И даже придумала ему название. Вверху страницы мама Фэй нацарапала слово «Кефапепо». Совсем нехарактерно для метода. Разумеется, им давали странные названия, но обычно это было что-то вроде «Двойной маятник», «Сюрприз из Кембриджа» или «Оксфордский тройной маятник», а не абсурдное «Кефа-что-то-там». А еще метод казался довольно необычным. Фэй попыталась воспроизвести его в голове, но что-то пошло не так. Магия, ритуалы и колокольный звон. И пудинг с вареньем. Под схемой мама Фэй написала еще несколько слов: «Я сокрушаю гром, я терзаю зло, я изгоняю тьму». – Ты что? – пробормотала про себя Фэй. – Ох, мама, о чем ты говоришь? Когда ее мать умерла, Фэй было всего четыре года. Достаточно осознанный возраст для воспоминаний, даже если они призрачные. Подробности настигали Фэй маленькими вспышками в самые неожиданные моменты. Аромат розмарина пробудил воспоминания о том, как она, будучи еще совсем малышкой, помогала маме в саду. Покрывало напоминало о поцелуях на ночь. Ее мама была островком утешения и счастья. Вот почему Фэй так сердилась на нее. Она знала, что не права. Мама не виновата, что умерла такой молодой – дифтерия не особо разборчива, – но любое упоминание о ней приводило Фэй в ярость. Все эти годы жизни без матери, все дни рождения, дни Рождества и летние сезоны, и все те вещи, которые им не суждено было сделать вместе. И поэтому Фэй запрятала ее образ как можно дальше. Мама осталась в прошлом – незнакомка, смутное воспоминание. Фэй смирилась с этим и продолжала жить своей жизнью. Но оказалось, что она обманывала себя. Водрузив книгу на колени, Фэй по глупости позволила вспыхнуть маленькой искорке надежды. Может быть, наконец появится хоть какой-то ключ к разгадке того, кем на самом деле была ее мать. Может, наконец-то эта зияющая пустота в сердце будет заполнена. К сожалению, содержание книги говорило только о том, что ее мама была либо ведьмой, либо сумасшедшей. Фэй прочитала книгу от корки до корки, затем еще раз, завороженная словами и рисунками, без конца задаваясь вопросом, почему мама написала все это и почему отец ни разу не упомянул о книге. Не будучи слишком сентиментальным, он совсем немного говорил о маме в последнее время. Капли дождя упали на пожелтевшую бумагу, и Фэй, подняв взгляд, увидела, что небо окрасилось в цвет индиго. Уже наступил вечер пятницы. И она опаздывала. – Проклятие! – Фэй вскочила на ноги, прижала книгу к груди и бросилась обратно через высокие кусты папоротника, направляясь к своему велосипеду. Она запихнула книгу в сумку, которую втиснула в плетеную корзину велосипеда, и затем, схватившись за руль, оттолкнулась от земли. У нее была мальчишеская модель велосипеда – Фэй купила его с рук у Альфи Пейна после того, как тот перестал заниматься развозом газет, – и ей приходилось перекидывать ногу через перекладину, пока она набирала скорость. Мчась по старому Римскому мосту, она чуть не сбила юношу, шедшего навстречу с корзиной, полной бузины, на сгибе локтя. Фэй сумела увернуться, когда он с удивленным возгласом отпрыгнул назад. Она затормозила в подлеске, отчего сумка вылетела из корзины. А книга выскользнула из сумки, упав прямо на тропу. – Берти Баттерворт, какого черта ты шатаешься по лесу в такое время суток? – Фэй спрыгнула с велосипеда, подхватила книгу с сумкой и запихнула их обратно в плетеную корзину. – Я, м-м, видишь ли, дело в том, что я, ох, хм… – Берти был чуть младше Фэй, и, пока они учились в школе, он всегда относился к ней с особой нежностью. Хотя она была уверена, что сейчас он неравнодушен к Милли Бакстер, поскольку не переставал с тоской смотреть на нее в церкви. Он работал на отцовской ферме, благодаря чему на его щеках расцвела румяная россыпь веснушек, а волосы взлохматились, напоминая живую изгородь. – Я делаю наливку из бузины, – сказал он, как только привел мысли в порядок, демонстрируя корзину, полную ягод. – Как ни странно, твой отец хотел приобрести немного для паба. – Отец? – прищурив один глаз, Фэй выкатила велосипед обратно на дорожку. – Это он послал тебя? Ты шпионишь за мной, Берти Баттерворт? – Эм, н-нет, – пробормотал он. – То есть да, он послал меня. Собрать ягоды, только за этим, я за тобой не шпионю. Ну, я действительно заметил какое-то движение и подумал, что ты… хотя, нет, это глупо. – Нет, продолжай. За кого ты меня принял? Оглянувшись по сторонам, Берти наклонился и прошептал: – За нацистского шпиона, которого люфтваффе[4] сбросили на парашюте, чтобы он внедрился в деревню. Фэй взглянула на его открытый рот и честные глаза и не сумела сдержать смех. – Ты такой болван. Что здесь может понадобиться нацистам? – Мы должны оставаться начеку, – сказал Берти, когда они продолжили путь вместе. Он прихрамывал, поскольку у него с рождения одна нога была короче другой. – Так сказали по радио вчера вечером. Если нацисты осмелятся на вторжение, то оно произойдет прямо здесь. – Что ж, здесь никого нет. Кроме меня и нескольких белок. – И книги. – Берти склонил голову, чтобы получше рассмотреть содержимое плетеной корзины велосипеда. – Что ты читаешь? – Ничего. – Фэй запрятала томик глубже в сумку. – Старинную книгу рецептов. Подумываю сделать пудинг с вареньем, если тебе так интересно. – О! – Берти, кажется, устроило такое объяснение, но Фэй чувствовала, как в его голове вращаются шестеренки и что в любой момент он может спросить, почему она отправилась в глубь леса, чтобы почитать книгу. Ей пришлось сменить тему. – Ты сегодня звонишь в колокола? – Чтоб мне провалиться, – понуро произнес Берти. – Который сейчас час? – Поздний, – ответила Фэй. – Запрыгивай. Я подвезу. Все еще сжимая корзинку, Берти вскарабкался на сиденье позади Фэй, и она наклонилась вперед, наваливаясь на педали под усиливающийся дождь. Она сердилась на себя за то, что потеряла счет времени, но ведь она нашла книгу магических заклинаний, написанную ее матерью. И при первой же возможности Фэй собиралась попробовать одно из них. 2 Ангельский звук Первое письменное упоминание деревни Вудвилл содержится в хрониках Уилфреда из Сайренсестера, странствующего писца, посланного Оффой, королем Мерсии, для определения размеров новых землевладений. Уилфред проезжал через деревню в 762 году н. э. и описал ее как «уже далека от расцвета и нуждается в знатном уходе», а жителей назвал «дико бестолковыми». То были последние строчки Уилфреда из Сайренсестера, найденные в канаве вместе с несколькими окровавленными вещами не более чем в двух милях от Вудвилла. Возле деревни путешественникам могут встретиться густые леса, несколько ферм, горстка усадеб, одиночные старинные форты, аэродром, крутые холмы, осыпающиеся меловые скалы и галечные пляжи. Вуд-роуд – единственный путь, по которому можно въехать и выехать из деревни, и мало кто попадает сюда случайно. Фэй крутила педали изо всех сил, двигаясь по Вуд-роуд, а Берти сидел сзади, прижавшись к ее спине и стиснув свою корзинку с бузиной. Шел дождь, и Фэй надеялась, что он закончится до завершения вечера. Она обещала мистеру Пейну, что присоединится к патрулированию после закрытия паба, и ей не очень хотелось замерзнуть или промокнуть в темноте. Они с Берти миновали бакалею, мясную лавку, булочную, почту, кондитерскую, чайную, универсальный магазин, три паба, школу, библиотеку и две церкви. Церковь Святой Ирины была старее церкви Богоматери Святого Сердца, построенной в 1889 году. Неф[5] церкви Святой Ирины датируется VI веком, его возвели из римского кирпича и черепицы, оставшихся от собора, который когда-то стоял на том же месте. На протяжении веков были добавлены другие пристройки, последней из которых в 1310 году стала колокольня. Церковь была названа в честь святой Ирины Фессалоникийской, принявшей мученическую смерть вместе со своими сестрами, в том числе за чтение запрещенных книг. Сестер Ирины казнили, а ее отправили в публичный дом, где ей предстояло подвергнуться домогательствам со стороны завсегдатаев. В конечном счете ее никто не тронул, и, как гласит история, многих посетителей публичного дома она обратила в христианство, с упоением зачитывая Евангелие. По другой версии, те же самые чтения побуждали их посещать другой бордель, расположенный выше по улице, но, в любом случае, упрямство святой Ирины вдохновляет жителей деревни и по сей день. Никто никогда не упоминал, что ее сожгли заживо в наказание за отказ идти на компромисс, но жители Вудвилла не из тех, кто позволяет мрачному финалу омрачить хорошую историю. – Слезай, – бросила Фэй Берти, останавливая велосипед. – Ступай вперед, – сказал он, разминая непослушные ноги. – Я догоню. Фэй прислонила велосипед к подножию колокольни церкви Святой Ирины, нырнула внутрь, скрываясь от дождя, и взобралась по неровным каменным ступеням винтовой лестницы. Она уже слышала голос старшего звонаря, мистера Ходжсона, готовившего подопечных к последней части «Двойного Боба». – Смотрите! – воскликнул он. Фэй заглянула в звонницу сквозь узкую каменную арку, когда мистер Ходжсон взял в руки колокольный канат. – Подводим дискант…[6] – Он потянул за канат, подведя колокол к точке равновесия. Затем, когда тот повернулся, занимая верное положение, он добавил: – И отпускаем. Раздался звон дисканта, а затем за ним последовали и остальные колокола. Было почти девять часов, и Фэй с Берти пропустили все занятие. Из-за звона колоколов башня мягко вибрировала, и Фэй колебалась вместе с ней, подумывая развернуться и пойти в паб, чтобы помочь отцу. Но звонари все равно соберутся там через несколько минут, так что она могла бы показаться и извиниться. Она протиснулась через арку в звонницу, держась поближе к стене, и робко махнула мистеру Ходжсону, пока тот завершал обход. Позади нее появился слегка запыхавшийся Берти, все еще сжимавший корзину с бузиной. Даже по странным меркам Вудвилла звонари представляли собой причудливую компанию. Среди них была Фэй, которую никто не мог понять, в том числе и она сама. Мисс Берджесс больше любила цыплят на своем участке, чем людей, а под ее ногтями всегда была грязь. Мисс Гордон была воплощением доброты и чемпионкой по стрельбе из лука. Миссис Притчетт к своему преклонному возрасту стала совсем крошечной, и ей приходилось звонить, стоя на ящике, хотя степень ее концентрации оставалась как никогда высокой. Список звонарей завершали близнецы Робертс, два тучных пожилых джентльмена с мягкими характерами, предпочитавшие общаться посредством легких кивков и шепота. В мире звонарей они были известны как «Двойной Боб» – внутренняя шутка, непрестанно вызывавшая смех на ежегодном собрании общества графства и вежливое недоумение где-либо еще. А возглавлял их всех старший звонарь, мистер Ходжсон, лидер скаутов, который в любую погоду носил шорты цвета хаки. Говорили, что по цвету колен мистера Ходжсона вполне можно предсказывать погоду. Этим вечером они приобрели оттенок яблок сорта «Кокс Оранж Пипин». Дождь продлится всю ночь, утром возможна изморозь. Занятие подходило к концу, и звон постепенно затихал. То было любимой частью Фэй во время любой практики. Колокола следовало вернуть в безопасное положение язычком вниз, и звонари осторожно их переворачивали. Они стали звенеть все ближе и ближе друг к другу, сталкиваясь корпусами, и отец Фэй часто описывал этот звук как «треклятый грохот, которого бы больше нигде не допустили, если бы не чертова церковь». Но затем произошло нечто чудесное. Из этого хаоса родился гармоничный гул. Он кружил вокруг них, резонируя с древним камнем башни, сотрясая деревянные половицы и стуча в окна. Мама Фэй говорила, что он напоминает пение ангелов, и, когда звонари играли правильно, этому звуку не было равных. Звонари продолжали аккуратно отпускать канаты правой рукой, скручивая концы веревки левой. Фэй в блаженстве закрыла глаза, теперь вокруг них слышался только гул колоколов. Гармонию нарушил голос мистера Ходжсона. – На счет три отпускайте и ловите. Раз… два… три. Отпускайте и ловите! – С последним звоном колокола замолкли. Фэй открыла глаза и встретила хмурый взгляд старшего звонаря. – Вы двое хотя бы представляете, сколько сейчас времени? – набросился он на Фэй и Берти. – Извините, мистер Ха, – сказала она. – День буквально ускользнул от меня. – В самом деле? Вы хоть раз подумали о ком-нибудь из нас, пока мы стояли и ждали вашего прибытия? Тратили драгоценное время и били баклуши, когда уже могли бы звонить, м-м-м? – Мистер Ходжсон всегда считал непостижимым, что день не вращается вокруг одной только колокольной практики. Хотя в этот вечер он был необычайно раздраженным, даже по его меркам. – Простите, мистер Ха, я ехала так быстро, как… – Ох, в этом я не сомневаюсь. Но где ты была? – Я… занималась кое-чем. Для организованного сбора кастрюль, все такое. В воскресенье я приду вовремя. Обещаю. Со стороны других звонарей послышались перешептывания и шумные вдохи, а их взгляды украдкой забегали по сторонам. – В воскресенье практики не будет, – заявил мистер Ходжсон, его верхняя губа дрожала. Остальные звонари выглядели столь же угрюмыми, и, хмурясь, сматывали свои канаты. – Что… что произошло? – спросила Фэй. – Кто умер? – Про это говорили по радио, – сказал Берти. – Париж оккупирован нацистами. Ужасные новости. – Хуже, Берти, еще хуже, – запричитал мистер Ходжсон. – Больше никаких колокольных звонов. Запрещено до конца войны! – Запрещено? – Голос Фэй стал выше на октаву. – Кем запрещено? Неужели можно наложить такой запрет? – Весть пришла из епархии и военного министерства. Звон любых церковных колоколов запрещен до дальнейших распоряжений, – сказал мистер Ходжсон, а затем добавил, закатив глаза: – За исключением периода воздушных налетов. – А как же четверть звона в воскресенье? В память о маме?