Вольф почувствовал себя неловко, и от Лизы это не укрылось. «Врёт, – подумала Лиза. – Да и бог с ним. Мне же не замуж за него выходить. Чем же он на самом деле не пришёлся Катрин? Она же так его сперва нахваливала!» – Ты согрелась? – Вольф наконец придумал, что сказать. – Я не особо и замерзала. Они, как по команде, подняли бокалы и легко, но со смыслом чокнулись, будто и он, и она уже знали, что значат друг для друга. – А теперь почему-то музыки захотелось. Думаешь, я капризная? – Нет. Что поставить? – На твой вкус. Вольф поднялся, подошёл к ноутбуку, стоявшему на письменном столе, пощёлкал мышкой. Заиграло что-то французское. – А зачем тебе такой большой письменный стол? – Это мой стол. Я за ним уроки делал. Память… Люблю его. – Он никому не признавался, что тайком писал роман, разумеется, великий, как он полагал, и что он млеет от себя за этим столом, себя, непризнанного гения, азартно печатающего гениальные фразы, которые человечество оценит много лет спустя. Лиза порывисто приблизилась к нему и поцеловала в губы: – Какой же ты трогательный! Вольф обнял её и крепко прижал к себе, потом слегка отстранился, коснулся губами её щеки, сначала почти около уха, потом всё ближе и ближе подбирался к её рту и наконец добрался. Они целовались долго, самозабвенно, словно боясь, что, если они оторвутся друг от друга, ничего не смогут противопоставить тому безжалостному, безнадёжному, способному помешать им любить безоглядно. Часть третья * * * Во сне Артём рыдал – горько, безутешно, так, что самого себя жалко до невозможности. Снилось, что его родители умерли, а он совсем маленький. Проснувшись, удивился, что щёки его сухи. Слезы, ещё какие-то секунды назад стекавшие во сне, были так горячи… Он с минуту ещё находился под воздействием сновидения, но потом реальность проступила во всём своём паскудстве. Рано. За окном только наметился рассвет, чуть коснулся неба, почти не изменил его, только чуть добавив серого в чёрное. Со своей тахты ему хорошо был виден небосвод. Прежде это настраивало его на романтический лад: его взгляд устремлялся в небеса, минуя землю. Сейчас сна ни в одном глазу. И никакой романтики. Так рано он давно не просыпался. Встающие ни свет ни заря обычно чувствуют свою избранность. Артём ничего подобного сейчас не испытывал. Хуже всего утром лежать и маяться, что уже не уснёшь, а внутри – беспокойство, и всё тело словно не твоё, неудобное, неповоротливое. Вчера он несмотря ни на что порывался позвонить Майе и рассказать о дурацкой эсэмэске. Но обида перевесила. Если она позволяет себе такое в адрес его сестры, вряд ли она войдёт в его положение, посочувствует ему. Да и чем она ему, строго говоря, способна в этой ситуации помочь? Его брат погиб почти сорок лет назад. И теперь кто-то сообщил ему, что Веню убили и убийцы всё ещё живы. И что? Он примется их искать? Бред. Дешёвка. Пойти в полицию? Вряд ли там кто-то заинтересуется этим. Срок давности. Но… В случае убийства тоже есть срок давности? Это давно не имеет никакого значения. Брата не вернёшь. Но кому понадобилось ему это писать? Кто-то глумится? Стоит ли это выяснять? У него нет врагов, чтобы так жестоко над ним шутить. А если он не замечает этих врагов? Кто-то же это настрочил… Куда важнее отношения с Майей и всё, что происходит сейчас, а не сорок лет назад. Но… Впервые в жизни он сталкивался с тем, что совсем не может ничего поделать с обстоятельствами, сжимавшими его, как неумолимые тиски. Он убеждал себя в одном, но тут же сам с собой не соглашался. Полная беспомощность. И Веру во всё это погружать сейчас он не имеет права – это свинство. Что же делать? Сидеть просто так и ждать, когда его всё это поглотит и уничтожит? Когда тот, кто состряпал СМС, найдёт его лично? Когда в его библиотеку нагрянет ФСБ и предъявит за сборища вольнодумцев? Когда Вера умрёт, а Майя пошлёт его, нерешительного, никчёмного, куда подальше? Он же только вчера порывался спасать любимую девушку! Быть умным, вёртким, спокойным, обыгрывать противников, проявляя терпение и хитрость. А теперь он с трудом находит силы, чтобы жить. Он поразмышлял некоторое время, стоит ли выходить на улицу и что это изменит, но грудь теснило всё больше. Прошёл на кухню. Вид пустой пластиковой бутылки на столе только усилил жажду. «В любом случае надо cходить за водой» – это была первая его определённая мысль за всё утро. На улице разгуливал не мороз, морозец. Лёгкий ветерок делал его несговорчивым, но не придавал ему сил. Снег во дворе, радостно поблёскивая, поскрипывал под ногами. Детская площадка вся словно нахохлилась – выглядела неуютно и вычурно. Дворников почему-то не было видно. Он вышел на Плющиху, машины толпились вдоль всей улицы, от тишины двора не осталось и следа. В круглосуточном магазине «Магнолия» заказал скверный кофе. Но продавщица улыбнулась ему искренне, и он тоже улыбнулся ей в ответ. Хотя, возможно, она улыбалась не ему, а каким-то своим мыслям. Напиток обжигал пальцы через бумажный стакан, и он едва донёс его до столика. Это мини-кафе выглядело вполне сиротским, чтобы он пожалел себя. Он даже попробовал представить, как бы сейчас оценили всё это мама с папой. Но он, и когда они были живы, не особо подпускал их к своей личной жизни, только изредка сообщал, чтоб не волновались, что-то типа – сегодня буду поздно, иду на свидание с такой-то, поэтому сейчас ему никак не вызвать их тени для поддержки. Попытки объяснить себе Майину жестокость ни к чему не приводили, забыть вчерашнее чудовищное СМС не выходило. Почти автоматически, без всякой цели, он взял телефон и полистал контакты. Зачем ему это потребовалось – непонятно. Едва ли там найдётся тот, кто нужен. Но тоску и неопределённость этого утра стоило развеять хоть каким-то действием. Люди. Их контакты. Он всё же не совсем один. С кем-то знаком, кто-то знаком с ним. Он любил иногда размышлять о себе в третьем лице. Ему не хватало людей, хоть как-то его оценивающих, поэтому он частенько перемещал себя на их место. Тем самым он как бы вырабатывал у выдуманного мира виртуальное отношение к себе. А реальный мир был к нему по большей части безразличен. – кроме Веры, родителей, нескольких женщин на короткое время и… Майи, как он себя убедил, но вчера эта убеждённость пропала. «Почему так? – иногда задавался он вопросом. – Ведь я достаточно открытый и общительный человек. Неплохой. Но мало кому нужный, по большому счёту. Хотя есть те, кому хуже». Список контактов между тем открыл букву «Л». Лизавета, Верина дочка… Сейчас она учится в Питере. Он отложил телефон. Прищурился. А что, если?.. Мысль сегодня же, без всякой цели, поехать в Петербург наполнила его существо радостью. Этого никто от него не ждёт. Этого он сам от себя не ждёт. Но в этом столько завораживающе бессмысленного. В читальне проблем не будет. Он позвонит Синицыну и попросит его взять на себя хлопоты по оформлению ему отпуска на все дни, что у него есть в этом году. Их, кажется, семь или восемь. Бухгалтерия справится с этим. Саша Синицын подпишется за него на заявлении. Что это ему даст? Что решит? Скорее всего, ничего. Но… Ему не нравится та точка, куда привела его жизнь. Значит, надо начать с другого места. Вернувшись домой, он открыл ноутбук, вышел на сайт Туту. ру и быстро купил билет до Петербурга. * * * Майя томилась на лекции. Сосредоточиться на красивых фразах лектора не удавалось. С каждым днём учёбы очарование от специализации, которую она получала в этих стенах, таяло. Она уже давно признала, что РГГУ – это не то, о чём она мечтала. Она как проклятая готовилась к ЕГЭ, чтобы поступить с первого раза, ходила даже на подготовительные курсы, с восторгом открывая для себя в этих занятиях много заманчивого и неизвестного. После поступления некоторое время носила в себе счастье, а мать так просто ликовала. Училась Майя прилежно, каждый семестр подавала на повышенную стипендию и всегда получала её. И хоть учёба давалась ей легко (она даже иногда позволяла себе не слишком усердствовать), сам вуз тяготил её всё больше и больше. Много нудных преподов, непривлекательных, потухших, уставших талдычить всю жизнь одно и то же по одним и тем же конспектам, однокурсники – в основном тусовщики и снобы, толком ни в чём не разбирающиеся, несамостоятельные, инфантильные, прогуливающие родительские деньги. Она притворялась, что записывала, а сама просто рисовала разные фигурки. Всё, что говорит этот нудила, есть в учебнике. Зачем мучить нас конспектами? Сегодня перед первой парой все обсуждали смерть Вики, сокрушались, сочувственно чмокали, некоторые плакали, но потом всё рассосалось. Началась обычная жизнь: пары, перерывы, трёп. Ещё ей мешали сосредоточиться разные моральные неудобства. Конечно, она осознавала, что поступила вчера по отношению к Артёму так себе, но не до такой степени, чтобы спешить извиняться. Он тоже мог бы войти в её положение и не устраивать спектакль с уходом и бросанием на стол денег. Ладно! Как-нибудь это разрешится. Если она напишет или позвонит ему первой, он зазнается. Такого нельзя допускать. Тяготило её и то, что теперь ей какое-то время не с кем будет посоветоваться насчёт статьи от имени Вероники Трезубцевой. Она надеялась, Артём ей поможет, а он такое учудил. Теперь не попросишь. Она никогда не писала для СМИ. Зачем она вызвалась? Какую же тему выбрать? Чтобы не в бровь, а в глаз. Обсуждать её с Соней – неправильно. Она тут вроде экзаменатора, с экзаменатором об ответах на вопросы экзамена не принято дискутировать. Пара закончилась. Майя вышла в коридор, достала телефон. Почти все её однокурсники сделали то же самое. Свет из больших окон старого здания на Никольской касался стёкол на мобильниках, не переставая удивляться, почему люди прекратили разговаривать друг с другом, а смотрят лишь в синтезированное прямоугольное пространство так внимательно, словно оно вот-вот оживёт. На дисплее отобразился пропущенный вызов от Володи Яснова. Она как-то совсем забыла о нём вчера. А зря. Интересно, он до сих пор влюблён в неё? Есть ли у него теперь девушка? Такие размышления её чуть-чуть успокоили. Скорее всего, влюблён. Ведь пытался же он её поцеловать тогда, когда они встретились после долгого перерыва. Потом, правда, не лез. Выжидает… Возможно, его удастся увлечь их идеями. Каждый человек теперь на вес золота. Писать или звонить Артёму она сегодня точно не будет. Она не удержалась от улыбки, представляя, как сейчас её любимый ищет повод преодолеть обиду и помириться с ней, как часто смотрит в телефон. Майя никогда не размышляла о силе привязанности Шалимова к ней, но женское чутьё ей шептало, что её власть над ним бесспорна и он никогда не рискнёт порвать с ней по собственной воле. Даже если очень захочет – не выдержит. Что он без неё? Стареющий мужчина. Зря она вчера, конечно, так безжалостно высказалась о его сестре. Видимо, действительно он из-за Веры переживает. У него кроме неё никого нет. Все умерли. Стоп! А вдруг вчера он искал повод, чтобы не приглашать её к себе? Хм! Это не так уж неправдоподобно. Так устал, что опасался за потенцию? Возможно. Он помешан на том, что он хороший мужчина, и боится сбоев как огня. Видимо, случались раньше у него провалы по этой части. С ней, кстати, у него всё всегда получалось хорошо. Её всё устраивало на данный момент. С ним было о чём поговорить, он делал её жизнь более насыщенной, при этом не ограничивал её свободу, не нависал над ней, не требовал ежеминутной преданности, не мешал ей жить. Он не раз говорил, что они встречаются только потому, что обоим это приятно и не мучительно. Вчера кое-что всё же изменилось. Ладно, как-нибудь наладится. Если он уже совсем долго станет дуться, она его приманит. Её однокурсники вокруг галдели, как вернувшиеся весной на север птицы. Из тех, кто учится с ней, никто не годится для их дела. Мажоры, фигляры, дураки, зациклены только на том, как бы им поскорее разбогатеть и добиться успеха, не доходит до них, что в этой стране им никто этого не позволит. Если только детишки богатых родителей имеют шанс. Одна лишь Вика отличалась от всех них. Но её больше нет… Горечь от этого не растворится никогда. Нельзя поддаваться ей. Смерть – непоправима. А жизнь можно исправить… Позвать Володьку на их следующую встречу в читальне? А почему нет? Или рано? Студенты возвращались в аудиторию. Майя нехотя поплелась с ними, думая, как глупо она тратит время. Всё равно она сдаст сессию лучше всех. В отличие от многих она поступила сама, не по блату и не за деньги, и запас прочности в знаниях у неё ого-го какой. * * * Елисеев попросил секретаршу никого не пускать. Он только что закончил докладывать шефу о результатах работы бригады. Правда, обычно подобное происходило в кабинете генерала. Теперь Крючков пришёл к нему. Странно, но выглядел он вполне бодро: выбрит, глаза горят, даже как будто подобрался, похудел. Запах дорогого одеколона генерала постепенно заменил все другие запахи комнаты. Перед мужчинами стояли стаканы в подстаканниках. Чай уже был выпит, только сморщенная и несчастная долька лимона лежала на дне стакана Елисеева. – Давай наметим, куда дальше двигаться, – Генерал постучал ложкой легонько о край стакана. Этот жест ничего не означал. – По-моему, мы уже сделали много лишних телодвижений. Из всех домыслов и догадок надо вычленить только то, что конкретно. И перестать метаться от одного факта к другому. Елисеев слушал начальника с удивлением. Никогда генерал так себя не вёл, не вникал в такие мелкие детали расследования, обычно только настаивал на результате, желательно быстром. Сейчас всё наоборот. Он дотошен, он боится спешки, он готов начинать сначала столько, сколько необходимо, но и не намерен ждать у моря погоды, не приемлет малейшего бездействия или простоя. – Где у нас нет конкретики, но она остро необходима? Где без неё мы не в состоянии продвинуться дальше? На том и нужно сосредоточиться. Ты записываешь?