– Ути какие мы нежные, – сюсюкает Геннадий. – Ладно, попробуем ямы объезжать. Я облегчением ныряю в темные воды сновидений. Сквозь сон вижу, как мы останавливаемся на заправке, сквозь сон пью холодную воду, что ребята купили в магазинчики. Ребята поменялись местами, и теперь Геннадий ведет машину. Я выныриваю в очередной раз, вытираю потный лоб, капельки пота блестят на ладони. Когда же смотрю на ногти, то тихо ругаюсь про себя – из-под ногтей можно выковырять чернозема на небольшой огородик. Я поднимаю с пола небольшую щепочку и пробую очистить закрома, обнаруживаю, что охотница пристально смотрит на меня. – Ты не отвлекайся, занимайся маникюром. Когда вернемся, то можешь на курсы пойти, в окружении симпатишных девчонок будешь сидеть. Чем не сказка? – ехидничает охотница. – Да, в окружении девчонок было бы не плохо. Научишь меня маникюрить? – оборачивается Владимир. – А что только тебя? Может, я тоже хочу? – в тон отзывается Геннадий. – Хорош прикалываться, подумаешь – почистил ногти, так чего в педики сразу записывать? – Это, Жень, а там только педиков берут? – спрашивает Владимир. – Так тебе же Людмила объясняла, что у неё есть знакомый мастер педик Юра, – за меня отвечает Геннадий. – Не, тогда лучше с грязными ногтями, чем с грязной… – Педикюр – это когда занимаются ногтями на ногах, – я спешу прервать философствования Владимира, всё же в машине находится женщина. – Вон оно чё! – протягивает Владимир. – А мы-то сидим в своей тайге и ни сном, ни духом о таких мастерах. Я хотел ещё добавить о депиляции и других ужасах современной косметики, когда в зеркале заднего вида отражается насмешливый взгляд Геннадия. Ага, ребята развлекаются, ну и пусть их. Устали за дорогу, вот и стараются повеселиться. Со скрипом опускается мутноватое стекло, и я выбрасываю щепку из машины. – Эй, а куда вы нас завезли? – я только сейчас обращаю внимание на то, что мы съехали с трассы и пробираемся по проселочной дороге. – Тут ближе на сорок километров, срежем и быстрее окажемся дома, – отвечает Геннадий. Тетя Маша молчит, смотрит в окно на вспаханную землю, на далекую линию леса на горизонте. Кругом раскинулось светло-салатовое море всходов. – Пшеницу посеяли, по осени приглашали на уборку, – поясняет Владимир. – Дело хорошее, – соглашается тетя Маша, – хлеб, что руками своими сотворен, завсегда вкуснее покупного. – Вы прямо один в один слова Ивана Сидоровича повторили, – цокает языком Геннадий. – Умным людям и мысли похожие в головы приходят, а глупым всё бы только маникюром заниматься, – показывает язык охотница. Парни дружно хохочут. Дорога змейкой уходит в светлый перелесок. – Да хватит вам, я всё понял. Буду как настоящий мужчина: вонюч, волосат и могуч, – отвечаю я на выпад тети Маши. – Ну, и хорошо. А то смотришь на нынешнюю молодежь и не поймешь, кто идет – или девка или парень. Раньше взглянешь и видишь рюмку, если на ножке, то парень, если перевернутая, то девчонка, а теперь что? Худосочные студентики, у которых спустя пять-шесть лет вырастает пузо, причем как у юношей, так и у девушек. Хотя и есть те, кто не запускает себя, и радует то, что таких становится всё больше, – ворчит охотница. – Ну, мы-то не такие, – приосанивается Геннадий. – Были бы в городе, стали бы такими же, а пока боретесь с невзгодами, да Сидорыч вас гоняет, то и нет на вас жира. Город расслабляет, вместо того, чтобы по лестнице подниматься да сердце укреплять – на лифтах катаются. С работы на работу на машинах, да на автобусах, а нет бы пешком прогуляться. Время экономят, чтобы хватило перед телевизором поваляться, – тетя смотрит на ребят, а те смущаются, словно в чем-то виноваты. Машина переваливается с боку на бок, окна гладят ветви берез, шелестят лапы елей. Пение птиц понемногу смолкает, небо становится похоже на голландский сыр, солнышко собирается уходить на покой. Из-под колес выпрыгивают зайцы. Я вижу, как под кустом орешника мелькает рыжий хвост. Перед стеклом пролетают пугливые птахи. Нас полчаса преследует сорока, что перелетает с ветки на ветку и осматривает чудного зверя на колесах. Сумерки ложатся на деревья медленно и аккуратно, словно Всевышний смотрит телевизор и делает яркость поменьше, а заодно снижает контрастность с красками. Фары освещают деревья и кусты, причудливые тени скачут по стволам – черные призраки устраивают веселый хоровод. Машина съезжает с накатанной дороги на еле видную стежку. Мы протискиваемся между колоннами сосен, ныряем в заросли терновника, рассекаем папоротниковое море. – Вы точно уверены, что мы правильно движемся? – спрашиваю я, после того, как очередная еловая ветка попыталась влезть в окно, а когда у неё не получилось, то оставила на прощание шишку. – Не бзди, Козлодоев, такси на Дубровку доедет до места, – голосом Папанова отвечает Геннадий. Я ощущаю, как палец охотницы что-то украдкой пишет на моей руке. Буква, пауза, буква, пауза. «П-Р-И-Г-О-Т-О-В-Ь-С-Я-Н-А-С-П-Р-Е-Д-А-Л-И» Я кидаю взгляд на тетю Машу, та поднимает бровь. Машина урчит громче и мелькание ветвей убыстряется. – Чего так разогнался? – спрашивает охотница. – Или не боишься врезаться? – Там впереди подъем будет, нужно прибавить газу, чтобы потом не пришлось толкать руками, – отвечает Геннадий. Я ловлю короткое переглядывание между водителем и пассажиром, и ощущаю, как на шее поднимаются легкие волоски. Атмосфера в салоне так наэлектризовалась, что можно заряжать батарейки, плечи ребят напрягаются и увеличиваются в объемах. – А вот был такой анекдот, – оборачивается к нам Владимир, – поймал вождь русского, француза и американца… – Прыгай!!! – вопит Геннадий и выбрасывается прочь из-за руля. Владимир тоже выпрыгивает наружу и пропадает в папоротниковых дебрях. Я рву ручку на себя, но на наших дверях открывающие рукояти сломаны. Кусты расходятся в стороны. Впереди вылезает обрыв. Не широкий – метров двадцать, но у машины нет крыльев, чтобы перепорхнуть на другой берег. Я пытаюсь выбить дверь, когда ощущаю, как тянут за шиворот. Машина продолжает ехать навстречу своей смерти, а охотница выпорхнула в окно, уперлась ногами в дверь и вытягивает меня наружу. Три метра до обрыва – я прижимаю руки к телу… Два метра до обрыва – по голове бьет шальная ветка… Метр до обрыва – половина туловища оказывается снаружи, когда нога цепляется за сиденье… «Нива» ревет… Передние колеса оказываются над обрывом… Днище скрежещет о камни… Машина переваливает через край обрыва… – Брось! – кричу я. – Хрен ты угадал! – сквозь зубы цедит охотница и рывком вытаскивает меня из машины, точно редиску вырывает из грядки. Нога бьет в стойку двери, и железная махина ухает вниз. Мы оказываемся в свободном падении. Для крика распахивается рот, когда я вижу далеко внизу узкую полоску воды. Лететь до неё прилично, удар о воду с такого расстояния равносилен удару об асфальтовую дорогу. За шиворот снова дергают и короткое падение останавливается. В бок бьет неровная стена обрыва, по нижнему ребру царапает острый край камня, который выступает над другими. Охотница держит меня за сдавливающий ворот, так кошки переносят за шкирку котят с одного места на другое. Я не могу оторвать глаз от падающей машины. «Нива» ударяет о противоположную сторону оврага, кувыркается… Вниз сыпятся вырванные комья земли. – Схватись за что-нибудь! – слышится сверху сдавленный женский хрип. Я судорожно шарю по стене, получается уцепиться левой рукой за выступ. Правая всё ещё оглаживает стену природного разлома. Из-под пальцев осыпается мелкий щебень. Нащупываю неровный край булыжника, который не полетел вниз, когда я пробую подтянуться. Ноги болтаются в воздухе. Далеко внизу раздается шумный плеск… «Нива» находит свое последнее пристанище. – Держишься? – Кое-как, – сиплю я в ответ. Грубая ткань ветровки впивается в горло, натягивает подмышками. На голову сыпется песок, труха, мелкие камешки. – Тогда я отпускаю, – натяжение слабнет. Я поднимаю голову – охотница висит на толстом корне сосны, что растет неподалеку от обрыва. Корень ссохся от времени, на том месте, где он уходит в стену оврага, желтеют перетертые волокна. Ещё немного и природный канат не выдержит двух человек. – Сейчас немного передохну, и полезем наверх, – хрипит охотница. Платок сбился набок, из-под него вырвались непослушные седые пряди, похожие на корешки возле моего лица. Спина часто вздымается в такт дыханию, я вижу, как по впалым щекам протекает капелька пота. – Да не успели они вылезти! Я видел, как вместе с машиной рухнули вниз, – раздается над обрывом голос Геннадия. Шорох травы и хруст сухих листьев выдает приближение «друзей». Ещё немного и их головы покажутся над осокой, а тогда дело пяти минут найти подходящие булыжники и скинуть на нас, чтобы мы весело полетели в гостеприимную речушку. К «Ниве». «Берендеи живучи, но и их можно убить, если грохнуться с большой высоты, например» – вспоминаются слова Марины. – Перекидывайся, так будет легче. Отвлеки их, пока я не вылезу, – шепчет охотница. Я представляю себе черного оборотня.... Рукава трещат на вырастающих запястьях, когти крепче впиваются в каменистую породу. Из кроссовок вырываются волосатые ступни с гудроново-черными когтями. Лоскуты одежды планируют вниз, как встревоженный рой бабочек. Окружающая реальность меняется, появляются новые запахи и звуки. Охотница спокойно смотрит на моё превращение, но побелевшие суставы руки выдают стремление отодвинуться подальше от меня в новом воплощении. Я скалюсь и ободрительно подмигиваю – спустя некоторое время понимаю, как глупо выглядит мой жест. Тетя Маша кивает наверх, и я вгоняю ступни в стену обрыва. Отталкиваюсь четырьмя лапами, перед глазами мелькают белые корешки-черви. Раз! Два! Три! Предатели рода берендеевского не успевают сообразить – что к чему, когда я налетаю на них как коршун на цыпленка. Я вижу, как удивленно округляются глаза Владимира и как Геннадий сгибается к земле. Шмяк! – первый удар приходятся по круглым глазам. Тело Владимира поднимается в воздух. От широкого лица в разные стороны летят алые брызги, словно в него попал воздушный шарик, начиненный краской.