Наконец Тоби обернулся ко мне. Молча помог встать. Поднял мертвую перепёлочку. В его обезображенной руке птица казалась крошечной и удивительно красивой. Тоби перевёл дыхание, встряхнулся и зашагал вверх по тропе, прочь из Волчьей лощины. С момента, когда убежали мои братья, и до ухода Тоби прошло не больше минуты. Бетти так и лежала в зарослях, тараща глаза, ухмыляясь. Нет слов описать моё потрясение. — Зачем ты убила перепёлку? Ты что, совсем того? Совсем?! — Он у меня птицу отобрал, — пробурчала Бетти. — Сказал, ещё к тебе полезу — покажет, где раки зимуют. Вы, наверно, думаете — нельзя в таких обстоятельствах радоваться? А я вот радовалась. Самую чуточку, но радовалась. Похоже, решила я, и на Бетти управа нашлась. — Полоумный, — бурчала Бетти, пытаясь подняться на ноги. У неё никак не получалось, потому что она заодно ещё и платье отряхивала, и выбирала сор из волос. — Псих. Вонючка. Определённо, Бетти не понимала, что барахтается в зарослях ядовитого плюща. А я её просвещать не собиралась. Если ждёт меня адское пламя — что ж, так тому и быть. — Какая ты гадкая! — крикнула я. — Нет в тебе ничего хорошего, одна только злоба. Бетти расхохоталась: — Да меня бабуля учила шеи им сворачивать! Мы вчера на ужин цыплёнка ели с толчёной картошкой и соусом! Все так делают, ничего тут нету плохого. А если есть — значит, и бабуля моя плохая, да и твоя мамаша тоже. Я покачала головой: — Цыплят нарочно разводят, для еды. Перепёлки — другое дело. Ты сама знаешь, и нечего прикидываться. Я так сказала — и засомневалась: точно ли Бетти понимает разницу? Так я её и оставила — в плюще. Всю дорогу к школе молилась: хоть бы завтра Бетти покрыли волдыри, хоть бы она проснулась вся в коросте. Хоть бы лицо ей испещрили фурункулы и струпья. И пусть останутся шрамы — чем глубже, тем лучше. Пусть руки, задушившие бедную перепёлочку, навсегда будут обезображены этим деянием. Не стыдно желать такого убийце, ничуть не стыдно. Уже к большой перемене Бетти начала почёсывать шею. К концу занятий на щеке у неё выступила сыпь. А я, вернувшись домой, не застала маму. Оказалось, она возле ручья рвёт бальзамин. — Мама, зачем он тебе? — крикнула я с крыльца. Она не ответила, только махнула: дескать, давай, помогай. Я побежала через огород к роднику, питавшему наш ручей. Случись хоть один заморозок, от бальзаминовых зарослей осталась бы только негодная слизь. Но осень выдалась тёплая, и коленчатые стебли щеголяли почти летней свежестью. Ярко-жёлтые цветы давно превратились в прозрачные семенные коробочки, те полопались, семена рассыпались — зато листьев хватало. В маминой корзинке уже была целая охапка стеблей, а мама всё рвала бальзамин. — Держи-ка, Аннабель. Мы его весь соберём. Много понадобится. Бетти Гленгарри умудрилась забраться в ядовитый плющ и теперь вся в волдырях. Мама покачала головой: — Большая девочка, а простых вещей не знает. Хотя что с неё взять — она же из города. Будет ей урок на всю жизнь. Мне на ладонь с листа сполз муравейчик. Я его сдула на землю. — Мама, а ты-то при чём? У Гленгарри на ферме тоже есть ручей, и там тоже полно бальзамина. Мама прервала работу, чтобы смерить меня укоризненным взглядом: — Мистер Гленгарри сейчас в Огайо, сестре с переездом помогает. А миссис Гленгарри от радикулита совсем скрутило. Не тащиться же ей к ручью, когда у нас этого бальзамина хоть косой коси! Мама выдернула ещё пучок и увенчала им мою охапку: — Миссис Гленгарри звонила, спрашивала, не растёт ли бальзамин у нас возле дома. Он уже мало где остался — осень, как-никак. А у нас есть. Мы с тобой сейчас пойдём отвар готовить. Почему я сразу не рассказала про перепёлку? Да просто не смогла. В ушах у меня всё ещё стоял этот мерзкий звук — хруст птичьих косточек. Мне требовалось время свыкнуться с ситуацией, прикинуть, как быть дальше. Задушенная перепёлочка, загипнотизированные Генри и Джеймс, Тоби со своим рычанием — всё это требовало особых размышлений. — Пожалуй, хватит для одной девчонки, — произнесла мама. Подхватила корзину, первая пошла к дому. Вместе мы готовили отвар, чтобы облегчить боль, о которой я так истово молилась. Вот закипела вода в самой большой кастрюле — и мама стала класть в кипяток стебли: один за другим, один за другим. Вмиг они размякли и окрасили воду зелёным. Запах пошёл как от варёного шпината. — Кого там занесло в ядовитый плющ? — крикнула из спальни бабушка. Она отдыхала после обеда. — Бетти Гленгарри, — отозвалась мама. — Как её угораздило, один Господь Бог ведает. — Городская! — прокомментировала бабушка, впрочем, без раздражения. — Ничего, теперь поумнеет. Я-то как раз надеялась, что Бетти не поумнеет, что снова угодит в плющ, притом не до, а после заморозков, когда бальзамина не сыщешь. Отвар ещё немного покипел. Мама сняла кастрюлю с огня, процедила всё через марлю, слила в стеклянные банки. Когда отвар чуть остыл, мама укупорила банки и поставила в корзину. — По опыту знаю: бальзаминовый отвар творит чудеса. Надевай пальто, Аннабель. Доставим отвар к Гленгарри, а на обратном пути свёклы надёргаем. — Может, я лучше ужином займусь, мам? — Успеем и ужин приготовить. Живо обернёмся. — Мама уже тащила корзину к порогу. — Сбегай лучше за дедушкой — он в сарае. Пусть отвезёт нас, в руках мы этакую тяжесть не дотащим. Пока мы ехали, я мысленно клялась: ни за что не пойду к Гленгарри, посижу с дедушкой в машине. Но возле дома мама вручила мне две банки и погнала впереди себя к крыльцу: — Ты, Аннабель, помогала готовить лекарство. Пускай Бетти про это знает. Может, вы с ней подружитесь. Я не придумала, что возразить, поэтому промолчала. На миссис Гленгарри лица не было. — Слава богу, Сара, вы приехали! Входи, Аннабель, деточка. Вы обе сущие ангелы. Спасибо вам. На Бетти без слёз не взглянешь. Наказание Господне! Что да, то да. Наказание вполне удалось. Я молила Бога о волдырях — и Он на волдыри не поскупился. Бетти, вся красная, опухшая, лежала в постели. Некоторые волдыри были такого размера, что я отчетливо видела, как собирается под белёсой кожей мутноватая жидкость. Здорово смахивало на голосовой мешочек в лягушачьем горле. Просто с души воротило смотреть на Бетти. Но и взгляда отвести я не могла. Сколько видела пострадавших от плюща — ни один не был так омерзителен. — Дело серьёзное, — пробормотала мама. Сняла пальто, свернула, положила в изножье кровати. — Маргарет, мне понадобятся чистые полотенца. Чем больше, тем лучше. Пока миссис Гленгарри ходила за полотенцами, мама распрямила судорожно скрюченные руки и ноги Бетти, убрала волосы с её лица. — Ах ты, бедненькая! Представляю, как оно всё зудит! Бетти с ужасом следила за мамиными движениями. Сквозь зубы выдавила: — Ничуть и не зудит, — перевела дыхание, добавила: — Подумаешь, пара прыщиков. Мама покачала головой: — Какая ты храбрая, Бетти! — Вот полотенца, Сара, — сказала миссис Гленгарри. — Ещё что-нибудь нужно? — Тазик. Ага, этот подойдёт. Аннабель, давай сюда наши банки. Пока хватит двух. Бог здорово придумал — посадить по всей земле бальзамин. Это, конечно, не море разверзнуть и не воду в вино обратить, но Бетти такие чудеса и не требовались. Ей требовался бальзаминовый отвар. Мама вылила в тазик содержимое двух банок, стала мочить полотенца и обкладывать ими щёки, руки и ноги Бетти. Скоро из-под компрессов виднелись только два голубых настороженных глаза. Теперь Бетти всего и могла, что следить за мной. За тем, как я оглядываю её спаленку, как мысленно сравниваю со своей. Наши с Бетти комнаты почти не различались. Такая же кровать. Столик с ночником. Стул в углу. Платяной шкаф — дверца приоткрыта, видно, что платьев — раз-два и обчёлся. Стены белые, оштукатуренные. Пол деревянный. Ковра нет. На одной стене — изображение Иисуса Христа. На другой — мужчина и женщина, одетые по-городскому — он в галстуке, она в красной шляпе. Наверно, папа и мама Бетти. Сама она была совершенно беспомощна, рядом находились двое взрослых — и я осмелела, рискнула спросить: — Это твои родители, да, Бетти? Вместо внучки ответила миссис Гленгарри. — Да, это мой сын, папа Бетти. Только он… Миссис Гленгарри осеклась, взглянула на мою маму, словно ища поддержи. — Свалил, — процедила Бетти. Таким же тоном она могла бы сказать «слизняк». Что, зачем и куда он «свалил», я не поняла. Мама укрыла Бетти по самый подбородок и забрала с постели посуду: — Вот так, милая. Теперь поправишься. Бетти чуть повела головой, поймала мой взгляд и поспешила отвернуться, но я всё-таки заметила, что глаза у нее красные. Бальзаминовый отвар натёк с компрессов ей в волосы, намочил подушку. Что-то во мне переменилось. Пусть Бетти — злая, дурная девочка, думала я, а всё-таки хорошо, что ноябрь выдался на редкость тёплый, что бальзамин сохранился, не помёрз. — Маргарет, — заговорила мама, — компрессы будете менять каждый час. Только сильно не отжимайте. Полотенца должны быть мокрые. И следите, чтобы ваша больная не простудилась в такой сырости. Уже в дверях мама добавила шёпотом: — Начнёт лихорадить — пусть попьёт отвара. И доктора Бенсона обязательно вызовите. — Всё сделаю, Сара, дорогая моя. Спасибо вам. И тебе, Аннабель, спасибо. Наша Бетти всегда так хорошо о тебе отзывается. Вот станет ей лучше — ждём тебя в гости.