Уж конечно, я не лгала. Вопрос ложью быть не может. — Точно не попадалась. Не помню, чтобы ты возвращала застёжку, Аннабель. Тётя Лили крутнулась вместе с табуретом, стала глядеть непосредственно на меня. — Могу ли я одолжить то, чего не имею, Аннабель? По-моему, не могу. Ступай, поищи застёжку в своей комнате. Она снова отвернулась к зеркалу, взяла пинцет. Я уже открыла дверь, но тётю Лили вдруг посетило новое соображение. — Все твои кофточки, Аннабель, снабжены пуговицами. На что тебе вообще застёжка? Я поежилась. Все кофточки тёти Лили тоже имели пуговицы. — Просто она такая красивая, тётя. — Красивая! В глазах Господа нашего, Аннабель, красота — самое суетное, что есть на свете. В тот вечер у нас был отличный ужин — отбивные, жаренные в свином жире, печёная картошка и капустный салат со сметаной и сладким луком. После ужина мама завернула в клеёнку две булочки, отбивную и яблоко. — Аннабель, это для Тоби. Сбегай, погляди — может, он где-то рядом. А нет — оставь в ящике, да крышку поплотнее прихлопни, не то собаки всё растащат. В просьбе не было ничего необычного. Мама считала, что Тоби слишком тощий и бледный, вот и посылала ему со мной вкусненькое. Ни Генри, ни Джеймс к ящику не ходили. Они бы непременно воспользовались случаем, устроили бы догонялки в сумерках, нарочно протянули бы время, чтоб не учить уроки, чтоб сразу мыться и в кровать. — Взрослый мужчина на одной бельчатине долго не выдержит, — сказала мама, вручая мне узелок. — В саду полно падалиц, — возразила я. — А в поле — картошки и свёклы. Совсем рядом с коптильней. Тоби мог бы взять да поесть. Мама смерила меня взглядом. — По-твоему, Тоби возьмёт чужое? Нет, Аннабель, — мама покачала головой, — не возьмёт, разве только сказать ему прямо: «Бери». — Почему тогда мы ему не скажем? — Потому, — отрезала мама и снова взялась мыть посуду. — Беги скорей, пока совсем не стемнело. — Почему он сам не попросит? — не отставала я, даром что мамина спина всегда значила: разговор окончен. — Потому, — повторила мама, не оборачиваясь. — Беги, а то будешь на обратном пути в потёмках спотыкаться. Глава пятая В поле зрения Тоби появлялся поэтапно: сначала над холмом возникла его шляпа, затем — плечи и так далее, до сапог. Ни дать ни взять огородное пугало — если бы не ружья. И не руки — у пугала ведь рук нет. Не знаю, видел Тоби или не видел, как я приближаюсь. Навстречу он не пошёл. Это было не в его духе. — Здравствуйте, Тоби. Мама прислала вам гостинца. Надо было что-то добавить, и я добавила: — У нас после ужина много осталось. Тоби не ответил. Глядел из-под шляпы, как старый незлой пёс, и молчал. На шее у него болтался «кодак». — Нащёлкали снимков, Тоби? Может, забрать у вас плёнку? Мы забирали использованные плёнки. Тётя Лили — зря, что ли, она работала на почте? — отсылала их в проявку. Готовые фотографии я обычно днями таскала в портфеле, пока наши с Тоби пути не пересекались. Чтобы самим вскрыть конверт — этого мы себе не позволяли. Тоби, когда хотел, сам показывал свою работу. Однажды он разорвал при мне конверт, а там… Краснохвостый сарыч с кроликом в когтях. Туча, позолоченная по краям закатным солнцем. Олень, спящий в зарослях ноголиста… Это как же надо тихо ступать, чтобы к спящему оленю подобраться! И как любить природу, чтобы, живя впроголодь, щёлкнуть не ружейным затвором, а затвором фотоаппарата! Никто бы такую добычу не упустил — кроме Тоби. Он вынул плёнку из кармана. Я отдала ему узелок. — Тоби, у вас чистая плёнка осталась? Или принести? Он кивнул: в смысле, не надо, ещё есть. Плёнку нам присылали вместе с отпечатанными фотографиями. «Кодак» ведь обещал, что пожизненно будет плёнкой обеспечивать. Тоби поправил ружейные ремни. Обычно он сразу уходил, сейчас — медлил. Я ждала. Тоби снова полез в карман. — Вот, это твоё. — И вручил мне мой пенни. Он был тёплый и влажный, словно Тоби тискал его в кулаке. Значит, Бетти монетку не нашла. Зря только шарила по плющам. Значит, Тоби следил за мной. Пенни я положила в карман. Тоби ещё чуть помедлил, будто надеялся на что-то. Если ему известно, что денежка — моя, значит, он видел, как Бетти меня била. Может, даже слышал угрозы. И не вмешался. Наверно, подумала я, он ждёт: вот я его попрошу заступиться. Я не попросила. Сама ещё толком не разобралась. Наконец Тоби кивнул и пошёл прочь. На холоде клеёнчатый плащ стал колом и при каждом шаге похрустывал, три ружья за спиной слегка стукались прикладами. По этим ритмичным звукам всегда можно было узнать Тоби. Как он с такой «музыкой» к диким животным подкрадывался — загадка. На мои шаги даже сонная корова всегда оборачивалась, а олень — тот бы не только проснулся, ускакал бы миль на пять. Я немного постояла, глядя вслед Тоби. Он пошёл по тропе между земляничной поляной и чащей; он словно бы нырял, спускаясь в ложбины, и опять выныривал. Перед домом я снова замедлила шаг. Тьма прибывала, дом светился изнутри и раздувался от этого света. Я подумала: может, Тоби тоже вот так иногда стоит, смотрит? Может, и Тоби это чувствует — что дом набухает светом? Я пощупала монетку в кармане. Решила для себя: да. Стоит. Смотрит. Чувствует. * * * Папа ждал на заднем крыльце. Как всегда, когда я носила Тоби ужин. — Ну, каков он тебе сегодня показался, Аннабель? — Всё такой же. Тихий. Мы вошли в дом. — Это хорошо, что тихий. Но если что сомнительное заметишь — сразу мне скажи, ладно? Я испугалась: — Что сомнительное, папа? — Всё что угодно, Аннабель. — Например, если Тоби заболеет или поранится, да? Вместо ответа папа погладил меня по голове. Улыбнулся: — Иди-ка к себе в комнату. Небось, уроки ещё не учены? Но я сначала пошла к тёте Лили. Надо было отдать ей плёнку. Знала бы я, знал бы хоть кто-нибудь в доме, какую беду таит эта плёнка! Перед сном я осмотрела синяки. На запястье была вспухшая ссадина. На бедре — кровоподтёк вроде здоровенного огурца, только, конечно, не зелёный, а красный. Он ещё не посинел, не почернел. А больно как было — не дотронуться. Тогда я решила: не получит Бетти застёжку с камушками. В конце концов, худшее, что она сделает мне или мальчикам, — обеспечит ещё пару «огурцов». Не убийца же она. Простая хулиганка. Вдобавок Тоби за мной наблюдает. Если что — вступится. Тоби нас с братьями в беде не оставит. Придет вовремя. Сердцем почует, что неладное творится. А синяки… Посадит мне Бетти новый — пожалуюсь маме. Уж она разберётся. Назавтра я повела себя как последняя трусиха. Помчалась от крыльца вместе с братьями, бегом проделала весь путь до Волчьей лощины — сначала вверх по подъездной дорожке, потом вниз с холма, дальше через поле. Несколько раз братья оглядывались. Генри даже бросил: — Быстро бегаешь, для девчонки-то. А Джеймс и вовсе посоветовал поберечь силы. Иначе говоря — не пасти их с Генри. — До школы мы и сами можем добраться! — выкрикнул Джеймс и прибавил скорости. Разумеется, они могли, но дело-то было не в них. Возле спуска в Волчью лощину я наконец-то поравнялась с мальчиками, схватила Джеймса за рукав: — Дальше вместе пойдём. Джеймс задёргался, буркнул: «Вот ещё», а Генри спросил: — Что-то случилось? — Ничего особенного. Просто вчера на этой тропе я видела змею. Во-от такущую! Генри вроде поверил. Знал, что я боюсь змей. Джеймс вытаращил глаза: