– Но многое из того, что скажу, может вам не понравиться. – Не беспокойтесь. Со своими эмоциями я как-нибудь справлюсь. Да и товарищ Доронин тоже. Итак? Следователь по старой привычке провел рукой по пуговицам жилетки, как бы проверяя их на наличие, после чего, решившись, начал говорить. – Что ж… Первое. Господин Канегиссер, по моим соображениям, вел себя неадекватно. Полностью. Что дает основания считать, что он либо душевно больной человек, либо… – Аристарх Викентьевич сделал паузу, – либо у него есть покровители в ЧК. – Что? – Доронин вытянулся в струну. И если бы не хлопок ладони руки Бокия по столу, неизвестно, что бы произошло далее. Глеб Иванович внимательно, цепко рассматривал старика. Да, таких прямых слов даже он не ожидал услышать из уст данного тщедушного субъекта, не то что Доронин. – Мы вас внимательно слушаем. Продолжите мысль, пожалуйста. – Извольте. Факты и только факты. Начнем с простого. Гражданин Канегиссер совершает убийство в людном месте, при наличии огромного скопления свидетелей. И на глазах личной охраны господина… Простите, товарища Урицкого. Причина? Я имею в виду не личные мотивы. Они имеют к делу отношение, но не сейчас. Я говорю о месте совершения преступления. Почему именно в данном месте Канегиссер решил исполнить свой план? Ведь господин студент мог убить Моисея Соломоновича при других, более располагающих к уходу с места преступления, обстоятельствах. К примеру, на улице. В переулке. В подъезде. Вечером. Утром. Где угодно. Когда угодно. Без свидетелей. С глазу на глаз с жертвой. Однако убийца совершает преступление в самом людном, в самом небезопасном для задуманного плана месте, какое только можно себе представить. При этом молодой человек абсолютно не заботится о путях отхода. Точнее, заботится, но как-то странно. Я уже говорил Демьяну Федоровичу… – О Невском? – перебил Бокий. – Знаю. – Что ж, в таком случае повторяться не стану. Только то, о чем я вам сейчас говорю, господа, аксиома! Простите, но мне в моей долгой следственной практике с подобного рода бестолковостью до сего случая довелось столкнуться только один раз. Тогда преступник, кстати, оказался душевнобольным. Второе. Скажите, сколько нужно времени, чтобы пересечь пешком Дворцовую площадь в направлении Миллионной? Можете не говорить. Минуты три, от силы пять. А на велосипеде? Озеровский взглянул на Доронина, тот пожал плечами: – Я такой штуковиной отродясь не пользовался. – Минута, – предположил Бокий, – самое большее полторы. – Именно. – Аристарх Викентьевич повернул голову в сторону начальства. – А теперь считайте. Фролов и Шматко вбежали в помещение сразу после выстрела. Наверняка они в дверях едва не столкнулись с убийцей. Следите за моей логикой. И Фролов, и Шматко – люди военные, опытные, звук выстрела распознали сразу. Потому-то и бросились в здание комиссариата. Однако не обратили никакого внимания на личность, что покидала помещение. Как по мне, сие странно. Далее. По их показаниям, они первыми, не считая швейцара и просителей, обнаружили тело товарища Урицкого. По словам Шматко, Моисей Соломонович скончался у них на руках. Потом бездыханное тело передали другим чекистам. Минимум минута! Акцентирую внимание на слове минимум. – Доронин поморщился, опять непонятное словечко, но промолчал. – Хотя, думаю, прошло минуты две. Заметьте, Шматко и Фролов дождались, пока другие сотрудники комиссариата не спустились с верхнего этажа. Далее чекисты кинулись к машине. За ними увязалась охрана комиссариата. Сели вчетвером. Завели двигатель. Еще минута! Проскочили Дворцовую площадь. Свернули в Машков переулок, оттуда сразу же направились на Миллионную. Сколько у них на все ушло времени в целом до этого момента? Бокий вторично бросил взгляд на Доронина. Тот потер скуластый, крепкий подбородок. – Минут… – вскоре послышался недовольный голос матроса. Он никак не мог воспринять слова Озеровского, – пять… Нет, четыре. Пять, если, конечно, пришлось заводить мотор. – Именно. Берем показания Шматко. – Аристарх Викентьевич с разрешения Бокия взял со стола протоколы допросов чекистов. Глянул в них, нашел искомое. – «Мы выбежали на улицу, сели в авто, завели двигатель…» Глеб Иванович тоже посмотрел в текст. – Да, действительно, они заводили двигатель. – А это с минуту, – тут же уточнил Доронин, – знаю я, как Пантелей заводит: раз двадцать ручку прокрутит. Техник из него еще тот. – Итого пять минут, – тихо проговорил Озеровский, внимательно наблюдая за Бокием. – Отнимаем от них две, что понадобились убийце на исчезновение с Дворцовой площади. Остается чистых три минуты. Три! За такое время Канегиссер мог преспокойно исчезнуть в проходных дворах. Однако он, вне всякой логики, сломя голову несется по пустой Миллионной, никуда не сворачивая. – Паника, – предположил Глеб Иванович. – Сомнительно. На допросе преступник вел себя совершенно уравновешенно. Что, кстати, тоже само по себе странно. – А если велосипед сломался? – высказал предположение матрос. – Все-таки какая-никакая техника. – Но ведь до семнадцатого дома он доехал, – парировал Озеровский, – и потом… мне не дают покоя два вопроса. Первый: почему убийца оставил велосипед на улице? – Бокий с Дорониным переглянулись, одновременно вспомнив недавний разговор. – Ведь Канегиссер довольно серьезно рисковал тем, что мог после совершения убийства не обнаружить его. Тогда бы господина студента схватили на месте преступления. Однако Канегиссер рискует, оставляет единственное транспортное средство, которое может его спасти от преследования, без охраны, у входа в помещение. А потому возникает еще один неприятный вопрос: а что, если некто из тех, кто находился на площади, следил за тем, чтобы велосипед никто не тронул? – данное предположение Озеровский сделал робко, глядя исподлобья на Бокия. – Кто мог следить? – отмахнулся матрос. – Да никто. Охраны-то у входа не было вплоть до убийства. – Не совсем так, – после секундной паузы, отозвался Глеб Иванович. – А что делал твой знакомый Пантелей? И где были до убийства Шматко и Фролов? – Точно, – Доронин потер рукой крепкую шею. Ну и денек… – сидели в машине. Неужели они? Того… В кабинете повисла тишина. Никто не хотел первым ее прервать. Ответ на непроизнесенный вопрос знали все присутствующие. Действительно, велосипед стоял рядом с авто ЧК вплоть до совершения преступления. – Нет, не может быть, – с силой тряхнул головой Доронин, – нет, Глеб Иванович, не верю. – И еще… – на этот раз после слов начальства более уверенно заговорил Аристарх Викентьевич. – Я не успел доложить, – Озеровский вернул протоколы на стол. – Обратите внимание. На задержанном во время ареста было надето пальто, которое он снял с вешалки в случайной, как он утверждает, квартире. – Следователь переплел пальцы рук, с силой сжал их. Раздался резкий, неприятный хруст. Глеб Иванович поморщился. – И тут снова сами собой напрашиваются вопросы. В какой квартире убийца оделся? Почему смог войти в данное помещение? Почему в наше тревожное время, когда, как нам с вами хорошо известно, в городе грабят и средь бела дня, двери той квартиры оказались открыты? Или их кто-то открыл? Почему, вместо того чтобы просто покинуть дом-ловушку через окно, а оттуда уйти по крыше, студент устраивает маскарад с переодеванием и выбегает на лестничную площадку, где его уже ждут? И, наконец, последний момент. Я был в парадном семнадцатого дома. Освещение в подъезде полностью отсутствует. Полумрак. Встает вопрос… И тут Аристарх Викентьевич замолчал. – Какой? – с некоторым раздражением нетерпеливо проговорил Доронин. – Простой, Демьян Федорович, – вместо Озеровского отозвался Бокий. – И звучит он так: как могли товарищи чекисты в полумраке, с расстояния лестничного пролета, распознать в неизвестной им фигуре в пальто убийцу Урицкого, если учесть тот факт, что до сего времени они видели убийцу только со спины и в куртке? А после прозвучали выстрелы. Так, Аристарх Викентьевич? – Совершенно верно, – кивнул головой Озеровский. – Это что ж выходит? – Доронин посмотрел на старика, перевел взгляд на Бокия. – Фролов… Шматко? Да нет, Глеб Иванович, не может такого быть… – Может или нет, узнаем позже, – тихо, но жестко ответил Бокий, – а с данной минуты любые соображения, которые появились или появятся по ходу расследования, должны оставаться только и исключительно в нашем узком кругу. Всем все понятно? – А как же… – Матрос хотел было напомнить про распоряжение Яковлевой, однако Глеб Иванович его вопрос предупредил: – Никак. Вы получали письменный приказ о закрытии дела? Нет? По-моему, все ясно как божий день. Теперь слушайте внимательно. Далее действовать будем следующим образом. Канегиссер находится в камере, общение с ним запрещено. – Глеб Иванович никак не отреагировал на удивленное вскидывание бровей старого следователя. – Но выведать у него, что стало истинной причиной покушения и были ли у него сообщники, просто необходимо. Этим займусь лично я. Теперь, Аристарх Викентьевич, хочу, чтобы вы сегодня соприсутствовали на допросе членов семьи Канегиссера. Озеровский облизнул пересохшие губы. – Простите, Глеб Иванович, но, как мне кажется, я не имею права далее принимать участие в ходе расследования. Если позволите, поясню. Я всегда занимался только уголовным сыском. Простите, «блатными». И когда пришел на службу к новой власти, то есть к вам, мне сразу поставили условие, которое для меня понятно и приемлемо: что я и впредь буду заниматься исключительно уголовными преступлениями. Однако здесь явная политическая составная. Не берусь судить, какова она, но сие дело не для меня. Однозначно. – Поздно, Аристарх Викентьевич. К сожалению, – Бокий говорил тихо, внятно, четко, – вы уже в деле. И прекрасно об этом знаете. Мы только что о вас говорили с товарищем Дорониным и пришли к единому мнению. Выводить вас из расследования после того, с чем вы ознакомились, нет никакого смысла. Признаюсь, мне неприятно осознавать, что человек, который долгое время стоял по ту сторону баррикад, будет копаться, простите за грубость, в нашем грязном белье. Но такова жизнь. Мы тоже люди. Большевики, революционеры, чекисты – люди. Такие, как все. Две руки, две ноги, голова… И в нашей среде имеется всякая тварь, которая мечтает только о собственной наживе. Имеются подонки, временно примкнувшие к чистому, светлому делу революции. Не сомневаюсь, имеются среди нас и враги, затесавшиеся в наши ряды с целью подорвать дело революции изнутри. Не исключаю, что кое-кто из них смог проникнуть как в руководство Петросовета, так и в ПетроЧК. Да-да, и к нам. Вот их-то и следует выявить! И как можно скорее! – Кулак Бокия с силой опустился на столешницу. – И наказать от имени народа! Если кто из чекистов имел отношение к убийству товарища Урицкого, должен быть осужден. И расстрелян! А посему, Аристарх Викентьевич, повторюсь: не вижу смысла выводить вас из хода расследования. Мало того, приказываю именно вам присутствовать при допросе родных убийцы. Всей семьи. Меня интересует все! Партийная принадлежность, круг знакомств, интересы. Чем занимался убийца в последнее время? О чем говорил? Кого приводил в родительский дом? Чем интересовался? О чем вел беседы? Словом, все, что смогло бы пролить свет на причины покушения на товарища Урицкого. И второе, Аристарх Викентьевич. Вы человек опытный. Наблюдательный. А потому, исходя из вышесказанного, попрошу вас о следующем. Проследите за тем, как поведут себя наши чекисты во время допроса. Особенно меня интересует товарищ Геллер. Если не ошибаюсь, именно он помогал в первом и единственном допросе Канегиссера коменданту Шатову? Вот на него и обратите пристальное внимание. Вопросы имеются? Озеровский привстал, нервно поелозил пальцами правой руки по лацкану поношенного сюртука, пытаясь снять невидимую пылинку. – Простите, Глеб Иванович, даже несмотря на ваше доверие, я не смогу выполнить приказ. – Лично знакомы с Канегиссерами? – догадался Бокий. – С главой семейства. Дважды посещал их дом. До революции, – тут же поспешно уточнил Аристарх Викентьевич, – когда расследовал дело о самоубийстве старшего сына, Сергея. Год тому… Озеровский солгал. С Канегиссерами Аристарх Викентьевич познакомился задолго до Февральской революции. Но тогда бы пришлось вдаваться в некоторые подробности, о которых следователь сегодня предпочел бы умолчать. Слава богу, чекист не заметил лжи. – Понимаю. Мало того, сочувствую. Однако ничем помочь не могу. Вот ежели бы вы были родственником – другое дело. А так? Не вижу причин для самоотвода. И без того слабые плечи Озеровского опустились еще более. – А может, я рвану к Сеньке? – вставил реплику Доронин, которому стало жаль старика. – У меня глаз на контру наметан. Тряхну хорошенько. Никуда не денутся. Расколются! – Нет, Демьян Федорович. Тут следует действовать тактично. Аккуратно. Нахрапом ничего не добьемся. К тому же, как понимаю, по распоряжению Варвары Николаевны основными следователями по убийству товарища Урицкого будет назначена группа Геллера. А мы со своей самодеятельностью станем у них, словно бельмо в глазу. Так что здесь шапкозакидательство не пройдет. Если я не ошибаюсь, убийца – сын знаменитого инженера Канегиссера? Так? – Бокий повернулся в сторону Аристарха Викентьевича. – Совершенно верно, – негромко отозвался следователь, – Иоакима Самуиловича Канегиссера. – Вот, – продолжил мысль Бокий, – человека известного в Петербурге. И не только в Питере. Вам, Аристарх Викентьевич, как говорится, и карты в руки. Если Геллер начнет подминать Канегиссеров под себя, это может привести к нежелательным последствиям. Пусть формально, но законность должна быть соблюдена. А потому ваша задача: ни во что не вмешиваясь, смотреть. Наблюдать. И если почувствуете, будто Геллер начинает «гнуть» семью инженера в определенном направлении, тут же сообщите мне. Озеровский вынужден был утвердительно кивнуть головой в знак согласия. В данной ситуации Бокий действительно оказался прав. Доронин, в силу своего непрофессионализма, с данной задачей не справился бы. О Семене Геллере[7], как сам Сенька утверждал, анархисте в прошлом, а теперь убежденном большевике, в ПетроЧК бродили разного рода слухи, в большинстве негативные. В чем только Семена не подозревали, начиная с «прикарманивая» вещественных доказательств, заканчивая «странными» связями с барышнями легкого поведения. Однако доказать многочисленные слухи до сих пор так никому и не удалось. А потому Сенька Геллер продолжал вести себя уверенно и нагло. Впрочем, так он вел себя только в жизни. В профессиональной же деятельности Семен Геллер работал из рук вон плохо. Даже Аристарх Викентьевич, человек, которого старались держать подальше от руководства аппаратом ПетроЧК, и тот, наблюдая процесс со стороны, отмечал, насколько слабо, халатно и поверхностно «товарищ Геллер» относился к своим обязанностям. Дела, особенно уголовные, вел спустя рукава. Доказательства вины не искал, а чаще выбивал из подозреваемых. Причем занимался рукоприкладством без всякой веской причины, чтобы размяться. На службу частенько являлся в нетрезвом виде, хотя в Питере для того, чтобы найти спиртное, нужно было приложить неимоверные усилия: новой властью изымались все запасы спирта на нужды фронта и революции, а потому торговцы алкогольными напитками приравнивались не к спекулянтам, а к контрреволюции. Но в одном нельзя было отказать чекисту Геллеру: больно тот любил присутствовать при обыске помещений задержанных и арестованных. Сенька прямо рвался на обыски всевозможных квартир и особняков. Тут ему в рвении и старании равных не было. «Доверить такому человеку расследование убийства одного из самых важных лиц новой власти, – как думал Аристарх Викентьевич, – было по меньшей мере странно». – К тому же… – Слова Бокия оторвали Озеровского от размышлений. Глеб Иванович на сей раз обратился к Доронину: – У тебя, Демьян Федорович, и без того имеется одно срочное дело. Какой срок тебе установила Яковлева? Я имею в виду полковника. – Чекист усмехнулся. – Ладно, ладно, шучу. Но она права в одном: с Белым следует заканчивать. Либо так, либо эдак. Засиделся он у нас. Так что давай к нему. И без глупостей. Помни, полковник сдался сам, не оказывая сопротивления. Судя по всему, сломался. Семьи лишился. Один как перст. А посему терять ему нечего. Так что любое давление с нашей стороны ни к чему не приведет. Постарайся вести разговор спокойно, без нажима. Глядишь, повезет. Сможешь переломить на нашу сторону – молодец. Не сможешь – пиши бумагу на расстрел. Нечего народные харчи переводить. Ну что, товарищи, расходимся, – Глеб Иванович окинул взглядом маленькую следственную группу. – Встретимся сегодня, в семь вечера. Желаю успеха! * * * Хруст от ключа в замочной скважине вывел Олега Владимировича из полусонного забытья. Арестант с трудом присел. Тело крутило, будто некая таинственная сила пеленала его невидимыми бинтами и теперь с обеих сторон выкручивала их, словно мокрое белье. «Интересно, зачем пришли? – Мысли в голове еле-еле ворочались, не желая просыпаться. – Обед был. Может, воды принесли. Умыться, что ли… Нет, холодно. Знобит? Простыл?» Дверь распахнулась. – Добрый день. Олег Владимирович приподнял голову. «А, матрос-чекист». Взгляд потух. Голова вновь опустилась. «Ну, – сам себе проговорил полковник, – наконец-то. Вот Боженька просьбу мою и исполнил». Доронин прошел внутрь камеры, присел на прикрученный к полу табурет. Аккуратно положил на стол листы бумаги, два карандаша. – Как себя чувствуете, гражданин? Белый принялся охлопывать себя по карманам, будто мог там что-то хранить. – Простите, запамятовал, как вас зовут. – Демьян Федорович мы. Доронины. Вспомнили?