— Мы не особо привередливы в смысле компании, — бросил Лютик, движением головы указывая на орущих и хватающих друг друга за грудки мальчишек в черных курточках с перевязанными платками прыщавыми лбами. — Но такая, как эта, нам не очень по душе. Хозяин отставил протертый кубок и окинул их неприязненным взглядом. — Надо быть снисходительными, — бросил он поучающе. — Молодежи надо вышуметься. Есть у нас такое выражение: молодежи надо дать вышуметься. Война их обидела. Отцы погибли… — А матери гуляли, — договорил Геральт голосом, ледяным как горное озеро. — Понимаю и полон снисходительности. По крайней мере стараюсь. Пошли отсюда, Лютик. — Ну и идите, мое вам почтеньице, — сказал без всякой почтительности хозяин. — Но чтоб потом не вякали, дескать, я вас не упреждал. В нонешние времена в краснолюдском районе запросто можно шишку набить. При случае. — При каком случае? — А я больно знаю? Мое это дело, шишки, что ли? — Пошли, Геральт, — поторопил Лютик, краем глаза видя, что обиженные войной юнцы, те, которые еще сохранили толику сознания, посматривают на них слезящимися от фисштеха глазами. — До свидания, хозяин. Как знать, может, еще когда-нибудь забежим на минутку. Когда уже не будет при входе этих надписей. — И которая же из них не пришлась вашим милостям по вкусу? — насупился хозяин, задиристо подбоченясь. — Э? Может, та, что о краснолюдах? — Нет, та, что о кухаре. Трое «отроков», заметно покачиваясь, поднялись из-за стола с явным намерением загородить им дорогу. Девушки и два парня в черных курточках. С мечами за спиной. Геральт не замедлил шага, шел, а лицо и глаза у него были холодные и совершенно равнодушные. Сопляки почти в последний момент расступились, попятились. Лютик почувствовал, как от них несет пивом, потом и страхом. — Надо привыкать, — сказал ведьмак, когда они вышли. — Надо подлаживаться. — Иногда трудно. — Это не аргумент. Не аргумент, Лютик. Воздух был горячим, плотным и липким. Как крутой бульон. *** Снаружи перед заезжим двором два парня в черных курточках помогали светловолосой девушке умыться в корыте. Девушка фыркала, невнятно утверждала, что ей уже лучше, и заявляла, что должна напиться. Что да, конечно, она пойдет на базар, чтобы там ради потехи переворачивать прилавки, но сначала ей необходимо выпить. В смысле — напиться. Девушку звали Надя Эспозито. Это имя записано в анналах. И вошло в историю. Но ни Геральт, ни Лютик этого знать еще не могли. Девушка тоже. *** Жизнь на улочках, окружающих центральную городскую часть Ривии, била ключом, причем ключом этим был всеобщий торг, без остатка поглощающий жителей и гостей столицы. Создавалось впечатление, что все здесь торгуют всем и все пытаются обменять свое барахло на другое, лучшее. Отовсюду гремела и разливалась какофония криков — товар рекламировали, самозабвенно торговались, безбожно врали друг другу, громогласно обвиняли в обмане, воровстве, шельмовстве и других грехах, в принципе с торговлей не связанных. Прежде чем Геральт с Лютиком добрались до Вязова, им пришлось отказаться от массы заманчивых предложений, например, астролябии, жестяной трубы, комплекта столовых приборов, украшенных гербом рода Франгипани, акций медного рудника, баночки пиявок, обшарпанной книги с названием «Чудо мнимое, оно же — Голова Медузы», пары белых кроликов, эликсира, повышающего потенцию, а также — в порядке совмещения — не шибко молодой, не шибко худой и не шибко свежей женщины. Чернобородый краснолюд до невозможности нахально пытался всучить им дешевенькое зеркальце в рамке из томпака, долдоня, что это-де, волшебное зеркало Кабускана, когда вдруг брошенный камень выбил у него товар из рук. — Паршивый кобольд! — заорал, убегая, босой и грязный беспризорник. — Нелюдь! Козел бородатый! — А чтоб у тебя кишки сгнили, говно человечье! — зарычал краснолюд. — Чтоб сгнили и через задницу вытекли! Люди посматривали в угрюмом молчании. *** Квартал Вязово протянулся вдоль озера, у залива, среди ольх, плакучих ив и, конечно же, вязов. Здесь было гораздо тише и спокойнее, никто ничего не покупал и не желал продать. От озера тянуло ветерком, особенно приятным после душного и смрадного, полного мух города. Корчму «У Вирсинга» искать пришлось недолго. Первый же прохожий указал ее не задумываясь. На ступенях увитого горошком и дикой розой крылечка, под навесом, обросшим зелененьким мхом и облепленным ласточкиными гнездами, сидели два бородатых краснолюда, потягивающих пиво из прижатых к животам кубков. — Геральт и Лютик, — сказал один и приветственно отрыгнул. — Долго же вы заставляете себя ждать, паршивцы. Геральт слез с лошади. — Привет, Ярпен Зигрин. Рад тебя видеть, Золтан Хивай. *** Они были единственными посетителями корчмы, крепко пропахшей жарким, чесноком, травами и чем-то еще — неуловимым, но очень приятным. Сидели за массивным столом у окна с видом на озеро, которое сквозь подкрашенные стекла в свинцовых переплетах выглядело таинственно, привлекательно и романтично. — Где Цири? — без вступлений спросил Ярпен Зигрин. — Неужто… — Нет, — быстро прервал Геральт. — Приедет сюда. Вот-вот. Ну, бородачи, рассказывайте, что у вас слышно. — Ну, не говорил я? — насмешливо бросил Ярпен. — Не говорил я, Золтан? Возвращается с края света, где, если верить слухам, бродил по колена в крови, истребляя драконов и повергая в прах империи, а нас спрашивает, что у нас слышно. Одно слово — ведьмак. — Ага, — подхватил Золтан Хивай. — Ведьмак, он и в Вызиме ведьмак. — Чем это тут, — вставил Лютик, — так вкусно пахнет? — Обедом, — сказал Ярпен Зигрин. — Мяском. А ну, Лютик, спроси: откуда, дескать, у вас мясо? — Не спрошу, потому что знаю эту шутку. — Не будь свиньей, спроси. — Так откуда же у вас мясо-то? — А само приползло… А теперь серьезно. — Ярпен отер слезы, которые проступили от смеха, хотя шутка, правду сказать, была с большой бородой. — С едой положение критическое, как всегда после войны. Мяса не найдешь. Даже птицы, и той нет. С рыбой тоже — швах… Плохо с мукой и картошкой, горохом и бобами. Фермы пожжены, склады разграблены, пруды спущены, поля пустуют… — Торговый оборот приказал долго жить, — добавил Золтан. — Привоза нет. Функционирует только ростовщичество да натуральный обмен. Базар видели? Рядом с бедняками, распродающими и выменивающими остатки добра, набивают мошну спекулянты… — Если вдобавок ко всему еще случится неурожай, зимой народ станет помирать с голоду. — Неужто так скверно? — Когда ты ехал с юга, должен был видеть деревни и селения. А ну, вспомни, ты во многих слышал собачий лай? — Ядрена вошь! — хватил себя по лбу Лютик. — Я ж чуял… Ведь говорил я тебе, Геральт, что это было ненормально! Что чего-то недоставало! О! Теперь понимаю: собак не было слышно! Нигде… Он вдруг осекся, взглянул в сторону ароматящей чесноком и травами кухни, и в его глазах засветился испуг. — Не трусь, — фыркнул Ярпен. — Наше мяско не из лающих, мяукающих или кричащих «Смилуйтесь!». Наше мяско совсем другое. Прямо сказать — королевская пища. — Ну, скажи наконец, краснолюдище! — Когда мы получили вашу цидульку и стало ясно, что встретимся именно в Ривии, мы с Золтаном долго ломали голову: чем бы вас тут удивить. Комбинировали, комбинировали, аж нам от этого комбинирования… писать захотелось. Тогда зашли мы в приозерную рощицу ольховую. Глядим, а там прям-таки неимоверность виноградных улиток. Ну, взяли мы мешок и насобирали этих миленьких моллюсков, сколько в тот мешок влезло… — Многие сбежали, то бишь сползли, — покачал головой Золтан Хивай. — Мы были малость подшофе, а они чертовски юркие… улитки-то. Оба краснолюда снова поплакали от смеха над очередным бородатым анекдотом…