– Вы думаете, что я пришла поговорить насчёт Артура? Марченко чуть погрустнел, отпил ещё воды. – Нет. Я так не думаю. Я очень люблю своих мальчиков. И всё сделаю для них. Старшему, Павлику, как будто повезло с женой. Он самостоятельный, за свои ошибки привык платить сам, потому и сумел спутницу отыскать по себе. А вот Артур… За ним всегда был двойной пригляд – мой и его старшего брата. Он другой. Ему тяжело, когда сложно и много всего. Он не принёс бы тебе счастья. О том, принесла бы она счастье его сыну, Николай Петрович деликатно умолчал. – Артур очень славный. Он ещё своё возьмёт. – Лиля отреагировала так, как отреагировала бы любая на её месте. Теперь ей предстояло выложить ему то, на что вряд ли кто-то ещё решился бы. – Николай Петрович! Вы, конечно же, догадались, что я здесь не случайно. Марченко коротко, но весьма равнодушно кивнул. – Мне нужна ваша помощь. Поднятые брови кинематографиста выдали фальшь. – Не знаю даже, с чего начать… Лиля ожидала, что Марченко подбодрит её, но он молчал. Она рассказала ему всё, ничего не утаив, нигде не пытаясь схитрить. – Я не могу вас ни в чём обвинять, но если вы действительно тогда поменяли свои показания, я хочу знать почему. Это может помочь Ивану Елисееву… – она сделала паузу, – остаться в живых. Николай Петрович принялся смотреть по сторонам, выглядывая официантку. Потом показал ей, что ему нужен счёт. Затем неспешно достал кошелёк, вынул из него кредитную карту, положил перед собой. – Я не понимаю, о чём ты говоришь. Я никогда не проходил свидетелем ни по какому делу. Мне жаль, что твоему другу так нелегко приходится. Но я здесь ни при чём. Когда он ушёл, Лиля некоторое время сидела неподвижно. Она была уверена, что это ещё не конец истории. * * * После краткого разговора с полицейским Елисеевым Артёму стало немного спокойнее. Он повернул с площади Льва Толстого на Большой проспект. В этом районе города он ориентировался хуже, чем в других. По логике градостроительства проспект в итоге должен был вывести его ближе к Неве. Вспомнилось, как один его приятель делился с ним наблюдениями за своим страхом высоты. Однажды в мужской компании ему пришлось на старой и скрипучей канатной дороге подниматься на Чегет. Путь состоял из четырёх отрезков. Два наверх и два вниз – каждый минут по пятнадцать. Свой дикий страх приятель Артёма перед своими спутниками показать стыдился. Ехал и сживался с ощущением непрестанного ужаса. И вот на четвёртом отрезке вдруг ощутил, что ужас отступил. Страх перестрашился – так тогда охарактеризовал приятель своё исцеление. Похоже, что-то сходное случилось и с Артёмом. Страх перестрашился. Он размышлял, что, если Елисеев предлагает встретиться, значит, у него что-то есть. По всей видимости, Венька действительно погиб не своей смертью, иначе Елисеев ограничился бы разговором по телефону. Голос полицейского звучал так, что ему хотелось доверять. Завтра утром Артём покинет Санкт-Петербург, город, не давший ему в этот раз ничего конкретного, ни одной подсказки, ни одного выхода, но что-то бесповоротно в нём изменивший. Большой проспект всё никак не кончался. Чем дальше он шёл, тем разительнее дома отличались друг от друга. Город временами словно терял свою цельность, признавался, что пережил многое, и следы пережитого всё труднее скрывать. Когда он упёрся в набережную, уже почти совсем стемнело. Он перебрался через мост и двинулся вдоль парапета, поражаясь, сколь помпезны, загадочны и величественны здания в этой части Васильевского. Они напоминали молчаливых правителей, которым не нужно слов, чтоб их слушались. Неожиданно он представил себе, что гуляет тут с Майей. Её наверняка впечатлит эта странная, холодная, продувная красота. Он набрал её номер. Разговор вышел таким, будто между ними и не происходило ничего странного. Он едва отговорил её встречать его завтра на вокзале. И сразу пожалел об этом. Если она ещё раз попросит, он согласится. Теперь ему предстояло чем-то занять себя в этот последний вечер. На Дворцовой толпился народ. Несмотря на холод, недалеко от арки Главного штаба саксофонист томно выводил тёплую джазовую тему. На этом огромном пространстве ему вдруг привиделось что-то совсем нереальное: площадь полна народу, все что-то скандируют, кричат, и вдруг несколько полицейских выхватывают из толпы Лизу и тащат её за волосы прямо к Монферрановой колонне. Его так захватило это видение, что он никак не мог его с себя сбросить, а потом вместо Лизы появился его брат Вениамин. Когда случайно, по воле затейливых ассоциаций и воспоминаний, представляешь себе нечто трагическое, поверить в возможную реальность легче лёгкого. Веня нагнулся над своей племянницей, которую на самом деле никогда в жизни не видел, и тщился поднять её на ноги, вырвать из рук карателей. Очнулся Артём на брусчатке. Он лежал на боку. Кто-то тянул его за руку и причитал: – Поднимайтесь, поднимайтесь! «Боже, что это со мной?» Шалимов не соображал, отчего он упал. Человек, тянувший за руку, выглядел смутно знакомым, но кто он? Артём поднялся, отряхнулся, ощупал себя. Рядом всё ещё топтался парень, его поднявший. Боже мой! Это же Вольф, друг Лизы! Через десять минут Вольф отпаивал Артёма чаем в кафе на Невском. – Вы же завтра с Лизой едете в Самару? – Всё правильно. Лиза у себя, собирается. А я сходил на работу, взял отпуск на неделю и вот решил пройтись немного. Я люблю бродить, воображать, какие люди тут жили раньше. Вышел из арки на Дворцовую и заметил вас. Я обрадовался, принялся вам махать и вдруг вижу, вы, ну как в кино прямо, оседаете. Чего только у меня не пробежало в голове! Кинулся к вам. Слава богу, вы быстро очнулись. Щёки Вольфа пылали румянцем. Таким румянцем художники-передвижники награждали крестьянских детей. – Я сам поражён. Со мной никогда такого не бывало. Возраст. Нервы. Ничего не поделаешь… – Точно не хотите к врачу? – Сейчас всё в порядке. Видимо, спазм какой-то. – Я слышал, когда человек так неожиданно падает, это значит – надо сердце проверять. – Завтра в Москву. Там и проверю. – Мы – в Самару, вы – в Москву. Кафе, хоть и находилось в центре города, на Невском, не больше, чем в ста метрах от Дворцовой, выглядело будто советская столовая. Владельцы лозунг «Назад в СССР» решительно воплотили в жизнь, надеясь, что ностальгирующие по тому времени посетители прельстятся антуражем и щадящими ценами. Вольф уговорил Шалимова взять пельмени. Артём проголодался. Ел жадно, даже обжёг немного губы. Вольф справлялся со своей порцией осторожно, словно боялся, что дядя его девушки составит о нём неверное впечатление, если он будет торопиться. – Есть какие-то новости? Кто-то слал ещё эсэмэски? – Вольф бросил два куска сахара в чашку с чаем и начал размешивать ложечкой. Ложка периодически задевала края. – Пока никто не писал. Но скоро напишут, куда денутся. Мне, кстати, звонил тот полицейский, которого я просил поискать дело Вениамина. Завтра мы встречаемся в Москве. – А что конкретно сказал? – Пока ничего. – Надо же, как интересно! Вы дадите нам знать, когда что-то выяснится? – Я думал, Лизу этот сюжет больше не занимает. – Нет. Я убеждён, что нет. – Он был совершенно не уверен в том, что произнёс. – Сегодня в «Буквоеде» на Невском встреча интересная. Не хотите сходить? – С кем? – С Яковом Гординым. Вольф говорил это с таким видом, с каким дети рассказывают об игрушках, перед тем как намекнуть, что хорошо бы их приобрести. Артём поразился тому, как Вольф прекраснодушен и трогателен. Как он сохранил это в наше время и при его работе? Жизнь не так уж к нему милосердна, а он, похоже, восхищается ею, ждёт её. – Ну что же! Я с удовольствием. Когда начало? – Надо поспешить. «Буквоед» был обустроен широко: большие залы, три этажа, эскалаторы. Внизу, около касс, Вольф и Артём стали свидетелями забавной сцены, как один человек, низенький, в очках, ругался с кассиршей, что его произведения стоят на самых дальних стеллажах, а на видных местах только макулатура Яхиной и Водолазкина. Артём расстроился, что «Брисбен» до сих пор не дочитан. Книга хорошая, но обстоятельства его жизни что-то совсем не располагают к чтению. Гордин выступал убедительно, страстно, на вопросы отвечал умно, тонко, подробно. Артём вдохновился и решил, что, как только найдётся время, прочтёт всё, что написал Яков Аркадьевич. Глаза Вольфа горели. Артём сделал для себя окончательный вывод: парень грезит литературной славой. Интересно почитать, что он пишет? Но он, похоже, из тех, кто жутко стесняется своего увлечения. * * * Ожидая возвращения Лили, Иван совершенно извёлся. Он неизвестно по какому разу анализировал события прошедших дней, но ни к каким новым выводам не приходил. Лиля убеждена, что Родионов как-то связан с гибелью Вениамина Шалимова. Но сам Иван в этом всё ещё сомневался. Прямые свидетельства отсутствовали.