Директор завода решила съездить в Токсово. Там на озерах бригада заводских рабочих ловила рыбу. Среди них был и мой отец. Рыбы было немного. Хватало только бригаде да начальству. Директор решила проверить, как идет работа. Надеясь, что с директором обыскивать не будут, я прихватил для отца буханку хлеба и засунул ее в противогазную сумку. Действительно хлеб удалось провезти, но по дороге в Токсово что-то случилось с машиной. Когда ее отремонтировали и подъехали к поселку, наступила ночь, и с нею комендантский час. Нас задержал патруль. Доставили в местную комендатуру, где и продержали до утра. Все это время я опасался, чтобы не обнаружилась злополучная буханка, но обошлось. С отцом увиделись, а в скором времени бригаду ликвидировали. ШКОЛА РАДИСТОВ В августе 1942 года пришло время призыва в армию. Собрали нас, призывников, в военкомате. Комиссар держал речь: «Не хотелось нам, — говорил он, — брать на фронт вас, мальчишек. Но ваши отцы и старшие братья не сумели остановить врага, допустили его до города. Придется теперь вам бить врага. Надеюсь, что обратно паспорта будете получать в Кенигсберге». Начали проходить комиссии. Медицинская комиссия признала меня годным. На мандатной комиссии спросили, в каких войсках хочу служить. Я этот вопрос уже обдумал. В авиации собьют. В артиллерии придется пушки на себе таскать. А про танки в то время говорили, что их и снаряды не берут. Действительно в 1942 году танки КВ пробивались только при прямом попадании тяжелого снаряда. Я и заявил, что хочу в танкисты. Возразил председатель комиссии: «Если бы ты был шофером или трактористом, — сказал он, — тогда можно бы, а так не подходишь». Но вмешался военком района, старый танкист капитан Бармашов, потерявший на Финской войне глаз. Он сказал, что в танковых войсках нужны не только водители, там нужны и грамотные люди. А у меня как-никак было девять классов, и меня зачислили в танкисты. Вручили повестку, когда явиться подстриженным, с ложкой и кружкой. Необходимо было сдать продовольственные карточки, но я решил их не отдавать, пусть родители хоть на неделю получат продукты. В назначенный день пришел на призывной пункт, все в тот же клуб Балтийского завода. Родители проводили, поплакали. Нас построили, стали проверять. Подстрижен, ложка с кружкой есть, а справки о сданных продовольственных карточках у нескольких призывников не оказалось. «Выйти из строя и через три дня явиться со справкой»: вернулся домой. Мать в слезы: «Вот попадешь теперь в пехоту или в саперы», но отец спокойно сказал: «Ничего, день минешь — год живешь». Он пошел в жилконтору и за пайку хлеба получил справку, что карточки украдены. Накануне отправки мать взяла у меня бумажник, где хранились документы, и пришила внутри медный крестик, сказав: «Пусть Господь тебя хранит». Всю войну и до сих пор остается этот крестик у меня в бумажнике. Всякое пришлось пережить, побывать в разных передрягах, но, слава Богу, я остался жив и здоров. Через три дня опять слезы матери, и я снова прибыл на призывной участок. В этот день шел набор в саперы и связисты. Мы гадали, куда попадем. Павел Карпеко, тоже одно время работавший на хлебозаводе, пошел в разведку. У знакомой девушки, секретаря комиссии, он узнал, что мы зачислены в радисты. О радио, кроме репродуктора, я тогда и понятия не имел. Нам объявили, что будем учиться в Ленинградской военной школе радиоспециалистов. На трамвае доехали до Советского (Суворовского) проспекта. Зашли во двор военного училища связи. Расположились на газонах. Со всех районов народу набралось много. Вызывали в помещение. Заполняли анкеты. Переночевали на полу в каком-то большом зале. Утром получили обмундирование. После завтрака нас отправили на Финляндский вокзал и дальше на поезде в Левашово. Там курсантов построили в колонну и повели в Осиновую рощу, в филиал училища. Разместились мы в сарае с двухэтажными нарами. Сразу начались занятия. Изучали уставы. Занимались строевой подготовкой. Много внимания уделялось радиотехнике. Некоторые курсанты никак не могли понять, как радиоволны проникают через стены зданий. Но главное — прием на слух и передача на ключе. Для начала учились отличать точку «ти» от тире «та». Начали изучать буквы. Сначала простейшие: е — ти; т — та; м — та, та; а — ти, та. Затем более сложные. Некоторые буквы звучали как словосочетания. Буква «Б» — та, ти, ти, ти — звучит как «дай закурить». «Ф» — ти, ти, та, та — «тетя Катя». Цифры почти все переводились на словосочетания: 2 — ти, ти, та, та, та — «я на горку шла»; 3 — «идут радисты»; 4 — «скоро будет пять с протяжными пять»; 5 — «скоро будет пять с коротким пять»; 6 — «дай закурить»; 7 — «дай, дай закурить». Так было проще и быстрее запоминать. С увеличением скорости передачи на ключе многие перестали успевать записывать принятый текст. Не успевавших отсеивали. Был у нас курсант Швец. Весельчак и балагур, по профессии гужбан, ломовой извозчик. Образование пять классов. Его отчислили первым, перевели в дизелисты. У меня учеба шла неплохо. Здесь же, в Осиновой роще, мы приняли присягу. В октябре, с наступлением холодов, вернулись в училище. Три роты курсантов, в том числе наша, седьмая, разместились в большом доме, выходящем на улицу Салтыкова-Щедрина и Таврический сад. Фасад дома был с большими колоннами и очень красив. Недалеко от него — здание музея Суворова с мозаичными картинами на стенах. Рядом с нами — казарма, которую занимали две женские роты. Тут же, внутри школы, — футбольное поле и баня. Столовая находилась в офицерском училище. В городе стало больше караульной службы. В ноябре прошел сильный снегопад, и наш взвод вывели на улицу убирать снег. После долгого перерыва мы впервые оказались среди гражданских лиц. Нас стали посылать патрулировать по городу. Маршрут по Советскому проспекту, по улицам Салтыкова-Щедрина и Парадной. Зима 1942 года была морозной. Мы часто заходили погреться в помещение на первом этаже одного из домов по Советскому проспекту. Скорее всего это была кухня большой квартиры, ранее принадлежавшей какому-то ученому. Сейчас здесь хозяйничали дворники. Вместо дров в плите сжигались книги. Каких только книг тут не было. Иногда мы брали их с собой в казарму. Несколько раз во время патрулирования я со своими напарниками ездил домой. Договаривались со сменщиками, чтобы те не поднимали шума, если мы задержимся, и отправлялись по домам. Главное, чтобы в это время не было воздушной тревоги, иначе можно было надолго застрять в пути. Как-то мать пошла провожать меня. Дошли до 1-й линии. Она говорила, чтобы я служил честно, что защита страны всегда была святым делом для нашего народа. Меня удивило, как неграмотная женщина простыми словами высказывала такие правильные мысли. Кормили в радиошколе неважно. Очень часто на второе давали овощное рагу, в основном из свеклы и брюквы. Рабочими по кухне ходили курсанты, а официантками в столовой были девчата-курсантки. Работали они красиво. Бегом подносили поднос с шестью тарелками и ловким движением пускали их по длинному столу, за которым сидели двенадцать человек. Иногда удавалось словчить. Тарелки с первого подноса хватали и прятали под стол, а следующие оставляли на столе. Потом незаметно делили содержимое порции на двоих. Случалось, что старшина засекал эту операцию и метал в адрес провинившихся громы и молнии. Старшиной роты был Соколовский. Как и всякий старшина, он был строг и требователен. Помощник командира взвода старший сержант Малышев был гораздо мягче и пользовался любовью курсантов. Командир взвода, бывший радист, попавший в школу после тяжелого ранения, был хорошим специалистом, но командовать не мог. Во время прохождения перед начальством Малышев часто брал командование на себя. Под его команду мы «рубили асфальт» ботинками, отрабатывая «ногу на всю ступню и мах руки до отказа». Однажды после караула пошли на ужин. Наши рабочие по кухне наряд еще не сдали. В таких случаях ребята иногда подбрасывали своим что-нибудь поесть. Мы увидели, как один из наших курсантов, дежуривших по кухне, тайком выскребает из банки остатки консервов. Окликнули его, но он сказал, что у него уже ничего не осталось, и скрылся в глубине столовой. Был у нас курсант Николай Колокольчиков, хорошо игравший на баяне. Он с ним пришел в армию и в минуты отдыха часто играл, а мы с удовольствием слушали. По окончании учебы его оставили при школе. Во время воздушных тревог курсанты должны были выбегать из казармы и прятаться в траншеях, выкопанных около стадиона. Но мы старались туда не ходить. Некоторые прятались за ширмами на окнах, а большинство забиралось в баню, где, сбившись в кучу на полке, дожидалось отбоя тревоги. По воскресеньям в радиошколе устраивался родительский день. В комнате свиданий курсанты встречались с родными. Те привозили поесть: хлеб, кашу. Курящим — табак. Во время этих свиданий выяснилось, что мать курсанта Володи Трунова живет на Среднегаванском проспекте, недалеко от нас. Родители познакомились и стали ездить к нам в училище вместе. При этом и мы с Вовкой подружились. Это был высокий симпатичный парень. Отца у него не было. Мать старалась все сделать для сына. Володя курил, и мать часто привозила ему хороший табак. На этой почве у Володи был блат со старшиной. Пришло время экзаменов. Сдали радиотехнику, матчасть. Готовили нас к работе на радиостанции «РБ». В завершении обучения мы сдавали на класс прием на слух и передачу на ключе. Я довольно легко получил 3 класс и звание ефрейтора. У прошедших экзамены курсантов занятий уже не было. Ребята грелись у печки и ждали «покупателей». Те прибывали из стрелковых полков, из лыжных батальонов и развозили радистов по боевым частям. К командиру роты вызвали Трунова. Выяснилось, берут в танковый полк и нужно два человека. Обычно курсанта спрашивали, кого он хочет взять в напарники. У Володи был друг Семьянинов, и мы не сомневались, что он назовет его. И вдруг к командиру роты вызвали меня. В кабинете командира сидел старший лейтенант в новеньком белом полушубке. Это был начальник связи танкового полка Иван Иванович Тимофеев. Ротный, старший лейтенант Рожок, сказал, что требуются радисты в гвардейский танковый полк, и поинтересовался, согласен ли я. Конечно, я с радостью согласился. Нам велели собираться и немедленно отправляться в часть. Оказалось, что когда Трунова спросили, кого он хочет взять себе в напарники, Володя назвал меня. То, что мы будем вместе, особенно порадовало наших родителей. Теперь, если кто-то из них получал от нас письмо, сразу бежал делиться новостями. ТАНКОВЫЙ ПОЛК Так я попал в танковый полк. Тут уж я насмотрелся, каково быть танкистом. 7 декабря 1942 года. Со старшим лейтенантом мы сели в трамвай и поехали на Московский проспект. Добрались до окружной железной дороги, около дома культуры Ильича. Дальше начиналась фронтовая зона. Под мостом находился КП. Пройти можно было только по пропускам. Мы свернули налево, вдоль насыпи, спустились под мост и занесенными снегом полями дошли до совхоза «Ударник». Совхоз находился в Купчино, на берегу петляющей речки Волковки. Здесь расположился 31-й ОГТПП — Отдельный гвардейский танковый полк прорыва. На территории совхоза стояло несколько жилых деревянных домов. В одном из них разместился командир полка. Танкисты жили в землянках, выкопанных вдоль речки. Нас привели в землянку начальника штаба полка капитана Нивина. Капитан усадил нас на сундук со штабными документами и начал знакомиться. Со знанием дела расспросил, по какому классу работаем, какие радиостанции изучали. После этого связной отвел нас в землянку взвода управления. Там командир взвода младший лейтенант Золотов побеседовал с нами, показал место на нарах. В состав взвода управления входили экипажи радиостанции, двух бронеавтомобилей БА-10, одного БА-20, мотоциклист и радиомастер. Утром мы осмотрелись. Полк стоял недалеко от Пулковских высот. В стороне виднелось недостроенное здание Дома Советов. Познакомились с начальником радиостанции, старшиной Федором Акимовичем Мусиченко. Это был высокий парень 1920 года рождения. Выглядел он старше своего возраста. По специальности Мусиченко был стрелком-радистом на бомбардировщике. В начале войны его самолет сбили. После этого он повоевал в партизанском отряде, поморозил ноги и потом каким-то образом очутился в Ленинграде. Для нас, мальчишек, старшина был непререкаемым авторитетом. Мусиченко повел нас на радиостанцию, находившуюся в небольшом автобусе, укрытом в капонире. Каждый день в полдень старшина с одним из нас проводил проверку связи со штабом бронетанковых и механизированных войск (БТМВ) 42-й армии. При этом он одновременно проверял наши знания. Натаскивал нас. Устраивал неисправности на рации, а мы должны были их найти и устранить. Работали на радиостанции 5-АК (автомобильная, коротковолновая). Это рация средней мощности, довольно громоздкая, с отдельным блоком питания. Блок состоял из умформера, служащего для преобразования переменного тока в постоянный или обратно, и анодных батарей. Радиолампы запитывались от аккумуляторов. Через три дня в полк прибыли еще два товарища из нашего взвода — Николай Индюков, 1922 года рождения, и Костя Сухарев. Оба с Московской заставы. Они и из нашего расположения могли рассмотреть свои дома на Благодатной улице. Ребята были зачислены в экипажи броневиков БА-10, но должны были работать на нашей станции, на связи с танкистами. Вчетвером нам стало веселее. Да и скучать особо было некогда. Постоянно расчищали снег вокруг машины, ходили в наряд. Во время дежурства нас чаще всего назначали посыльными при штабе. Приходилось разносить документы командирам рот, вызывать нужных людей в штаб. При этом мы знакомились с командирами. Это помогло в дальнейшем держать с ними связь в бою. 31-й Отдельный гвардейский танковый полк прорыва был сформирован 25 ноября 1942 года, незадолго до нашего прибытия. Две роты были взяты — из 1-й краснознаменной танковой бригады, еще две из резерва. В полку по штату числились 214 человек и 21 танк. Это были тяжелые танки КВ («Клим Ворошилов»), с 76-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами, один находился в башне, другой — у стрелка-радиста. Это были прекрасные машины. Экипаж состоял из пяти человек. Перед боем танкисты заполняли боеукладки и дополнительно клали унитарные (соединенные вместе снаряд с гильзой) снаряды на днище машины. Командир, артиллерист и заряжающий, находясь в башне танка, уходили в бой, стоя на снарядах, и расстреливали их в первую очередь. Зато снарядов в бою не жалели. Механик-водитель и стрелок-радист размещались в передней части танка. У них был свой люк, хотя порой приходилось выбираться и через люк в башне. Имелся еще аварийный люк в днище танка, но им пользовались редко. В одной из машин находился экипаж командира полка. Остальные машины были разбиты на 4 роты. В каждой роте по 5 танков. На одном — командир роты, и у него в подчинении два взвода по 2 машины, под командой взводных. Командир полка — майор Крайзельбурд Абрам Эльевич. Ему было 34 года. Стройный, небольшого роста, он всегда выглядел подтянутым в хорошо подогнанном обмундировании. По утрам майор выходил на крыльцо, окидывал взглядом расположение части и направлялся не в танковые роты, где, он знал, всегда порядок, а шел в роту техобеспечения, реже — к автоматчикам или к нам, во взвод управления. Но чаще всего Крайзельбурд шел на кухню. Там всегда можно было найти недостатки. Кухня помещалась на отшибе, в дощатом сарае. Повар Сашка, солдат уже в годах, вскакивал и, натягивая белый колпак, пытался доложить, что происходит во вверенном ему хозяйстве. Майор махал ему рукой, мол, нечего болтать, показывай, чем будешь кормить танкистов. А кормежка в то время была отвратительная. Пустые щи да картошка или макароны с котлетой на второе. За пищей на кухню по очереди ходили представители от экипажей. На должности командира и водителя танка назначали офицеров. Питались они совместно с экипажем. Офицеры дополнительно получали паек, но, чаще всего, делили его на всех. Обед выдавали в котелки. В котелки наливали первое, в плоские крышки второе блюдо. Однажды я видел, как солдат, получив пищу на экипаж, зашел за сарай и рукой стал вылавливать капусту из котелков своих товарищей. У нас на рации был свой экипаж — шофер и четыре радиста. Как-то днем ко мне подошел Трунов и сказал, что приехали наши матери. Предупредив начальника радиостанции Мусиченко, мы по знакомой дороге пошли к Дому культуры Ильича. Там нас ждали родные. Постояли, поговорили и, забрав привезенные ими гостинцы, быстро побежали обратно в часть. Получили приказ: на базе полуторки сделать фургон для нашей радиостанции. Под руководством Мусиченко занялись строительством. Пошли на станцию Шушары. Там ломали деревянные дома. Набрали брусьев, досок, железа. Несколько дней работы — и получился довольно неплохой кузов, обшитый кровельным железом. Потом он долго верой и правдой служил нам. По бокам и спереди фургона сделали небольшие окошки. В передней части кузова — стол. На нем радиостанция 5-АК для связи вверх и танковая рация для связи с танками. Под столом — аккумуляторы и блок питания. По бокам кузова откидные скамейки. Под ними ящики для запасного имущества. Сзади, у дверей, небольшая печурка, которая не раз потом нас выручала. При оборудовании машины я, видно, простудился. Несколько дней валялся с температурой. Шел январь 1943 года. Ко мне заглянул начальник связи Тимофеев и предупредил, что скоро полк идет в бой, а раз я болен, меня придется отправить в госпиталь. Я перепугался. Дал слово, что к наступлению обязательно поправлюсь. И действительно через пару дней был на ногах. ПРОРЫВ БЛОКАДЫ 13 января 1943-го мы услышали далекий гул канонады, а через два дня получили приказ выдвинуться в район Шлиссельбурга. Начались бои по прорыву блокады. Войска 67-й армии уже форсировали Неву и закрепились на левом берегу. Надо было развивать успех. Настало время вводить в бой тяжелые танковые полки и бригады средних танков. К Шлиссельбургу машины шли своим ходом. У переправы через Неву произошла заминка. Колонна остановилась. Вышли на дорогу размяться. Вдруг раздалась команда: «Воздух!». Все спрятались под машины. Стоя около нашего фургона, я пытался разглядеть высоко в небе летящий самолет. Кто-то дернул меня за ногу, и я очутился под машиной. Возмутившись, сказал, что это же наш самолет. Старшина взвода, водитель броневика Николай Емельянов, быстро меня успокоил, объяснив, что когда голову снимет, то будет поздно разбираться, наш это был самолет или нет. Через некоторое время подошли к переправе. Через Неву по льду был проложен многослойный бревенчатый настил, выдерживающий даже наши КВ весом пятьдесят тонн. Рядом саперы уже начали возводить капитальный деревянный мост. Переправившись через Неву, мы поднялись на высокий левый берег, еще недавно занятый немцами. Повернули направо и проехали вдоль берега около километра в сторону 8-й ГЭС. Остановились в районе деревни Марьино, в сосновой роще. Никаких следов деревни не было. Сама роща была небольшая, с высокими соснами. На опушке виднелось мелколесье, а дальше шло чистое пространство, за которым возвышалось могучее здание 8-й ГЭС. Рядом стояло несколько уцелевших домов Второго городка (нынче город Кировск). Серое бетонное здание ГЭС было занято немцами. Сильно разрушенное снарядами, оно все равно оставалось мощной крепостью. Еще недавно в роще находилась целая система немецкой обороны. Вдоль высокого крутого берега было проложено множество соединенных между собой ходов сообщения. Между ними — несколько больших землянок с крепкими бревенчатыми накатами. В одной из таких землянок мы и расположились. Здесь у нас произошла интересная встреча. К танкистам зашли соседи из танковой бригады, уже побывавшей в бою. Когда-то они служили вместе. Начали вспоминать старых друзей. Точно такой разговор показан в фильме «На войне, как на войне». Спрашивают: «А Мишка где?», — «Погиб», — «А Васька?», — «Сгорел», — «А Лешка?», — «В госпитале», — «А Петька?», — «Убит»… Редко кто из упомянутых танкистов был жив и здоров. В дальнейшем такие разговоры возникали у нас после каждого боя. Утром мы отправились на Неву за водой. Умылись. Позавтракали. Я пошел прогуляться. На дне траншеи увидел немецкую гранату. Спустился, поднял и стал рассматривать. «Что это у тебя?» — смотрю, опять старшина Емельянов. Я с удовольствием показал находку. Он взял гранату и зашвырнул ее далеко в сторону, а потом доходчиво объяснил, что если мне своя жизнь не дорога, то надо подумать о товарищах, находящихся рядом. Вечером работали на радиостанции. В углу гудела печка. Топили ее дровами. Дров хватало. Кругом стоял лес. Пилили небольшими полешками и в мороз круглые сутки поддерживали огонь. Иногда жгли маски от противогазов, их много валялось в лесу, или другую резину. Резина сгорала с ревом, и в машине сразу становилось жарко. Неожиданно открылась дверь машины и наш шофер, здоровенный хохол Долгополов, сунул в печку какой-то брусок. Не успел он закрыть дверь, как из печи повалил густой, черный дым. Мы молнией выскочили из машины, оставив дверь открытой. Из проема двери выползал ровный прямоугольник дыма, лишь в стороне разносимый ветром. Прибежал перепуганный начальник связи. Оказалось, Долгополов зачем-то сунул в печь дымовую шашку. Шофер немедленно был переведен в роту техобеспечения. Когда дым рассеялся, и мы смогли войти в машину, там все было покрыто толстым слоем копоти. Много сил пришлось приложить, чтобы снять верхний слой сажи. И долго потом еще мы выковыривали копоть из разных щелей и лимбов. Утром у нас появился новый шофер — Сергей Максимович Володин. Родившийся в 1905 году, он нам казался чуть ли не стариком. С ним мы долго воевали вместе и пережили множество приключений. Бывало, позавтракав или пообедав вместе с нами, Володин куда-то пропадал. Через некоторое время он появлялся с котелком каши или другой пищи. Мы долго не могли понять, где это он промышляет. Уже потом Володин рассказал, как обходил походные кухни, а их в роще было много. Подойдя к кухне, он заводил разговор с поварами. Выяснив, кем они были на гражданке, он с каждым затевал свой особый разговор. С крестьянином говорил о земле, с рабочим о технике, с девчатами о женихах. И почти всегда беседа заканчивалась котелком, полным каши. С началом боевых действий кормить нас стали довольно прилично. Каждый день выдавали сто грамм водки или пятьдесят грамм спирта, как их называли, «наркомовские». Получали табак или махорку. Я не курил и свою пайку табака отдавал ребятам. Поздно вечером меня послали с донесением в штаб БТМВ. Он находился на другом берегу Невы. Идти надо было с опаской. Лед был покрыт множеством воронок от мин и снарядов. Вокруг лежало большое количество неубранных трупов. Было темно, и только в районе 8-й ГЭС непрерывно взлетали ракеты. Когда возвращался, невдалеке разорвалось несколько снарядов. Я прибавил шагу и уже вскоре был в своей землянке. Через два дня наш полк пошел в свой первый бой. Наступали на 8-ю ГЭС. Танки совместно с пехотой с боем вошли во Второй городок. Там находились два немецких продуктовых склада. Голодная пехота, бросив танки, дорвалась до находившихся на складах продуктов. Немцы опомнились и стали уничтожать оставшиеся без поддержки танки. Оставив на поле боя большое количество подбитых машин, мы отошли. Потери были ужасны. Погибли три командира роты, четвертый был ранен. Погибли комиссар и начальник штаба и еще много командиров. Начальник особого отдела был ранен. Начальником штаба стал капитан Брюквин, бывший до этого заместителем. С ним мы прошли долгий и славный боевой путь. О нем остались самые хорошие воспоминания. Остатки полка были переброшены в район Пильной Мельницы, а меня оставили охранять землянку. На следующий день в роще появились военнослужащие из какой-то незнакомой мне части. Они искали место для ночлега, но все землянки были уже заняты. Узнав, что в нашей землянке кроме меня никого нет, бойцы потребовали пропустить их. Прикрывая собой вход, я объяснил, что нахожусь на посту и покинуть его не имею права. У землянки собралось около полусотни военных. В основном это были бывалые, опытные бойцы, и супротив них я выглядел просто мальчишкой. Они стали наседать и потихоньку спускаться ко входу. Я снял с плеча винтовку и пригрозил, что буду стрелять. Они не послушали. Пришлось передернуть затвор. Отступив назад, какое-то время бойцы уговаривали меня, мол, нужна землянка, а эта пустует, но я стоял на своем. С разговорами, солдаты спускались ко мне все ближе и ближе и, наконец, выбрав момент, набросились на меня и отняли винтовку. После этого землянка была занята. Теперь уже мне пришлось идти упрашивать пехотинцев отдать оружие. От обиды и досады я даже чуть было не заплакал. Наконец после долгих уговоров винтовку все же вернули. Я присел у входа под сосной. Время шло. Делать было нечего. Мне казалось, что в полку обо мне совсем забыли. В предыдущие дни мы мало спали. Я закутался в шинель, устроился поудобнее, обнял винтовку и, прямо на снегу, задремал. Проснулся, когда уже смеркалось. В это время за мной пришел начсвязи Тимофеев, и мы пошли к месту нового расположения полка. Сначала шли вдоль Невы в сторону Шлиссельбурга, потом свернули направо и по разбитой лесной дороге направились к рабочим поселкам. Смешанный лес был сильно побит артогнем и ночью представлял собой страшный бурелом. На дороге нам повстречались две какие-то странные машины, укрытые брезентом. Тимофеев объяснил, что это совершенно новое оружие — гвардейские минометы. Так я впервые увидал «катюши». Прибыв на место, сразу же подключился к работе на станции. Бои продолжались. Командир полка приказал взводу перейти железную дорогу-узкоколейку и продвинуться вперед. Но лейтенант, командовавший взводом, приказ не выполнил. Командир полка на своем танке подъехал к машинам, вылез и, постучав тросточкой по броне танка, приказал выглянувшему из люка взводному спуститься на землю. Все это происходило под сильным артиллерийским огнем. После короткого разговора, майор достал пистолет и застрелил лейтенанта. Подав команду механику «Делай, как я!», пошел впереди машин, перевел танки через насыпь и, поставив задачу вновь назначенному командиру взвода, вернулся к своей машине. Еще два дня боев — и из 21 машины в полку осталось только три целых танка. Мы продолжали держать связь. Расположились в страшном, искалеченном войной лесу. Так как стояли сильные морозы, землянки выкопать не удалось. Работали в машине. Было 30 января 1943 года. Рядом, метрах в тридцати от нас, разместился небольшой штабной автобус. Внезапно раздался ужасный гул. Мы выглянули в окошко. Оказывается, рядом с нами остановились незаметно подъехавшие четыре «катюши». Заняв боевую позицию, они дали одновременный залп. Это была впечатляющая картина. С рельсов срывались огненные смерчи. Сзади из-под колес летели комья земли. Позицию затянуло дымом. Наконец все стихло. Расчеты быстро накинули на машины чехлы, и «катюши» спешно покинули позицию. Тут же в нашем расположении начали рваться снаряды. Немцы успели засечь расположение гвардейских минометов и открыли ответный огонь. Мы укрылись в машине между скамейками-ящиками. В них хранилось запасное имущество, хоть какая-то защита от осколков. В это время открылась дверь. В машину заглянул лейтенант, командир взвода оружейников, и тут же дверь захлопнулась. Когда обстрел прекратился, и мы вышли из машины, под дверью лежал убитый лейтенант.