* * * История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва 1942–1945 Бойцам и командирам 31-го Отдельного гвардейского Красносельского орденов Красного Знамени, Александра Невского и Суворова тяжело-танкового полка прорыва посвящается ПРЕДИСЛОВИЕ Великая Отечественная война. Ленинградский фронт. 31-й Отдельный гвардейский тяжелый танковый полк прорыва. 21 боевая машина. Штаб, танкисты, связисты, взвод автоматчиков, ремонтники, кухня, медчасть, кинопередвижка, полевая почта. Небольшая боевая семья, в которой все друг друга знают. В каждом бою, в каждой операции эта семья кого-то теряет. Экипажи за три года боев полностью сменились пять раз. Перед вами — уникальные воспоминания начальника радиостанции 31-го тяжелого танкового полка прорыва. Николай Петрович Колбасов мальчишкой приехал в Ленинград, застал мирную городскую жизнь тридцатых годов, пережил первую блокадную зиму, окончил курсы радистов и прошел с 31-м полком весь его боевой путь, от операции «Искра» до капитуляции немцев в Курляндии. Рассказ Николая Петровича — памятник целой эпохе, которая по-прежнему волнует умы и сердца своим величием, трагизмом и героизмом. Эта книга — дань памяти бойцам 31-го тяжелого танкового полка прорыва и всем танкистам Ленинградского фронта, прошедшим Великую Отечественную войну. Это живое и доброе русское слово о героях-однополчанах — от последнего ветерана полка. Баир Иринчеев ДЕТСТВО Родился я 17 мая 1924 года в деревне Филевка Ашевского района Калининской, ныне Тверской области. Перед войной район вошел во вновь образованную Великолукскую область. После войны она была ликвидирована, а район был передан в Псковскую область. Деревня Филевка раскинулась на высоком пригорке в холмистой местности. За деревней были разбросаны поля еще не охваченных коллективизацией крестьян. За полями, под крутым обрывом текла небольшая речка. На противоположном берегу — деревня Каменка. Туда можно было попасть по лаве. Лавой называли узенький из двух бревен с небольшими перилами мостик, переброшенный через речку. Справа, за махоньким ручейком, где летом вода еле-еле покрывала наши детские ступни, находились деревни Заборье и Симаниха. На окраине Симанихи, на высоком холме находилось большое кладбище. Там хоронили усопших со всех окрестных деревень. За Симанихой — большое село Ашево, районный центр с церковью и торговыми дворами. Однажды в воскресение мы с отцом пошли в Ашево. Был какой-то престольный праздник. Когда мы входили в село, раздался колокольный звон. Это было что-то сказочное. Заливались мелкие колокола, им вторили более крупные, и изредка громыхали большие, басистые. Иногда по радио и телевизору передают запись колокольных звонов, но такого красивого перезвона, как тогда, я больше не слышал. Наша семья считалась крестьянской. Отец, Петр Степанович, 1901 года рождения, работал кочегаром в селе Гора на местном спиртоводочном заводе. Мать, Прасковья Петровна, 1900 года рождения, и дед, Степан Антонович, занимались сельским хозяйством на своем наделе — печине. У деда в свое время была большая семья. Три сына и три дочери. Старший сын Григорий погиб на русско-турецкой войне под городом Плевна. Сын Иван был крестьянином. Его жена Дарья Ивановна занималась мелкой торговлей. Привозила из Ленинграда разную парфюмерию и галантерею и продавала в деревнях. У них было трое детей. Степан погиб в 1941 году на фронте. Ваня еще до войны застрелился из самопала от несчастливой любви. Анна неудачно вышла замуж и одна растила сына. Дочь Анастасия вместе с мужем Николаем Каменским жили рядом с нами. У них было две дочки. Дочь Пелагея вышла замуж в деревню Княжево, откуда и пошла ее фамилия — Княжевская. Муж у нее умер рано. Она одна вырастила двоих детей, Анатолия и Марию. Анатолий погиб на фронте. Дочь Марфа Степановна вышла замуж за чекиста Ивана Абалина. Они жили в Казахстане, в Джамбуле и Уральске. После войны вернулись с сыном Геннадием в Ленинград. Ко времени моего рождения все дети деда жили отдельно, своими семьями. Дед Степан остался с младшим сыном, моим отцом Петром. Незадолго до моего рождения сгорел наш дом, и я помню уже новый, довольно хороший дом, правда, не совсем законченный. Он стоял на краю деревни по дороге в Гору. Рядом была сгоревшая ветряная мельница, от которой остались одни огромные жернова из шершавого камня. Сын Дарьи Ивановны Ваня иногда приносил стеклянный бисер, и мы на жерновах разбивали его камнями. Перед домом был палисадник с красивыми цветами. Особенно выделялись георгины. Их в деревне, кажется, больше ни у кого не было. В углу палисадника, у ворот, рос молодой клен. Посреди участка был небольшой круглый пруд, метра четыре в диаметре. В саду несколько молодых яблонь. В Горе когда-то было помещичье хозяйство. Еще дед моего деда работал там у помещика, изготовляя колбасы, за что и получил прозвище «дед Колбас». Отсюда и пошла наша фамилия — Колбасовы. Вскоре отец стал на зиму уезжать на заработки в Ленинград. Я рано научился читать и писать и уже в четыре года сочинял отцу письма. Как говорила Марфа Степановна, писал: «Папа, пришли ныны», что означало — «Папа, пришли гармонь». В деревне было много гармонистов. Имелся свой мастер-гармонщик, делавший хорошие голосистые гармони. Его семью так и звали — Гармонщиковы. Помню свои первые книжки. Одна была про охотника. На картинках был изображен охотник в каком-то тирольском костюме. Другая книжка была про пожарных. Местность вокруг деревни была красивая, особенно около речки. Леса не было, но имелся небольшой низкорослый лесок, называемый выгородкой. Осенью там собирали грибы. Разноцветные сыроежки у нас назывались горянками. В речке было много рыбы. В ручейке около Заборья мы ловили мальков, а из реки отец часто приносил крупную рыбу: судаков, налимов, лещей. Однажды зимой после подледного лова он принес и высыпал на стол гору мороженых окуней. Я брал их и как холодными камнями стучал по столу. Время от времени на спиртоводочном заводе производились сбросы в реку отходов производства — барды. Это был прекрасный корм для скота, особенно для свиней, хотя и хмельной. Когда барды накапливались излишки, ее сбрасывали в реку и этим травили рыбу. Как-то по деревне разнесся шум. Народ с криком бежал к реке. По ней кверху животами плыла рыба, в основном крупная. Воды не было видно — все было забито дохлой рыбой. Как-то ранней весной, только успел сойти снег, мы, ребятишки, побежали босиком на луг около Симанихи. У кого-то оказались спички. Подожгли сухую траву. Огонь побежал по лугу. Мы очень испугались, но все же своими рубашонками смогли сбить огонь. Однажды мама послала меня к дяде Ване за сметаной. По дороге на меня напал гусь и начал клевать в спину. Хорошо, кто-то из взрослых помог отбиться. Долго после этого я говорил: «Гуся-кака». В пруду, для корма скоту, мочили хряпу — ботву растений, траву. На жерди, перекинутой через пруд, лежала доска. Мне было года три, когда я, воспользовавшись тем, что мать пошла к соседям, забрался на доску и стал макать палкой хряпу в воду. Доска качнулась, и я свалился в пруд. Каким образом выкарабкался, не знаю, но вылез и, весь мокрый, облепленный травой, с плачем побежал к дому. Какая-то женщина крикнула: «Проса, твой Коля утонул!». Мать чуть не умерла. И, уже увидев меня целым и невредимым, долго еще не могла успокоиться. Напротив нашего дома, у соседа Тимы, в саду рос огромный дуб. На его вершине было прибито колесо от телеги, на котором аисты свили гнездо. Зимой, во время большого поста, когда мы с братом просили дать нам молока, мама, указывая на гнездо, говорила: «Нет молочка. Оно унесено вон на то дерево». Под полом был погреб. Мать спускалась туда и доставала морковку, свеклу и другие овощи. К весне они начинали прорастать, и я с интересом рассматривал молодые бледные побеги. Когда в 1928 году родился брат Миша, мама оставляла меня его нянчить, а сама уходила работать в поле. Иногда я таскал малыша на поле к матери. Дорога как пухом была покрыта мелкой глиняной пылью. По этой мягкой теплой пыли я — то нес, то волок брата. Как-то раз мама взяла малыша с собой. Положила его в тени куста, но, заработавшись, забыла о ребенке. Когда тень ушла, брат оказался под палящим солнцем. Лицо мальчика обгорело. Лечили ожег жженым яичным желтком. Над лучиной держали желток, он плавился и капал на блюдце. Этим составом смазывали лицо и вылечили без последствий. ПЕРЕЕЗД В ЛЕНИНГРАД В начале лета 1929 года отец решил перевезти семью в Ленинград. Началась коллективизация. По деревне ходили уполномоченные с наганами и всех крестьян загоняли в колхоз. Несогласных раскулачивали, и хотя нам это не грозило, мы жили бедно, решили от греха уехать. А дядя Ваня и дядя Коля вскоре были раскулачены и высланы на Соловки, хотя у них тоже богатства не было. Отец продал дом. Мы погрузили вещички на телеги и поехали на станцию Сущёво. Ехали вдоль железной дороги. Тут я впервые увидел поезд. Услышав шум состава, лошадь испугалась. Ей накрыли голову какой-то одежонкой. Она билась в оглоблях и ее еле-еле держали. Для начала мы остановились в Павловске. Поселились в деревянном доме недалеко от парка, две семьи в большущем зале. Во дворе был прямоугольный водоем, обшитый досками. Отец ездил работать в Ленинград. Мать устроилась на Павловскую опытную станцию Всесоюзного института растениеводства (ВИР). Работала на клубничных плантациях. Здесь, в Павловске, мы впервые попробовали ягоды клубники. В деревне земляники мы ели много. На субрах, кучах камней, лежавших на межах между полями единоличников, она росла в больших количествах. А клубнику в то время в деревне не сажали. У дома росли высокие деревья черемухи. В конце лета мы набивали себе оскомину ее ягодами. В парке собирали желуди, которые валялись под дубами. Осенью переехали в Ленинград. Поселились в доме номер 13 на 24-й линии Васильевского острова. Жили в закутке-кухне, отгороженной от большой квартиры. Отец устроился кочегаром в нашем же доме, и вскоре мы получили двадцатиметровую комнату в квартире 66. Это было полуподвальное помещение. В комнате всегда было сумрачно. Единственное окно выходило во двор между двумя шестиэтажными зданиями. Наш дом стоял в окружении корпусов завода «Электроаппарат». Напротив располагался проволочно-канатный завод им. Молотова. В доме было три двора и много подвалов. Для детских игр и затей места хватало. Играли в лапту, прятки, колдуны, казаки-разбойники. В лапту вместе с ребятами иногда играли и взрослые парни, и даже мужчины. При попадании мяча, особенно если играли «арабским», игрок получал сильнейший удар. В соседней комнате жила дворничиха-татарка с детьми. Но она вскоре уехала, и в ее комнате поселились Соколовы. Хозяин, дядя Петя, работал дворником. У него была жена и пятеро детей: Мария, Николай, Павел, Александр и Ольга. Можно представить, что делалось в квартире во время наших игр. Летом часто ходили купаться на Масляный буян. Это был небольшой залив Невы в конце 24-й линии. Сейчас здесь стоит корпус Балтийского завода. Иногда ходили купаться на Вал. В этом месте Смоленка впадала в Финский залив. Сейчас здесь находится пересечение Наличной улицы и Морской набережной. В выходные дни на Валу собиралась масса народу. Часто ходили гулять в Василеостровский сад. Рядом строился дворец культуры имени Кирова. В саду были игровые комнаты, аттракционы, спортивные площадки. Днем вход был свободный, а вечером с посетителей брали по 50 копеек. Но мы, мальчишки, проникали в сад бесплатно, через забор. По вечерам там устраивались гулянья, на эстраде давали концерты и разные представления. Мы с удовольствием посещали соревнования профессионалов по французской борьбе. В них участвовали Ян Цыган, дядя Пуд, Нельсон и другие известные борцы. Иногда ездили в Зоосад или в находившийся рядом сад Госнардома. Там было множество аттракционов. Особой популярностью пользовались Американские горы. Построенные в виде высоких серых скал, они возвышались над садом и были видны даже с Васильевского острова. Около Американских гор всегда стояла большая очередь желающих прокатиться. В два вагончика садилось человек двадцать пассажиров. Вагончики трогались. Сначала медленно поднимались на почти вертикальную гору и вдруг срывались вниз в пропасть, чтобы сразу взлететь на другую, уже невысокую горку. Спустившись с нее, проезжали по крутому виражу, потом по темному тоннелю и плавно подкатывались к месту посадки. В момент, когда поезд срывался в пропасть, раздавался женский визг, всегда вызывавший смех находившихся в саду людей. В начале войны Американские горы сгорели. После войны в Приморском парке были построены новые горы, но они не шли ни в какое сравнение с госнардомовскими. В Гавани, на свалке, сегодня это район улиц Нахимова и Наличной, были коллективные огороды рабочих Балтийского завода. Наш дед работал там сторожем. На своем участке мы сажали картошку, помидоры и другие овощи. Собирали неплохие урожаи. Иногда на лето меня с братом отправляли на родину мамы, в деревню Большие Старики. Там жила мамина сестра тетя Настя. Деревня располагалась рядом с полустанком Ашево по Витебской дороге. Реки не было, но был большой лес с ягодами, грибами и орехами. Ребят в деревне было много. Забав тоже. Любили кататься на гигантских шагах. Играли в городки и бабки. По церковным праздникам в деревнях устраивались гулянья. В Больших Стариках в начале июля отмечалась Тихвинская, праздник Тихвинской иконы Богородицы. Приходили и приезжали гости из окрестных деревень. С утра угощались, а потом все отправлялись гулять на улицу. Собирались группами и двигались колоннами по кругу вдоль деревни. В каждой группе была гармонь, а то и не одна. Где-то устраивались пляски, но чаще, на ходу, пели частушки. Гармонисты играли «Скобаря», или, по-другому, «Новоржевскую». Под эту музыку пели песни. Большинство гармонистов играли просто виртуозно, и слушать их было одно удовольствие. Почти ни одно гулянье не обходилось без драк. Если обошлось без мордобоя, считалось, что погуляли плохо. Мария, дочь тети Насти, с 1933 года поселилась у нас. Окончив школу, она устроилась работать на ткацкую фабрику.