– Однозначно, – соглашаюсь я. – Ну правда. Придется тебе как-нибудь до него достучаться, убедить. Ты от номера в отеле еще не отказалась? Я грустно мотаю головой и обреченно пищу: – Ванна на ножках… Частичный вид на море… – Заставь его! Обмани, обхитри. Ну а если все равно не захочет, вместо него с тобой поеду я! Мы с Кларой лакомимся. Это кафе на Эксмут-Маркет, в северо-восточном Лондоне, явно претендует на звание ультрамодного заведения: кофе у них обжарен «кустарным способом». Что бы это значило? Может, в подвале томится в заточении парочка кустарей-ремесленников? И они жарят, жарят, жарят кофе… Клара заказала капучино «Белоснежный ангел», я для смеха – двойной эспрессо «Черный дьявол». Десерт был выбран единогласно – имбирный хлебец с ванилью и японским цитроном (честно-честно!). Вторник, разгар дня. У Клары сегодня сокращенный рабочий день, до обеда; я же после съемок поехала на такси не домой, а сюда. Чувствую себя прогульщицей. Лицо миниатюрной стройной Клары выдает яркую индивидуальность: темно-синие глаза, заостренный нос, широкий лоб, под выступающими скулами – затененные впадины. Она бесподобна. И совершенно нетщеславна. Я рядом с ней выгляжу безликой серой мышью. Порой любуюсь ее расклешенной вельветовой юбкой, старушечьим твидовым пиджаком или мешковатой французской рыбацкой сумкой – и завидую: «Почему в моем гардеробе нет подобных вещичек?» Впрочем, ответ я знаю. Вовсе не вещи делают Клару такой стильной; не вещи, нет – она сама. Чувство стиля у моей подруги – врожденное. – Ну, ты как? – Склонив голову, Клара изучает мое лицо. Время до прихода Филиппа вчера тянулось бесконечно, я никак не могла найти себе места, совершенно потеряла голову от ужаса. И позвонила Кларе. Мне хотелось увидеть ее – немедленно, срочно! Вчера меня душили горькие, мучительные рыдания… А сегодня я взяла себя в руки, но лучше не стало. Переживать такие отчаянные, сильные чувства ой как не просто! Помню, в каком состоянии сама Клара появилась на моем пороге после крупной ссоры с Питом. Она залила всю кухню слезами, плакала так горько и сильно, что даже начала икать, как младенец. Утром я ее разбудила, напоила кофе, и она поковыляла к метро, клятвенно пообещав вечером приехать снова. Но в следующий раз мы увиделись лишь через несколько недель – они с Питом решили жить вместе, и все у них было чудесно. Иногда дружба перерождается постепенно, исподволь, и до поры до времени это почти незаметно; а потом вдруг – раз! – что-нибудь случается, и перемены всплывают на поверхность. Тогда я поняла – пока на горизонте есть Пит, мы с Кларой, конечно, при необходимости будем друг для друга «в доступе», на случай атомной войны, как мы шутили в юности. Но чтобы рядом каждый день, как раньше… такого уже не будет. – В этом году очень ранняя Пасха, – говорит Клара. – Что у вас за планы? Снова кататься на лыжах? Или на… где вы были в прошлом году… на Ямайку? – Нет, страсть Филиппа к экзотическим путешествиям, слава богу, прошла. Работа… Наш коттедж в Пизенхолле – вот куда я хочу. Филипп купил его на свою первую премию. Уютная кухня, скрипучие полы в спальнях – крепкий, добротный дом; его стены истосковались по любящей, дружной семье, он заслуживает того, чтобы под его крышей поселилось счастье. Но стоит пустой и ждет нас. Словно брошенный на обочине старый преданный пес… – Слушай, – решаюсь я, – а давай на Пасху все вместе съездим в Суффолк, в наш дом! – Суффолк? Ой, не знаю… – Будем гулять, выберемся к морю. Дом соскучился по нашему смеху, пора его оживить! Клара улыбается. Уклончивая, ничего не обещающая улыбка. Я сдуваюсь, будто из меня выпустили воздух. Ладно, нечего киснуть! Знаю – порой я жду от Клары слишком многого. – Как там Пит? – мягко спрашиваю я. – В полном порядке, – легкое движение плечами. Пит – художник, создает инсталляции. Должен создавать. Вместо этого он бóльшую часть времени проводит у плиты и создает кучу грязной посуды. Они с Филиппом раньше дружили, и мы вчетвером часто бывали вместе: занимались серфингом в Корнуолле, гоняли на велосипедах по Сюррею, кутили в Сохо… Но все меняется. Наши жизненные дорожки разбежались в разные стороны. И теперь я иногда привираю – вынужденно. Катание на лыжах, поездки на Ямайку (вообще-то мы отдыхали на острове Невис в Карибском море) – об этом лучше не упоминать, иначе в груди от неловкости начинается бешеная пульсация… Как-то мы вчетвером ужинали в китайском ресторанчике рядом с домом ребят, и Пит вдруг накинулся на реформу среднего образования, на независимые школы: мол, если предоставить государственным школам полное самоуправление и финансовую самостоятельность, если дать директорам право привлекать средства от спонсоров и благотворителей, это приведет к полной приватизации государственного образования, к тому, что первую скрипку в школьном управлении будут играть местные богачи. Он с жаром отстаивал бесплатное образование, а над столиком, ухмыляясь и пританцовывая, подвисла воображаемая картинка элитной частной школы – Миллиной школы, на которой настоял Филипп. Чопорная униформа, плавательный бассейн, целый автопарк ярких синих автобусов… мельтешащие кадры из диснеевского мультика. Я избегала Клариного взгляда. Знаю, и она, и Пит считают, что мы с Филиппом оторвались от реальной жизни, перестали видеть ее истинные ценности. И ведь они правы! Я слабая и ведомая; могла бы спорить с Филиппом, не соглашаться… но почему-то ему не перечу. Наверное, боюсь рассердить… Идет дождь, порывистый ветер с громким стуком швыряет в окно струи воды. Двери в кафе тянутся от пола до потолка, летом их распахивают настежь. Сейчас они закрыты, горит свет – над каждым деревянным столиком, раскачиваясь и отбрасывая пляшущие тени, свисает голая лампочка без абажура. Очередная модная фишка. Антураж строгий и минималистский, но здесь уютно. – В такую погоду только горячее рагу из говядины уплетать. Помнишь, как у Вирджинии Вулф? – говорю я. Еще бы ей не помнить, книга «На маяк» входила в программу обязательного чтения в старших классах. Мы обе заливаемся смехом. А потом Клара спрашивает о маме. Смирилась ли я? Отвожу взгляд за окно. Мимо кафе пробегают две женщины; согнувшись и втянув головы в плечи, держат над собой зонтики – словно им невдомек, что зонты можно поднять повыше, тогда и спина выпрямится. Клара редко задает такие вопросы. Знает, что я не любитель говорить на эту тему. Не избегаю ее, нет, просто не хочу, вспоминая детство, вновь расстраиваться. Глоток воды. Несмотря на все мои старания, изнутри поднимается саднящая боль, растекается по телу противной мутью. Я с трудом сглатываю. – В общем, да. – Надеюсь, голос звучит спокойно. – С чувством вины почти справилась. Понимаю, что не виновата… Я из кожи вон лезла, чтобы заставить ее бросить пить, делала все возможное. Да, уже смирилась. Во всяком случае, мне так кажется. Но ответственность все равно еще чувствую. Иногда ловлю себя на мысли – надо поехать, проведать, как она. Потом спохватываюсь – некого уже проведывать. И даже вздыхаю с облегчением… Клара сжимает губы. Где-то я уже видела такое выражение лица. Точно! Вчера, у констебля Морроу. Надо же, пронзает меня открытие, я-то приняла ее гримаску за проявление женской солидарности; думала, она сочувствует мне по поводу предстоящей экзекуции – бесконечных расспросов Периваля. На самом же деле такое лицо, как вот сейчас у Клары, выражает беспомощное сожаление не о том, что будет, а о том, что в моей жизни уже случилось. И случается вновь и вновь – и ничего я не могу с этим поделать… – А помнишь индийский соус – сливовый чатни, – который готовила твоя соседка? Она частенько угощала нас сырными бутербродами. «Дабл глостер» и чатни… Неважно, что именно говорит Клара. Важно другое – ее слова пробуждают волшебные струны, поворачивая время вспять, выуживая счастливые детские воспоминания из той поры, которая редко бывала для меня счастливой. И я улыбаюсь: – Вечно она нас подкармливала. А сливы были из ее собственного сада, такие кислые, что их сырыми есть невозможно. Потому она их и варила. Уж я-то знаю, не раз лазила на ее деревья и пробовала эту гадость на вкус. Спрашиваю у Клары, как дела у ее родителей. Они молодцы, бодры и полны сил – настоящая старая гвардия, не желающая сдаваться возрасту и просто доживать свой век. Вспоминаем давних приятелей, Джастиса и Анну… Сколько же я их не видела?… Несколько месяцев. Или лет? – Анна передавала привет, – задумчиво протягивает Клара. – Говорила, что оставляла тебе сообщение… – Да, оставляла. А я бессовестная. Знаешь, они так далеко живут… – Знаю… Вранье. Дело вовсе не в расстоянии. Просто они не по душе Филиппу, а я… я сама виновата. Безропотно позволила втянуть себя в Филиппов мир, отдалившись от своих друзей… Я сама допустила, чтобы они ускользали от меня все дальше. Лучше сменить тему. И я, стараясь не выдать своей зависти, как можно беспечнее спрашиваю Клару о детях. Дочь – ей одиннадцать – стала интересоваться мальчиками. Старшему сыну надо бы поднапрячься и подогнать учебу, не то с его нынешними оценками в старшие классы не примут, а без них университета не видать как своих ушей. Младший доводит ее до белого каления, вечно у него грязь и бардак. Клара надевает маску тупого подростка и гнусавит: – Ну где моя кофта «Топман»? Чё, еще грязная?! Я ж ее на пол бросал! А чё она до сих пор не постиралась?! Преувеличивать кошмарность своих отпрысков – еще один Кларин способ меня поддержать, показать мне, что большая семья – вовсе не залог счастья. Разговор перескакивает на работу: заведующий кафедрой ударился в политику, десятый класс отбился от рук. Клара спрашивает про Робин – ее все мои знакомые обожают, – и я рассказываю, какая умница наша новоиспеченная мамочка. – Надеюсь, на Пасху с ней увижусь. И ты тоже, если поедешь со мной. Клара хочет знать, нашла ли я подход к Марте. – Если бы… – Вздыхаю. – Я хочу с ней подружиться. Меня вечно мучает мысль, что она одна-одинешенька в чужой стране, должно быть, чувствует себя ужасно… Но все мои попытки поговорить с ней почему-то проваливаются. Она, кажется, не хочет иметь со мной дела. – Может, у тебя завышенные ожидания? Вряд ли она станет второй Робин. – У нее маниакальная страсть к уборке. – Разве это плохо? – Наверное, не плохо. Хорошо. Да и Милли с ней вроде ладит. С Милли Марта совсем другая. Это перевешивает все. – Все?! По-моему, ужиться с человеком, с которым тебе некомфортно – задачка не для слабонервных. Бррр! – Ну, значит, надо искать подход. Хотя – чем больше я стараюсь, тем хуже получается… Женщина у барной стойки – волосы чуть не до попы, «молнии» на лодыжках – то и дело на меня оглядывается. Никак не может вспомнить, где меня видела (в один спортзал с ее сестрой хожу, что ли?). Те, кто меня «опознал», обычно пялятся не так откровенно. Клара ничего не замечает. С кофе и тортом покончено. За окном темнеет, сгущаются тучи, стремительные, низкие, будто призыв к борьбе. Или намек на то, что пора возвращаться к домашнему уюту. Я поднимаю с пола сумку – дорогущую, шикарную; подарок Филиппа на Рождество; я специально убрала ее из виду (что, если подруга знает, сколько эта вещичка стоит?) – и кладу ее под столом на колени. Готовность номер один к выходу. Но у Клары другие планы, ей не дает покоя один вопрос. И она решается: – Какое оно – мертвое тело? Как выглядит? Я смотрю на нее с интересом: – Меня об этом никто не спрашивал. Обычно вопросы звучали поделикатнее: что чувствуешь, когда находишь мертвого? А не как он выглядит, этот мертвый… Хотя их-то, может, как раз это и интересовало – как выглядит. До меня только сейчас дошло… Вот так и выглядит – как тело… не человеческое существо, просто плоть. Жутко избитая, вся в синяках – но просто плоть, больше ничего… Душа действительно покидает тело, правда. Во всяком случае, я так думаю. – Страшно было? – Нет. Вот умирающий человек – это страшно… Или зомби – тянущаяся из могилы рука… А мертвых-то чего бояться? – Ну и чудесно, – соглашается Клара. На улице мы обнимаемся. До чего же она худенькая, такие хрупкие плечи! Возле букмекерской конторы «Уильям Хилл» мочится на стену потрепанный мужичок. Мы с Кларой стоим у торгующего украшениями магазина: скачущие кролики, усыпанные птичками абажуры… Дождь ненадолго стихает – я (ура!) как раз успеваю поймать такси – и в уюте машины мне верится, что весь этот, как выразилась Клара, «кошмарный сон» остался позади… Я спасу свою семью… и мертвая девушка уже в прошлом… Но он снова здесь. В глубине души я подозревала, что он объявится, и – как это часто случается, если чего-то постоянно ждешь со страхом, – я даже чувствую облегчение. …Надо было послушать Клару и ехать на метро. Но пользоваться общественным транспортом я уже отвыкла, а на такси поездка заняла целую вечность. Водитель выбрал какой-то странный маршрут: по Уэст-уэй, через Эрлс-Корт. Стив (ему сейчас хорошо, тепло и уютно, он дома в Уоллингтоне, у жены под крылышком) рассказал бы таксисту все, что о нем думает. Лондон мерцающими расплывчатыми пятнами проплывал за окном; волнами накатывал ливень, то стихая, то усиливаясь; колеса шумно разбрызгивали воду; скрипящие «дворники» мельтешили по стеклу… И дождь смывал мой оптимизм. Фулхэм-Бродвей… здесь была моя первая квартира. Как удручающе, район будто выставляет напоказ самые неприглядные стороны современного города: в сточных канавах гниют овощи, от метро суетливо бегут люди в мокрой одежде. Мост Баттерси… река вспенилась, рябая, мутно-коричневая. Тринити-роуд… мы почти дома… вдоль дороги тянется парк, мрачный, серый… Тиканье «поворотника», такси ныряет в узкий проход за тюрьмой, и становятся видны теннисные корты: дождь прогнал с открытого места группу школьников, маленькие фигурки съежились под деревьями. Значит, оцепление полиция сняла. Он сидел в машине и, как только такси подкатило к дому, тут же вышел. Я долго рылась в сумке, искала ключи, – да где они вечно прячутся? – а он подошел сзади и очень вежливо произнес: – Ключи вам пока не понадобятся. Надеюсь, вы не возражаете? Я сделала вид, будто очень удивлена, хотя его машину заметила еще на подъезде к дому. Потому и замешкалась, отсчитывая чаевые, пыталась успокоить расшалившиеся нервы. – Я общался с вашей помощницей. Она сказала, что дома без вас смогут еще около часа обойтись. – С Мартой? – Вы не против проехаться с нами в участок? Там будет удобнее. Нужно задать вам еще несколько вопросов. – Я все уже рассказала. И ничего больше не знаю! – Мы вам, конечно, уже надоели. Знаю, вы очень заняты. Но я уверен, вы понимаете, как нам важна малейшая зацепка. Все – и вы сами в первую очередь! – хотят, чтобы убийца был пойман как можно скорее. Он прав, пока убийца разгуливает на свободе, капризничать мне не стоит. К тому же у полицейских есть свои предписания и правила, которым они должны следовать. – Я в вашем распоряжении, сэр. – И мы забираемся на заднее сиденье его автомобиля.