– Это не твой дом? Ты привез сюда Карианне, я видел и слышал ее. – Да, это так. И все-таки это не мой дом. По моим расчетам… – Линд демонстративно взглянул на часы, – …как раз в эти минуты они ломают дверь в мой дом. К счастью, он застрахован. – Ты врешь! – Правда? Кричи во все горло, если хочешь, я даже могу распахнуть дверь, чтобы ты все увидел своими глазами. Никлас понял, что надежды больше нет, что он истечет кровью, как раненое животное, когда Линд вырежет у него почку. От ужаса он перестал что-либо чувствовать. – Основным симптомом психопатии, – повторил Линд, – является неумение проявлять свои эмоции. Вот, например, говорят о материнском инстинкте. Инстинктивно мать должна заботиться о своем ребенке и любить его. Это заложено природой. Но некоторым подобное не дано. Они позволяют своим детям расти в бесчувственном вакууме, превращают их в холодных зомби. Некоторые такими и остаются, холодными и бесчувственными. И для них ничего не стоит, например, лишить человека жизни. Поэтому многие становятся убийцами. А остальные до конца жизни ищут чего-то, может быть, из-за того, что однажды им случается ощутить эту самую утопическую любовь, и пробуждается тоска. К счастью, я отношусь именно к этой категории. Потому что моя мать была одной из тех, кто не проявляет любовь, потому что не знает, что это такое. Она, безусловно, была психопаткой, но еще она страдала от того, что в медицинской терминологии называется «ангедония» – в принципе, это одно и то же. Только когда я пошел в школу, то узнал, что в мире существуют чувства и эмоции. Сначала я неправильно истолковывал эти сигналы, потому что не понимал их. Мне становилось страшно. Я старался их избежать. Но скоро я не мог насытиться, мне все время хотелось в школу. Я начал понимать. И потом, когда я начал переписываться с Карианне, во мне проснулись такие чувства, о существовании которых я и не подозревал. Мы никогда не говорили о любви, я просто не способен любить. Скорее, я чувствовал нестерпимое желание заботиться о ком-нибудь. Что я и делал. Вплоть до этого самого мгновения. Линд поднес скальпель к глазам Никласа. – Я приезжал в этот дом пару раз, так что они нас найдут. Даю им час. Не знаю, будешь ли ты жив к тому времени, Никлас, но, поверь, я этого искренне хочу. Я просто не могу позволить тебе сбежать. Карианне должна жить во что бы то ни стало. – Амунд, я… – Тссс! – Амууу… – звук оборвался, превратившись в свистящее дыхание. – Я сделаю все настолько осторожно, насколько это вообще возможно, а вот что касается наркоза… От дыхания Линда разило металлом. – …это была ложь чистой воды. Тебе придется потерпеть, как мужчине. Линд ухватил рукава рубашки Никласа и закатал их. – Если тебя это утешит, – он начал расстегивать свою рубашку, – …хуже уже быть не может. Линд распахнул рубаху и обнажил невероятно непривлекательное тело. Кожа, а точнее, то, что когда-то ею было, ороговевшая, местами розовая, усеянная черными пятнами размером с изюмину, была похожа на чешую чудовищной рыбы. – Как ты думаешь, кому-нибудь захочется прильнуть к такому телу? И, кстати, сейчас все уже не так плохо. В подростковом возрасте я был похож на ходячую котлету. На секунду на его лице промелькнула грусть, потом он застегнул рубашку и достал что-то, напоминающее сумку-холодильник. К Никласу сразу вернулся голос. Он заорал со всей мочи, последним, предсмертным криком. Линд прижал скальпель под ребра Никласа и провел им сначала по коже, потом глубже в ткани. Он действовал легко, как будто резал масло. Сначала появилась кровь, много крови, потом пришла боль. И в этот момент раздался оглушительный удар. Глава 48 На Линда обрушился дождь из осколков стекла, крестовина от оконной рамы процарапала ему левую сторону лица и сбила его с ног, а через окно в комнату кто-то запрыгнул и тут же набросился на Линда. Оба зарычали, и комнату заполнили страшные звуки вперемешку с хрустом разбитого стекла. От вида собственного окровавленного тела Никлас оцепенел. Усилием воли он заставил себя взглянуть на мужчин, дравшихся голыми руками, но никак не мог понять, кто же был его спасителем. Потом ему удалось разглядеть среди осколков сабо Рино. Мужчины дрались всерьез. Кричал уже только Линд, отчаянно, как сумасшедший, как будто от мысли о том, что он может потерпеть поражение, он утратил контроль над собой. Одежда пропиталась кровью, катаясь по полу, усыпанному осколками, соперники серьезно поранились. Линду удалось набросить джинсовую куртку на голову Рино, ситуация изменилась. Теперь удары сыпались по лицу соперника. Никлас понял, что приходит в себя. Он знал, что ему нельзя смотреть на свое израненное тело. Он постарался подвигать руками и ногами и понял, что веревка натянута очень туго. От этих усилий в животе появилась колющая боль, Никлас почувствовал, как по обнаженной коже потекла теплая жидкость. Линд продолжал рычать, но теперь это скорее были звуки победителя. Рино двигался заметно медленнее. Силы заканчивались. Никлас понял, что Рино может оказаться в списке жертв Линда, и вновь дернулся. От боли в животе его затошнило. Выбраться не получалось. В отчаянье он поднял голову, как будто хотел выплеснуть Богу, в которого никогда не верил, всю свою боль. Он не хотел встречаться взглядом с Линдом, не хотел видеть, как тот радуется. Звуки борьбы стихали. Никлас уставился на крюк в потолке. Он был сделан вручную, но выглядел довольно крепким. Линд продумал все. Почти. Никлас встал на носки, почувствовал, как натянулась веревка на ногах, и все-таки ему удалось немного продвинуть цепь вперед, так что он почти освободился. Оставалась еще пара сантиметров. Никлас попытался снова, почувствовал, как саднит рана. Он знал, что от движений кровотечение усиливается. В глазах снова потемнело, и он понял, что теряет оставшиеся силы. Последняя отчаянная попытка. Он согнул колени, подпрыгнул – этого было достаточно, чтобы наручники соскочили с крюка. Никлас присел, покачиваясь, ноги по-прежнему были связаны. Он увидел Линда. Тот сидел спиной к Никласу напротив казавшегося мертвым Рино. На секунду Никлас вспомнил, что еще пару часов назад он считал убийцей Рейнхарда. Тогда он вернулся к машине, чтобы вооружиться хоть чем-нибудь, и взял то единственное, что оказалось под рукой. Разводной ключ. Никлас нагнулся и почувствовал, что ключ до сих пор лежит в боковом кармане. Ему удалось дотянуться до ключа и вытащить его. Затем, сжав ключ обеими руками, Никлас бросил его вперед. Но ноги были крепко связаны, поэтому во время броска он пошатнулся и ключ лишь слегка задел затылок Линда. Глава 49 Тишина. Лишь оглушительный стук его сердца. Никлас лежал, внимательно прислушиваясь. Никто не двигался. Может быть, он все-таки попал? Он не решался двинуться, боясь, что из-за его малейшего движения Линд оживет. Сначала на него обрушилась тошнота, затем боль. От мысли, что он истекает кровью, что у него в животе открытая рана, затошнило еще сильнее. Потом начались судороги, руки и ноги дрожали. Наконец он решился повернуть голову. Первым, что он увидел, была его собственная рука. Она дрожала и казалась совсем чужой. Никлас повернул голову еще немного и встретился взглядом с Линдом. Ему удалось приподняться, теперь он полулежал и широко улыбался. – Попытка защитана, – сказал он и врезал Никла-су кулаком по лицу. Никлас упал и потерял сознание. Он надеялся, что уже не очнется. Как будто во сне, он почувствовал, как его снова подняли, боль пульсировала в такт сердцу, из раны сочилась теплая кровь. Он хотел умереть сейчас, когда чувства были приглушены. Никлас очнулся от звука клацающего металла. – Пятнадцать минут, – голос доходил до него с задержкой. – Продержишься? На него вылили холодную воду. Линд казался тенью. Рино лежал на полу, его руки были связаны за спиной. Значит, инспектор еще жив, – подумалось Никласу. – Вообще-то я собирался провести всю операцию по возможности гуманно, но ты профукал эту возможность. Поэтому будет по-другому. Сталь прорвала ткани, кишки. Никлас почувствовал себя забиваемым животным. Казалось, внутри у него что-то взорвалось, все внутренние органы разнесло на куски. Никласа вырвало, и ему показалось, что с рвотным массами из него вышли все внутренности. Он снова потерял сознание. Никлас стал бесплотным; он мягко и грациозно покинул свое несчастное тело и теперь наблюдал со стороны, без неприязни, принимая и понимая, что все так, как и должно быть, что все случившееся произошло по его воле. Он взлетел еще выше, и увидел внизу, под собой, тело, лежащее на полу в позе эмбриона. Он видел, как движется живот, слышал спокойное дыхание. Выкарабкался! Тот, кого за руки подвесили к крюку на потолке, тоже был жив, хотя по тени над его головой было ясно, что он в шоковом состоянии. Палач, кровавой рукой кромсающий кожу и плоть, казался зеркальным отражением человека. Вся сцена выглядела как в замедленной киносъемке. Кровь текла, тень над головой жертвы становилась все темнее. Внезапно пол озарила молния, она становилась все ярче и ярче. Шла она от двери. Потом дверь закрылась. В комнату ворвались трое мужчин, но, казалось, они бежали и прямо на ходу разрушались, растворялись в воздухе. Все вокруг тоже исчезло. Стало темно. Глава 50 Снега выпало очень много, мороз пощипывал щеки и нос. Они с трудом брели по кладбищу, разыскивая надгробье. В конце концов отыскали его на самом краю. Кари-анне заботливо стряхнула снег, и на камне показалась надпись. Они стояли, держась за руки, и смотрели на камень. Этот момент принадлежал только Карианне, но он был рядом с ней, ему хотелось делить с ней все значимые события ее жизни. Потому что теперь они были единым целым. С дня операции прошло пять недель, восстановились они без проблем, и пока никаких признаков отторжения не наблюдалось. С каждым днем Карианне становилась все сильнее, и говорила, что задалась целью вернуться на работу к концу месяца. Возможно, это звучало слишком оптимистично. Но так она решила. Банк уже давно пообещал сохранить за ней место, несмотря на то, что Эллен Стеен вышла из комы и шла на поправку. Карианне отпустила его руку и опустилась на колени возле могилы. Никлас оставил ее одну, дал ей побыть наедине со своими мыслями. Он вспомнил о том, что произошло три месяца назад, как Брокс пришел ему на помощь. Ему нравилось думать, что это было предопределено, что все силы света сплотились ради того, чтобы спасти Карианне. И замысел Линда просто не мог осуществиться. Помог Рейнхард. По реакции Никласа он понял, что разгадка в письмах от поклонника Карианне. Он все понял, когда увидел подпись на письме из участка. Письмо было подписано Амундом Линдом от имени ленсмана. Он сообщил обо всем Броксу, рассказал о доме, а там уже позвонила Кари-анне. У них оказалось десять минут преимущества и, как выяснилось, это спасло Никласу жизнь. Рино тоже выжил, и даже без особых последствий. Боль в шее и повторяющаяся мигрень – вот и все. Он навещал приемного отца Эвена Харстада в доме престарелых, хотел посмотреть на старика, который молчал больше двух лет и заронил в душу сына зерно такой сильной ненависти. И кое-что произошло, старик заговорил и подтвердил старый слух о том, что отцом Эвена Харстада был сотрудник полиции Амунд Линд. В этот момент Рино вдруг понял, что эти двое действительно похожи. Из-за строгих черт лица оба казались намного старше своих лет. Он решил рассказать об этом Никласу, но когда очутился возле его дома, то увидел, как Никлас уезжает. Рино поехал следом, но успел заметить лишь огни фар – Никлас мчался так, будто речь шла о жизни и смерти. Потом Рино обнаружил машину и вышел по тропе к дому. В окно он увидел, что происходит, и, наткнувшись на запертую дверь, прибег к несколько нетрадиционному плану штурма. Оружия у него при себе не было, так что он надеялся только на эффект неожиданности. Рино прицелился так, чтобы палкой попасть Линду по голове, и ринулся внутрь через окно. Остальное Никлас видел уже сам. Эвен Харстад поделился чудовищными подробностями о своем детстве в железных руках психопата Лоренца, а затем полностью признался во всех нападениях. Он уверял, что первый случай, который произошел три года назад, должен был стать единственным. Но когда он узнал, что сестра сдала дом, а стало быть, выставила напоказ трагедию его детства, в нем проснулась затаившаяся ярость – злость на тех отцов, которые отправили своих детей в свободное плавание. Оказалось, удар Никласа попал в точку, он пробил череп Линда. После ареста тот не промолвил ни слова. Скорее всего, из-за повреждения мозга он онемел и, очевидно, считал, что так будет даже лучше. По телу Никласа пробежал холодок, и он поплотнее запахнул пальто. Рана после операции еще побаливала. По иронии судьбы через два месяца после того, как он чуть не умер от потери крови, врачи в операционной раскрыли именно ту, едва поджившую рану. Линд действительно хорошо подготовился. Карианне поднялась и отряхнула снег с колен. – Это она, девочка, которая хотела проснуться в моем теле. В общем, ей это удалось. Последние двадцать пять лет она там была. Никлас смотрел на надгробье Сульвейг Элвенес, женщины, которая носила ребенка Амунда Линда. Женщины, которую Линд убил. От отчаянья ему и действовать пришлось отчаянно. – А теперь в твоем теле есть кусочек меня, – улыбнулся Никлас и сжал ее руку. Эпилог Она зачала ребенка не по своей воле, сопротивляясь изо всех сил, до тошноты. Неприязнь и отвращение к тому, кто рос внутри ее тела, со временем только усиливалась. Она никак не могла заставить себя полюбить его, появившегося из ненависти и вожделения. Тело изменилось, она стала не похожа сама на себя и с отвращением смотрелась в зеркало. Когда эти изменения стали заметны всем, люди начали отпускать комментарии. Кто-то искренне поздравлял, кто-то осуждал и даже обвинял, но она отстранилась от всех. Роды стали повторением насилия, очень болезненным событием, над которым она была не властна. Когда ребенка положили ей на живот, тепло маленького тельца смогло лишь растопить чувство отстраненности, но так и не пробудило в ней безусловную материнскую любовь. Она была внимательной матерью, заботилась о том, чтобы ребенок был сухим и ухоженным, но во время кормления грудью она с грустью думала, что никогда не сможет его полюбить, хотя у них единая плоть и кровь. От стыда она отводила взгляд, избегала смотреть в глаза младенца, только тихо напевала себе под нос какую-то мелодию. Когда ребенок научился ползать, общение с ним свелось к кормлению и смене подгузников. В остальном малыш рос один – у него было много игрушек, и он мог свободно ползать по всему дому, изучая мир. И только когда злые языки в городке начали поговаривать о том, что мальчик слишком плохо говорит для своего возраста, мать начала общаться с малышом. Она заявила, что ребенок молчит, потому что стесняется, а наедине с ней болтает без умолку. Если она замечала, что на них кто-нибудь смотрит, то брала сына за руку, чтобы доказать, как они близки. При этом ей приходилось сильно сжимать его руку, потому что сын отчаянно вырывался. Уже через несколько недель после того, как мальчик пошел в школу, его перевели на индивидуальное обучение. Преподаватели были обеспокоены. И только в конце осени он начал отвечать на вопросы учителя, сначала неохотно и неуверенно, но затем быстро догнал остальных учеников. Скоро мальчик перестал бояться смотреть учителю в глаза, а внимание и забота, которую он чувствовал в школе, подчеркивали отстраненность от матери. Постепенно школа и дом стали восприниматься им как два отдельных мира. И только в подростковом возрасте он понял, что мать его не любит.