бах-бабах… Гляжу, а Моисей Соломонович весь в крови, лежит. И крики, крики… – Что было, мы и без вас знаем, – грубым повелительным тоном оборвал выступление щвейцара Озеровский. Саша, услышав стальные нотки из уст старшего товарища, едва смог сдержать улыбку: так не вязался этот повелительный тон с неброской, даже скорее запущенной внешностью Аристарха Викентьевича. – Нас интересует поведение убийцы до покушения. Когда приехал? Где стоял? Что делал? С кем разговаривал? Бывал ли он раньше в комиссариате? Если был, то с кем? Или один? Старик швейцар прижал руки к груди: