Это, понятно, были бани. Хозяйские. В них раз в седмицу крепкие хозяева парятся. А следом за ними – дворня и слуги. А после полуночи – банщики и нежить… На реке возле крепости имелось сразу три проруби. Одна большая под стенами, в которой женщины полоскали белье, одна перед святилищем – видимо, из нее черпали себе воду волхвы, и одна перед банями. Зачем – понятно любому русскому человеку. Впрочем, и сейчас, когда бани не топились, возле проруби то и дело появлялись с ведрами бабы и мужики. Что было странно… Олег, перескакивая с тени на тень, добрался до реки, поднырнул под крутой берег, в полумраке под ним скользнул до идущей к проруби тропинки, затаился. Дождался очередной женщины, зачерпнувшей воды, перескочил в ее тень, «поехал» следом. Тетка была зело упитанной. Во всяком случае – в нескольких юбках и шубейках, распирающих ее. Однако из-под коричневого пухового платка свисала толстая русая коса. Одна – значит, незамужняя. Без заплетенных в волосы лент – жениха нет и не на выданье. Пока просто ждет знакомства. Девушка поднялась на берег, свернула к одной из бань, поднялась на приступку, толкнула дверь. Олег скользнул в нее первым, промчался вдоль стен, благо единственное крохотное окошко, затянутое промасленным полотном, свет пропускало скупо. Весь сруб-трехстенка, почитай, был одной большой тенью. Баня оказалась добротной, с парилкой и предбанником, несколькими полками, медным котлом для горячей воды. Топилась, правда, по-черному – над сложенным из камня очагом имелось огороженное сажниками [2] отверстие. У стены стоял щит, которым люк для дыма по окончании топки можно было закрыть. В общем, не «черная» была баня, а «полубелая». Скинув в предбаннике тулуп, верхний платок и валенки, бабища превратилась в розовощекую деваху, жиром отнюдь не лоснящуюся, но крепкую собой, с ярко-синими, как васильки, глазами. Воду она отволокла в парилку, вылила в корыто, развела щелок, разболтала. Покидала груду тряпья, потоптала длинной увесистой колотухой, отерла лоб, отвернулась к корзине и принялась разбирать сложенные там вещи на «цветные» и «белые». Похоже, девка была служанкой или холопкой. Или просто прачкой, стирающей за плату чужое белье. Во всяком случае, напачкать столько шмоток одной семьей не так-то просто. В этом мире ткани дороги, битком набитых шкафов даже у князей не бывает, и копить грязное белье несколько месяцев никто не станет. Испачкали, поменяли – сразу постирали, чтобы можно было вскорости снова поменять. Однако в любом случае – в ее распоряжении была баня! Покрутившись в поисках света, ведун взметнулся наверх, присел на засыпанном сеном жердяном потолке предбанника. Подобрался к окошку продыха для выпуска дыма, высунулся на свет и, обретя плоть, снял заплечный мешок. Расстегнул плащ Карачуна, вытянул нож и тихонько постучал им по верхним бревнам. – Кто там? – громко спросила девица. Олег выждал, постучал еще раз. – Кто там? Входите! – Прачка прислушалась, ругнулась, вышла в предбанник. – Да открыто, скаженные! Дверь скрипнула на подпятниках. Похоже, девушка выглядывала наружу. Но едва скрип послышался снова, Олег тут же постучал. – Кто тут балует? – дверь распахнулась решительно. Ведун, пользуясь тем, что прачка выскочила наружу в поисках шутника, спрыгнул вниз, взял из печи уголек и быстро начертал на полу: «Баню протопи». Отступил в темный угол и запахнул плащ, взметнулся наверх, растворился в полумраке между крышей предбанника и кровлей. Хлопнула дверь. Прачка вернулась, утирая лоб, – взвизгнула, увидев надпись, заметалась, сцапала колотуху. Перевела дух, спросила: – Кто здесь?! – настороженно покрутилась на месте. – Выходи, не то хуже будет! Не дождавшись ответа, девушка поднялась на полок, взглянула вверх, на потолок над предбанником, на сажники, спустилась вниз. Олег выдвинулся на свет, обретая плоть, снова постучал рукоятью по бревнам. Девица опять вскочила – но уже без визга. Покачала колотухой. Заглянула за очаг, под полки: – Здесь кто-то есть? Олег, прижавшись к сену, стукнул. – Чего ты от меня хочешь? Ведун постучал мелко. – Баню тебе истопить? Олег стукнул сильно. – Ишь, какой! С чего мне это делать, дух невидимый? Ведун усмехнулся и бросил вниз монету, маленькую новгородскую чешуйку. – Ай! – испуганно визгнула прачка и вылетела прочь из бани. Олег спрыгнул, снова взялся за уголек, написал ниже предыдущего требования: «Протопишь – свечу зажги и уходи». Приготовил гривенник и снова затаился наверху. В том, что девица вернется, он ничуть не сомневался: куда она от белья денется? Да и любопытство, известно, страшная штука. Он оказался прав – уже минут через десять дверь снова скрипнула. Девушка, осторожно ступая, прокралась внутрь. Громко и с возмущением хмыкнула: – Воду ему натаскай, баню ему протопи, одного оставь, да еще и свечу зажги! Ты хоть знаешь, чудище неведомое, сколько свечи в лавке стоят? Олег бросил вниз приготовленную десятикопеечную монету. Она звякнула, покатилась – но тут же была звучно прихлопнута и исчезла в горячей мягкой ладони. Прачка засопела, старательно приглушая дыхание – как пытается затаиться крадущийся к бабочке котенок, и ведун, запахнув плащ, сдвинулся со света. – Ага!!! – над краем жердяного настила резко поднялась девичья голова. Торжествующее выражение на лице тут же сменилось разочарованием. Девушка даже пошарила в соломе рукой, вздохнула, спрыгнула. – Скажи хоть, ты жить или нежить? Олег, снова подставив тело свету, вытянулся во весь рост, негромко стукнул рукоятью ножа по бревнам. – Давай так: один удар означает «да», а два удара «нет», – предложила прачка. – А давай ты просто протопишь для меня баню, – не выдержал ведун, – и я просто заплачу тебе еще один гривенник! – А-а-а-а-а-а!!! – Девица снова с воплями выскочила на улицу. «Надеюсь, на помощь к ней никто не прибежит? – вздохнул Середин. – А то плакал мой гривенник и грош в придачу. Психиатрам все достанутся. Точнее, волхвам. Они тут за здоровье населения в ответе». – Мышь там, Парахатыч! Вот такая огромная! – явственно донеслось с улицы. – Чуть за ногу не укусила. Ты ее поймаешь, Парахатыч? – Тьфу, оглашенная! Я те что, кот, что ли? Орешь, будто банник с овинником под юбку залезли. В следующий раз еще и от меня по шее схлопочешь… – снег мерно заскрипел под удаляющимися шагами. Олег довольно улыбнулся: девица оказалась находчивой и быстро справлялась с испугом. Да оно и понятно: двугривенный в этом мире был хорошими деньгами, мешок хлеба можно купить, и еще на куриную полть останется. Прачке столько за месяц не заработать. А тут – один раз баню истопить. – Ты еще здесь, чудище невидимое? – заглянула в парилку девушка. – Невидимое и грязное, – весело ответил ведун. – Не ори так больше, пожалуйста. Сажа осыпается. – Так ты все-таки наверху? – Ты получишь еще гривенник, если принесешь кувшин хмельного меда и мягкий тюфяк, чтобы в теплой баньке до утра выспаться. – Не боишься здесь остаться, чудище? После полуночи в баню нежить париться завсегда приходит. – Сегодня не придет, краса девица. Нежить меня самого пуще солнца ясного боится! – А покажись мне, чудище неведомое, – прачка снова осторожно зашуршала, пытаясь незаметно подняться и выглянуть над сажниками. – Не покажусь… Грязный я больно, нешто не поняла? – усмехнулся ведун и снова запахнулся в плащ. Девица высунулась, осмотрелась. Медленно, старательно, останавливая взор на каждом темном уголке. – Ты здесь, чудище невидимое? – Не дождавшись ответа, она спустилась к корыту, потыкала в белье колотухой: – Как тебя хоть зовут, гость неведомый? – Самсайокой называй. – Олег решил не произносить лишний раз своего имени. Мало ли, до лишних ушей долетит? – А тебя как кличут, красна девица? – Снежаной, чудище… Накинь еще гривенник, я тебя сама попарю! – Ты еще задатка не отработала, – попенял ей Олег. – Огонь не горит, вода не греется. – А у тебя много серебра, чудище? Ведун в ответ дважды постучал ножом по бревнам. – Да иду, иду, – поняла намек Снежана и стала заматывать голову платком. Пока прачка ходила за водой, Середин выбрался на улицу, спрятал заплечный мешок и малицу под сруб, чтобы наверху не закоптились. Труда это не составляло, опорные камни ничем обшиты не были, только сугробами заметены. Оставить вещи в бане он побоялся – заметит ведь девка мешок, уж очень любопытная. Так что достал себе порты и рубаху сменные, несколько монет в подсумок переложил – а остальное спрятал. Налив в котел три полных бадьи холодной речной воды, Снежана разожгла огонь и снова схватилась за ведра, таская воду уже в бочку. Наполнив до середины ее, взялась за белье, хорошенько помяв, потискав, выполоскав. Вытащила постиранное, набросала сухое, снова взялась за работу. После третьей, последней охапки – слила воду прямо на пол, накидала новых дров вместо прогоревших, принесла чистой воды, снова принялась мять и тискать. Через несколько часов, когда в бане было уже довольно жарко, перекидала белье в корзину, отправилась полоскать. Олегу, вынужденно за всем этим наблюдавшему, намучившуюся девицу стало жалко, и потому, когда она вернулась, ее ждала на скамье еще одна монета. – Свечу и мед хмельной купи, – сказал сверху ведун. – И себе можешь отлить, чтобы не так грустно было. – Быть по-твоему, чудище невидимое, – повела глазами по сторонам девушка. – Куплю. Дров сейчас подброшу, да и сбегаю. А ты уж раздеваться можешь, греться. – Я, красна девица, поперва меда дождусь, – усмехнулся Олег ее наивной хитрости. – Да и не могу я без свечи мыться. Грязи на себе не вижу. – Дело твое, чудище. Тогда жди. Обернулась Снежана и вправду быстро, где-то через четверть часа принеся и угощение, и травяной матрас, хрустящий свежим сеном, и свечу. Подбросила еще несколько поленьев, зажгла свечу прямо из очага, поставила на край котла, поклонилась в сторону пустых полков: