— В шамый раш для рекрута, — вполголоса буркнул Щук, — чтобы дать прикончить шебя под шеребряными лилиями жа короля и Темерию. Послышалось пение. Гортанное, воинственное, гулкое как штормовая волна, как грохот приближающейся бури. Следом за темерцами шла ровным плотным строем другая армия. Серая, почти бесцветная кавалерия, над которой не развевались ни хоругви, ни штандарты. Перед едущими во главе колонны командирами несли украшенный конскими хвостами шест с поперечиной, к которой были прибиты человеческие черепа. — Вольная Компания, — указал на серых всадников ландскнехт. — Кондотьеры. Наемное войско. — Сразу видать, — вздохнул Мэльфи, — боевые. Мужик к мужику! А уж ровненько идут, будто на параде. — Вольная Компания, — повторил ландскнехт. — Посмотрите, кметы и желторотики, на настоящих солдат. Эти уже в бою побывали, именно они, кондотьеры, что шли под знаменами Адама Пангратта, Молли, Фронтина и Абатемарко, перевесили чашу весов под Майеной, благодаря им развалилось нильфгаардское кольцо, их надо благодарить за то, что крепость освобождена. — Головой ручаюсь, — добавил другой, — боевые и мужественные люди, кондотьеры, в битве не отступают, что твоя скала. Хоть и за деньги Вольная Компания служит, как из их песни понять можно. Отряд приближался, песня гремела все сильнее и громче, но на удивительно грустной и злой ноте. Нам не нужны ни почести, ни троны, Нам не милы поблажки королей. А нам нужны за нашу кровь и стоны Дукаты, те, что солнца посветлей. Штандарты не целуем мы и руки, Нам почести и слава ни к чему, Мы терпим боль, презрение и муки, Лишь поклоняясь злату одному. — Эх, у таких служить, — снова вздохнул Мэльфи. — С такими вместе воевать… Добился бы человек и славы, и шмоток. — Глаза меня обманывают, или как? — Окультих поморщился. — Во главе второй-то хоругви… Баба? Так они под бабской командой воюют, наемники-то? — Это точно баба, — подтвердил ландскнехт. — Но не какая-нибудь. Это Джулия Абатемарко, ее называют Сладкой Ветреницей. Воин что надо! Под ее командой кондотьеры раздолбали рейд Черных и эльфов под Майеной, хоть у нее под командой всего дважды по пять сотен бойцов было, а на нильфовых три тысячи вдарили! — Довелошь мне краем уха прошлышать, — проговорил Щук странным, слащаво-заискивающим и одновременно злым тоном, — что не много эта победа дала, впуштую пошли отпущенные на наемников дукаты. Шобралша Нильфгаард и шнова жадал нашим перцу, да еще какого! И Майену обратно опояшал. А может, уж и жахватил крепошть-то? А может, уж шуды нацелилшя? Может, вот-вот ждешя будет? Может, эти продажники кондотьеры давно нильфгаардшким жолотом перекуплены. А может… — А может, — оборвал его рассердившийся солдат, — в морду хочешь, хам? Учти, за оскорбление наших войск шибеницей карают! Заткнись, пока я добрый! — Ооооо! — Дубина Клапрот, широко раскрыв рот, разрядил ситуацию. — Ооо, гляньте-ка! Какие чудные недомерки! По дороге, под глухой грохот литавр, трубный рев кобз и дикий свист пищалок, топал отряд пехоты, вооруженной алебардами, гизармами, бердышами, цепами и палицами, толстые концы которых были утыканы кремнями и железными шипами. Одетые в меховые бурки, кольчуги и островерхие колпаки, солдаты были действительно непривычно невысоки. — Краснолюды с гор, — пояснил ландскнехт. — Одно из подразделений Махакамской Добровольческой Рати. — А ведь я-то думал, — бросил Окультих, — что краснолюды не с нами, а супротив нас. Мол, предали нас эти вшивые карлы и теперича с Черными в сговоре. — Ты думал. — Ландскнехт сочувственно глянул на него. — А чем, интересно? Ты, недотепа, если б в супе таракана съел, так в кишках у тебя завелось бы больше ума, чем в башке. Те, что там идут, — одно из подразделений краснолюдской пехоты, которую прислал нам в помощь Брувер Гоог, староста махакамский. Они в большинстве тоже в бою побывали, крупные потери понесли, ну, тогда их под Вызиму отправили на переформировку. — Боевой народ эти краснолюдины, — подтвердил Мэльфи. — Когда мне один такой в элландерском трактире по уху дал, так у меня в том ухе аж до Йуле звенело. — Краснолюдский отряд — последний в колонне, — заслонил ландскнехт глаза ладонью. — Конец маршу. Сейчас тракт освободится. Собираемся — и в путь, потому как скоро уже полдень. *** — Столько военного люда на юг топает, — сказал продавец амулетов и чудодейственных снадобий, — что, несомненно, бо-ольшая будет война. Бо-о-льшие будут на людей несчастья! Бо-ольшое поражение армий. Гибнуть будет народ тысячами от меча и пожоги. Взять, господа, хотя бы тот вон комет, что по небу кажную ночь видать, красный хвост огненный за собою волочит. Ежели у комета хвост синий али бледный, сие на зимние хвори, лихоманки, плевры, флегмы и простужения. А такоже несчастья водные, таковые, како наводнения, ливни или другие ненастья и напасти. Красный же цвет указывает, что это комет горячки, крови и огня, а такоже железа, кое из огня рождается. Страшные, страшные несчастья на народ свалятся! Бо-ольшие погромы будут и резня. Како сказано в том пророчестве: «Будут трупы лежать грудами по локтей двунадесять, на опустошалой земле будут волки выть, а человек след другого человека целовать будет». Ох, горе нам, горе! — Почему нам? — холодно перебил ландскнехт. — Комета высоко летит, из Нильфгаарда ее тоже видать, не говоря уж о долине Ины, откуда, говорят, Мэнно Коегоорн движется. Черные тоже в небо глядят и комету видят. Так почему же не принять, что она не нам, а им поражение ворожит? Что это их трупы будут грудами уложены? — Точно! — буркнул второй ландскнехт. — Это им горе-то, Черным! — А ловко вы это, милсдари, сообразили! — Конечно. *** Они миновали окружающие Вызиму леса, вышли на луга и пастбища. Здесь паслись целые табуны лошадей, самых разных — кавалерийских, упряжных, тягловых тяжелых першеронов. Травы, как обычно в марте, на лугах было что кот наплакал, но стояли скирды и телеги, полные сена. — Ну, видитя? — облизнул губы Окультих. — И-эх, коняшки! И никто не стерегеть! Бери-выбирай! — Заткни хлебало, — прошипел Щук и подхалимски улыбнулся ландскнехтам выщербленными зубами. — Он, гошпода, в кавалерии вожмечталша шлужить, потому так на этих коняг жырытшя. — В кавалерии! — бросил ландскнехт. — Ишь что хаму мечтается! Конюхом ему быть, навоз из-под лошадей вилами выгребать да на тачке вывозить! — Швятую иштину, милшдарь, говорите. Двинулись дальше, наконец добрались до дамбы, идущей вдоль прудов и каналов. И неожиданно над верхушками ольх увидели красные черепицы вздымающихся над озером башен вызимского замка. — Ну, стало быть, мы почти на месте, — сказал торговец. — Чуете? — Фууу! — скривился Мэльфи. — Что за вонь? Что такое? — Наверно, шолдаты ш голодухи подохли на королевшкой шлужбе, — забурчал у них за спинами Щук, но так, чтобы ландскнехты не расслышали. — Чуть нос не своротит, э? — засмеялся один. — Верно, тут тысячами стоял люд военный на передыхе, а военный люд есть должен, а как поест, так бздит, прошу прощения. Таким уж фортелем природа людей сделала, и тут уж ничего не попишешь. Ну а то, что высрано, то в те вон рвы вывозят, вываливают, даже не присыпая. Зимой, пока мороз дерьмо прихватывал, оно как-то держалось, а с весны… Тьфу! — И постоянно новые приходят и на старую кучу наваливают. — Второй ландскнехт тоже сплюнул. — А громкое жужжание слышите? Это мухи. Тут их тучи целые, ранней весной невиданное дело! Заверните носы кто чем может, не то в глаза и рот полезут, паскуды! И чем быстрее отсюда уберемся, тем лучше! *** Миновали рвы, но отделаться от вони не удавалось. Даже наоборот. Ярре мог бы поклясться, что, чем ближе они подходили к городу, тем вонь становилась плотнее, насыщеннее, но в то же время понятнее, масштабнее и богаче оттенками. Воняли окружающие город воинские обозы и палатки. Вонял гигантский лазарет. Вонял многолюдный и шумливый пригород, вонял вал, воняла земля у валов, воняли ворота, воняли площадки и улочки, воняли стены возвышающегося над городом замка. К счастью, ноздри быстро привыкли, и вскоре «добровольцам» было все равно, навоз ли это, падаль, кошачья моча или очередной пункт раздачи пищи. Мухи были повсюду. Они настырно звенели, лезли в глаза, в нос. Их невозможно было отогнать. Проще — раздавить прямо на лице… либо разжевать. Как только они вышли из тени ворот, в глаза им бросилась огромная картина на стене, изображающая рыцаря с нацеленным в них пальцем. Надпись под картиной кричала огромными буквами: «ТЫ УЖЕ ЗАВЕРБОВАЛСЯ В СОЛДАТЫ?» — Уже, уже, — буркнул ландскнехт. — К сожалению. Таких картин было множество, можно сказать — что ни стена, то картина. В основном — тот же рыцарь с пальцем, довольно часто попадалась Мать-Родина с развевающимися седыми волосами, за спиной у нее пылали деревни и висели младенцы, насаженные на острия нильфгаардских пик. Попадались также изображения эльфов с окровавленными ножами в зубах. Ярре вдруг обернулся и увидел, что они остались одни: он, ландскнехты и торговец. Щук, Окультих, кметские новобранцы и Мэльфи испарились. — Да-да, — подтвердил предположение ландскнехт, внимательно на него глядя. — Смылись твои дружки при первой же возможности, за первым же углом, замели след хвостами. И знаешь, что я тебе скажу, парень? Хорошо, что ваши дорожки разошлись. И не стремись к тому, чтобы сошлись снова. — Жаль Мэльфи, — проворчал Ярре. — В принципе-то он неплохой парень. — Каждый сам выбирает свою судьбу. А ты — пошли с нами. Покажем, где вербовочный пункт. Они вышли на небольшую площадь, посреди которой на каменном возвышении стоял позорный столб. Вокруг позорного столба толпились жаждущие развлечений горожане и солдаты. Закованный в цепи осужденный, только что получивший грязью в лицо, плевался и плакал. Толпа рычала и корчилась от смеха. — Эй! — крикнул ландскнехт. — Гляньте-ка, кого закандалили-то! Это ж Фусон. Интересно, за что его так? — За земледелие, — поспешил разъяснить тучный горожанин в волчьей дохе и фетровой шапке. — За что?