– Что? Казалось, изменилась даже осанка Риса. Он по-прежнему стоял вплотную ко мне, упираясь руками в полку, но ленивого высокомерия, с которым он только что задирал нос, теперь как не бывало. Он весь был как натянутая струна. – Я сделал тебе больно? От удивления у меня раскрылся рот. Сделал ли он мне больно? Да. Он разбил мне сердце, но я подозревала, что он имел в виду другое. – Нет. Нет, конечно. Как ты вообще мог такое подумать? На мгновение закрыв глаза, он резко выдохнул. – Я уже не знаю, что и думать. Боже, мне стало тяжело дышать. Нужно было сказать правду, ведь я не могла позволить ему так думать о себе, и неважно, что мне пришлось бы поступиться собственными чувствами и гордостью. Слова готовы были сорваться с языка. – Этого не должно было случиться, – продолжил он. – Мы с тобой… Только не так. Слова замерли у меня на языке и потухли, как тухнет яркая искра. Я понимала, что глупо расстраиваться из-за того, что он сказал, что этого не должно было случиться, ведь на самом деле ничего и не случилось, но дело было в его отношении. У меня родились другие слова. – Ты правда жалеешь об этом? – хрипловато спросила я. – Я ведь понимаю, что не первая из тех, кого ты уложил по пьяни… – И не помню об этом? – закончил он за меня. – Нет, такое было только с тобой. Не знаю, следовало ли мне обрадоваться или оскорбиться. Качая головой, я пыталась справиться с противоречивыми чувствами. – Ты… хотел бы, чтобы той ночи не было? – Да, – прямо ответил он, и я как пулю в сердце получила. – Потому что я хо… Дверь склада вдруг распахнулась. – Черт, я опять не вовремя, – заявил Ник. – Простите, что… прерываю. Мне просто нужно… кое-что взять. Мой спаситель оказался угрюмым и мрачным, но дареному коню в зубы не смотрят. Я воспользовалась преимуществом. Рис опустил руки и повернулся к Нику, который как раз взял с полки новую пачку салфеток с логотипом бара. Ускользнув от Риса, я выбежала в открытую дверь. На Ника я даже не взглянула, а стучащая в ушах кровь заглушила все слова парней. В горле першило, но я решила, что всему виной аллергия. Должно быть, где-то в здании завелась плесень, сказала я себе, после чего вернулась за стойку и широко улыбнулась сидевшим там девчонкам. – Вам что-нибудь налить? – бодро спросила я, вслепую потянувшись за бутылкой. – Нам и так хорошо, – ответила Калла и посмотрела мне за спину. Мне не стоило и оборачиваться, чтобы понять, что со склада вышел Рис. Я увидела его секунду спустя, когда он направился к ребятам. Ничем не выдавая своих чувств, он сел на свободный стул рядом с Кэмом. – Ты в порядке? – спросила Калла, понизив голос. – Конечно, – сказала я, улыбаясь от уха до уха. На лице у Каллы отразилось сомнение, поэтому я отвернулась, подняла очки на лоб и велела себе собраться. Это был ее вечер, ее и Джекса. Не хватало еще, чтобы она беспокоилась из-за меня. Я потерла руками лицо и уничтожила все остатки макияжа. Впрочем, какая разница? Надев очки, я повернулась назад. Калла, Тесс и Эйвери смотрели прямо на меня. Я вздохнула, и в горле снова запершило, а затем одернула футболку. – Ну, девочки, хотите узнать, почему Пуффендуй круче? Эйвери улыбнулась и подалась вперед. – А мы хотим? – спросила она. – О да, хотите, – энергично закивала я. Тесс так хотелось выяснить, почему Пуффендуй лучше всех, что она даже подпрыгнула на стуле. В этот момент я окончательно влюбилась в нее, но Каллу провести было не так просто. Она прикусила губу, наблюдая, как я подливаю Эйвери газировки. Я не могла не посмотреть на ребят. Кэм и Джекс, которые успели крепко сдружиться, были поглощены разговором с Джейсом, но затем я перевела взгляд на другой конец стола и забыла, зачем взяла совок для льда. Черт, да я забыла даже, что вообще его взяла! Что я собиралась с ним сделать? Рис поймал мой взгляд, и я почувствовала, что задыхаюсь. Его взгляд пронзил меня насквозь даже издалека. Я вдруг задумалась, почему он выбрал именно этот вечер, чтобы наконец растопить ту ледяную стену, которая разделила нас. Не то чтобы это было важно, но меня мучило любопытство. Не нужно было обладать способностями Кэти, которая была уверена, что стала ясновидящей, когда упала с шеста во время танца и ударилась головой, чтобы понять, о чем он думает и что значит этот пронзительный взгляд. Может, я и ускользнула от Риса на складе, но он явно еще не махнул на меня рукой. Потрясающие глаза цвета неба за несколько секунд до захода солнца, смывающего все великолепные оттенки, смотрели на меня из-под густых темно-коричневых ресниц. У Риса была смуглая кожа и прекрасное, еще не потерявшее юношеского очарования лицо, однако резкая линия волевого подбородка и выразительные, четко очерченные губы так и кричали о его мужественности. Его красота была и грубой, и волшебной одновременно. Я взглянула на холст, а затем на кисть, которую держала в руке. Ее кончик был синим. Да провались оно все пропадом! И поглубже! Я снова это сделала. Сдерживая желание швырнуть на пол и кисть, и картину, я гадала, достаточно ли острый черенок у кисти, чтобы сделать себе лоботомию, потому что иного выхода после создания портрета Риса я не видела. Очередного портрета. Которых и без того уже было немало. Это было не только жалко, но и довольно странно. Вряд ли он обрадовался бы, узнав, что я рисую его лицо. Я бы запаниковала, узнав, что какой-то парень рисует меня, да еще хранит мои портреты в шкафу. Если бы только это был не Тео Джеймс и не Зак Эфрон. Эти двое могли рисовать меня сколько угодно. Скорее всего, Рис не обрадовался бы, узнав и то, что этим утром я проснулась с мыслью о его глазах, потому что опять видела их во сне. Таких снов у меня тоже было немало. «Может, он не стал бы возражать», – прошептал дьявольский голосок мне на ухо. В конце концов, вчера на складе он решительно вторгся в мое личное пространство. Он ведь поправил мне очки. Был даже момент, когда я подумала, что он может меня поцеловать. А еще он сказал мне, что жалеет о той ночи, когда мы якобы переспали. Так что этот дьявольский голосок был лживой сволочью, которой просто нравилось баламутить воду. Поправив очки, я вздохнула и положила кисть рядом с маленькими баночками с акварелью, которые стояли на старой тумбочке, заляпанной всеми цветами радуги. Мне не стоило больше рисовать его портреты. Почему я не могла быть обычной начинающей художницей? Рисовала бы себе зеленые луга, вазы с цветами да прочую абстрактную чепуху. Но нет, мне нужно было быть художницей со склонностью к сталкингу. Я слезла с высокого стула, вытерла руки о джинсовые шорты и аккуратно сняла с мольберта акварельный холст. Некоторые предпочитают рисовать на перерабатываемой бумаге, но я всегда любила текстуру холста. Чтобы рисовать на нем акварелью, достаточно лишь правильно его загрунтовать. Мне следовало скатать этот портрет и поскорее выбросить, чтобы никто в целом мире никогда его не увидел, но всякий раз, когда я заканчивала акварель на холсте, какой бы жуткой она ни была, мне было сложно с ней расстаться. Рисунки и наброски… стали частью меня. – Какая же я идиотка, – пробормотала я и поднесла почти просохший холст к бельевой веревке, протянутой через всю комнату, которую я превратила в студию. Прикрепив портрет прищепками, я вышла из комнаты, закрыла за собой дверь и поклялась, что брошусь под машину, если вдруг хоть кто-то войдет в эту студию и увидит эту картину или любую другую. Когда я вышла в узкий коридор, из гостиной донесся тихий гул телевизора. Я с самого детства не любила тишину, а после случившегося с Чарли и вовсе ее возненавидела. Днем у меня всегда работали телевизор или радио. Ночью я включала напольный вентилятор – не столько для прохлады, сколько для шума. В два шага я преодолела расстояние от двери в свою спальню до единственной ванной. Квартира была небольшая, но уютная. Первый этаж, деревянные полы, открытая планировка кухни и гостиной. Одна дверь выходила из кухни на небольшую террасу и лужайку, а другая – в коридор. Дом не был многоквартирным. Это был огромный викторианский особняк в самом центре Плимут-Митинга, небольшого городка в нескольких километрах от Филадельфии. В начале 2000-х особняк отреставрировали и разделили на четыре трехкомнатных квартиры. Чарли назвал бы его любопытным. Этот дом ему точно понравился бы. Во второй квартире на первом этаже жили пожилые супруги Сильвер, в квартиру прямо над моей несколько месяцев назад въехал какой-то парень, с которым я почти не встречалась, а в четвертой квартире жил местный страховой агент Джеймс со своей девушкой Мириам. Раздался звонок, и я посмотрела на подлокотник дивана, куда положила телефон накануне, когда вернулась из бара. Пришло сообщение. Поморщившись, я чуть не спряталась за диваном. Писал Дин, и сообщение было коротким: «Может, увидимся снова?». Я вдруг почувствовала себя полной дурой. Мне даже прикасаться к телефону не хотелось. На прошлой неделе, когда я привела его домой – он был тем самым парнем из «Олив Гарден», на щеках у которого Мелвин разглядел неподобающий пушок, – все прошло не так, как я надеялась. Вечер закончился поцелуями. Поцелуями в хорошем месте, на маленькой террасе, под звездами. Но дальше этого дело не зашло. Возможно, виной тому был мистер Сильвер, который вышел на террасу соседней квартиры. Казалось, старичок готов был побить беднягу собственной тростью. Но даже если бы нас не прервали, между нами с Дином все равно ничего не было бы. Он был милым парнем, хоть и чуточку болтливым, но при мысли о нем я совершенно ничего не чувствовала. Возможно, виной тому был… Боже, разве стоило мне заканчивать эту мысль? Виной тому был поцелуй с Дином, который показался мне весьма заурядным в сравнении с тем, как меня целовал Рис. Вот черт! Я все же закончила эту мысль. Забавно, что я вообще не мечтала ничего почувствовать, так что в некотором роде Дин был в безопасности. С ним было приятно общаться, и мне уж точно не грозило проникнуться к нему глубоким чувством, но это было несправедливо по отношению к нему. Вздохнув, я прошла мимо дивана, оставив телефон лежать на месте. Дин был славным парнем, но на второе свидание я соглашаться не собиралась. Мне нужно было собрать свою волю в кулак и прямо сказать ему об этом, но сперва поспать. Может, съесть пакет чипсов и… Мой желудок заурчал. Я остановилась возле обеденного стола лицом к кухне. Мое внимание привлекло какое-то движение в маленьком окошке над раковиной. Я заметила, как за окном промелькнуло что-то серое или темно-коричневое, но все случилось слишком быстро, чтобы я успела хоть что-то разглядеть. Все же зрение у меня было так себе, даже в очках. Я подошла к окну, взялась за холодный край стальной раковины и встала на цыпочки. Выглянув на улицу, я увидела лишь стоящую на видавшем виды кованом столике корзину с цветами, которую купила на рынке на прошлой неделе. Ветерок колыхал нежные лепестки. Мне показалось, что я услышала, как хлопнула дверь, но в конце концов я опустилась на пятки и покачала головой. Теперь мне еще и мерещилось всякое.