Здесь же стены в холле были выкрашены унылой светло-зеленой краской, на полу лежал дешевый коричневый линолеум, под потолком мерцали допотопные люминесцентные лампы. Самое же главное — прямо напротив входа висела оклеенная темно-зеленой бумагой доска, по верху которой большими строгими буквами было написано: «Лучшие работники нашей жилконторы». Под этой надписью висели фотографии, по большей части женские. Все женщины на фотографиях таращились на посетителей жилконторы с таким выражением, как будто хотели испепелить их взглядом. Среди этого женского коллектива затесался один-единственный мужичок, судя по всему, измученный тяжелым похмельем. Под его фотографией была лаконичная подпись: «Л. Зайцев. Лучший слесарь-сантехник». Слесарь-сантехник Надежду не интересовал, и она ознакомилась с остальными фотографиями. На самом видном месте висел портрет женщины лет пятидесяти, с выпученными глазами и высокой прической, покрытой толстым слоем лака. Приглядевшись, Надежда заметила в этой особе несомненное сходство с сувенирной обезьяной. Подпись под этой фотографией информировала, что на ней изображена Н.?Б. Камнеедова, заместитель начальника жилконторы. — Вот она-то мне и нужна! — вполголоса проговорила Надежда. Если бы ей пришлось выбирать, кому из сотрудников этой жилконторы подарить керамическую мартышку, она бы ни секунды не сомневалась: такой подарок лучше всего подошел бы гражданке Камнеедовой. То есть что это мартышку, Камнеедова похожа была на серьезную обезьяну — орангутана или гориллу, а уж если не на гориллу, то на гамадрила — это точно. Надежда свернула в коридор. Вдоль таких же, как в холле, уныло-зеленых стен стояли стулья, на которых маялись посетители жилконторы. Пройдя вдоль коридора, Надежда наконец увидела дверь, на которой висела табличка «Н.Б. Камнеедова». Перед этой дверью сидело несколько человек, на лицах которых читались тоска и усталость. Две женщины помоложе читали что-то в своих смартфонах, еще одна женщина среднего возраста вязала крючком что-то ажурное, мужчина интеллигентного вида листал английский роман. Надежда спросила, кто последний, и села на свободный стул. Тут же проснулся ее внутренний голос, который возмущенно проговорил: «Ну зачем ты тратишь время в коридоре жилконторы? Неужели тебе здесь нравится, в этом унылом, тусклом месте? Что тебе, больше нечем заняться?» Надежде нечего было ответить, и она промолчала. Тут дверь кабинета распахнулась, оттуда выкатилась невысокая кругленькая женщина с красным лицом и выпученными глазами. Она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и бессмысленно размахивала руками. К ней подскочила женщина с вязанием и сунула в руку упаковку таблеток: — Примите, женщина, это успокоительное! Несчастная проглотила две таблетки не запивая. Лицо ее приняло осмысленное выражение, и она проговорила дрожащим голосом: — Мегера! Ужас-ужас! В это время из кабинета раздался громкий голос: — Следующий! — Сейчас ваша очередь! — одна из женщин со смартфоном обратилась к мужчине с иностранным романом. Мужчина побледнел, привстал, снова сел и неуверенно проговорил: — Я вас пропущу… мне нужно жену дождаться, она еще не подошла… — Я тоже лучше подожду… — испуганно пролепетала женщина. — Следующий! — снова прогремел голос из кабинета. — Я сейчас… я на минутку… мне срочно нужно… — проговорила женщина с вязаньем и припустила прочь по коридору. Надежда огляделась и увидела, что осталась одна перед кабинетом Камнеедовой. Нет, все-таки измельчал народ, расслабился. Раньше бы никто не сбежал. Дисциплина раньше была: надо идти — значит надо. Хоть к начальнице жилконторы, хоть к зубному врачу, хоть к черту на именины. — Следующий! — снова донеслось из-за двери. Надежда встала и вошла в кабинет. Сама хозяйка кабинета восседала за письменным столом, сложив перед собой руки и глядя на посетительницу как на случайно залетевшую в компот муху. Лицо ее напоминало цветом недозрелый помидор, но общим обликом гражданка Камнеедова была похожа на упитанного гамадрила средних лет. Точнее — на вожака небольшой стаи гамадрилов. Если, конечно, ячейка общества гамадрилов называется именно стаей, а не стадом или сворой. Надежда мимолетом порадовалась, что определила обезьяну, похожую на Камнеедову, наугад, не глядя. Одета Камнеедова была в бордовый костюм, цвет которого соперничал с цветом ее щек. Кабинет гражданки Камнеедовой был обставлен со строгой безвкусицей, как и должен быть обставлен такой кабинет мелкой начальницы. На стенах висели какие-то грамоты, чередующиеся с цветными календарями прошлых лет — на год Петуха, год Лошади, год пресловутой Обезьяны. Видимо, подчиненные каждый год дарили своей начальнице такие календари. И не только календари. На полке за спиной Камнеедовой стояли керамические статуэтки, сделанные в уже известной Надежде мастерской. Они попадали на полку в порядке дарения, поэтому в первом ряду красовался яркий керамический петух, облаченный в пиджак такого же жизнерадостного цвета, как тот, что был сейчас надет на его хозяйке. Из-за петуха игриво выглядывала керамическая лошадь с красными щеками и вылупленными глазами, за лошадью угадывалось еще какое-то сувенирное животное. Надежда подозревала, что это обезьяна, но стопроцентной уверенности у нее не было. — Что у вас, женщина? — сурово осведомилась Камнеедова, окинув Надежду с ног до головы суровым взглядом. Под этим взглядом Надежда Николаевна ощутила всю свою незначительность. Ей захотелось тут же стушеваться, слиться с пейзажем и вообще исчезнуть. Спрятаться под стол, а там уж ползти по-пластунски к двери, прикрывая голову руками, как при артобстреле. Дверь приоткрыть на малюсенькую щелочку и просочиться в нее тихо, как мышь. И больше никогда не беспокоить занятого человека своими пустяковыми вопросами. Вот какое действие оказывала на посетителей гражданка Камнеедова одним своим взглядом. Однако Надежда не дала воли этим упадническим настроениям, глубоко вдохнула и затараторила: — У меня, значит, по оплате коммуналки вопросы. Почему в прошлой платежке за отопление выписано семьсот двадцать рублей, а в этой — семьсот пятнадцать? В прошлом месяце теплее было, а в этом холоднее, почему же в этом меньше насчитали? А за воду — наоборот: в прошлый месяц семьсот пятнадцать, а в этот — семьсот двадцать! Когда я в прошлом месяце все время дома была, а в этом к племяннице уезжала! — Что? — переспросила Камнеедова, нахмурив брови. — Я ничего не поняла! Я за вами не поспела! Вы не можете медленнее говорить? — Как — еще медленнее? Ну ладно, я же вам еще повторю. — И Надежда зачастила в два раза быстрее: — В прошлой, значит, платежке выписано семьсот двадцать, а в этой семьсот пятнадцать, это за отопление, а за воду — все наоборот, когда должно быть не так, потому как в том месяце было теплее, а в этом — я к племяннице уезжала, потому что я с ее собакой сидела, нельзя же собаку одну оставлять! Она когда одна, все время лает, и соседи недовольны! Выдав эту тираду, она привстала, якобы для того, чтобы быть ближе к Камнеедовой. На самом же деле, стоя возле стола, она могла лучше разглядеть сувенирных животных на полке. Теперь она не сомневалась, что за спиной лошади притаилась обезьяна с пылающими, как помидоры, щеками. Значит, до этой жилконторы охотник за обезьянами еще не добрался — стоит макака на месте абсолютно целая, вот бы обследовать эту обезьяну прежде него! — Женщина, сядьте! — потребовала Камнеедова. — У меня от вас в глазах рябит! — Я, конечно, сяду, — невозмутимо ответила Надежда, — только я так и не поняла, почему это в платежках такая путаница. Если в этом месяце я к племяннице уезжала, а в том было теплее, почему же в этой платежке семьсот двадцать, а в той семьсот пятнадцать? Когда я в этом месяце уезжала… Лицо Камнеедовой выглядело так, как будто помидоры ее щек быстро и неотвратимо дозревают. Глаза ее стали еще более выпученными, а волосы встали дыбом. Надежда почувствовала сильнейшее желание отойти как можно дальше, но посчитала это минутой слабости и смотрела твердо. — Женщина! — рявкнула Камнеедова. — Какая племянница? Какая собака? Чего вы от меня хотите? — Племянница моя родная, хотя нет… она мне двоюродная, но все равно как родная, а собака — эрдельтерьер, но когда одна, лает прямо как какой-нибудь пудель… — Надежда вспомнила свою приятельницу Муську Василькову и попыталась говорить таким же визгливым голосом. Получилось не очень похоже, но противно. — Женщина! — попыталась прервать ее Камнеедова. — При чем тут ваш пудель? Если у вам… у вас… если вопросы по оплате, почему вы ко мне пришли? С этими вопросами вам нужно в бухгалтерию! — А я и пришла в бухгалтерию, только они какие-то непонятливые. Я им все подробно объяснила — и про то, что в том месяце теплее, и про племянницу, и про собаку, а они ничего не поняли и стали все валерьянку пить, а мне сказали, чтобы я к вам пошла, потому что только вы можете в моем вопросе разобраться… Все лицо Камнеедовой побагровело, она расстегнула верхнюю пуговицу блузки, но все равно дышала тяжело и хрипло, как будто только что бегом поднялась на двадцатый этаж. На лбу у нее выступили крупные капли пота, она судорожным движением выдвинула ящик стола, трясущейся рукой достала из него пузырек и маленький стаканчик и безуспешно попыталась накапать в него лекарство. Надежда устыдилась, но в глубине ее души шевельнулась неуместная гордость: надо же, она сумела довести до приступа мелкую начальницу, прошедшую огонь, воду и медные трубы! Однако как бы тетка копыта тут не откинула, неприятностей потом не оберешься… Она обошла стол, взяла из руки Камнеедовой пузырек и участливо спросила: — Сколько? — Тридцать… — хрипло выдохнула та. Надежда накапала тридцать капель, долила минеральной воды из бутылки и поднесла к губам чиновницы. Та выпила, дыхание ее стало немного ровнее. — Окно… — проговорила она, немного отдышавшись. Надежда кивнула и открыла окно. В кабинет хлынул с улицы сырой холодный воздух, и Камнеедова стала приходить в себя. Однако, увидев Надежду, она снова побагровела и хрипло проговорила: — Женщина, уйдите, у меня больше нет сил с вами разговаривать! Надежда решила не переигрывать и покинула кабинет. Она и так узнала достаточно много: очередная обезьяна находится в жилконторе и злоумышленник до нее еще не добрался. Нужно постараться опередить его, но вот как? Перед дверью кабинета Надежда столкнулась с мужчиной. Это был не тот, прежний мужчина интеллигентного вида с иностранной книжкой в руках, который пропустил вперед Надежду. Этот был моложе, бойчее, лет сорока, с темными, слегка редеющими на макушке волосами. — Что там она — одна? — осведомился он у Надежды, кивнув на кабинет. — Никого у нее нет? — Никого, но только вы немного обождите — ей сейчас плохо. — Плохо? Это хорошо… — странно ответил мужчина и, несмотря на предупреждение Надежды, вошел в кабинет. Надежда шла к выходу из жилконторы, думая, как ей снова сюда проникнуть, желательно после окончания рабочего дня, когда Камнеедовой не будет в ее кабинете. Причем хорошо бы это сделать как можно быстрее, чтобы ее не опередил охотник за обезьянами… Тут проснулся ее внутренний голос, этот зануда и перестраховщик, и задал ей вопрос: для чего ей все это нужно? За каким, как говорится, чертом? И Надежда с некоторым стыдом поняла, что в данном случае он прав. Вот для чего она тратит столько сил и времени на бесполезные поиски? Ну какое ей дело до этих обезьян, хоть бы их было и не восемь, а все двенадцать? Человек что-то там спрятал в обезьяну. Глупо, конечно, но у него явно были на то свои причины. И теперь он эту свою вещь пытается найти. Не совсем законным путем, но ей-то, Надежде, что до этого? Ну, украл он одну статуэтку из танцевального кружка, это ненаказуемо. Ну, в химчистку залез, так, в общем, ничего ценного и не взял. В мастерской компьютер украл, так небось компьютер был старый, недорогой. А уж что Люську бросил, так она сама виновата, не нужно было за первого встречного замуж собираться. Могла вообще на какого-нибудь уголовника нарваться, он бы ее убил и ограбил. А этот никого не тронул. Что бомжу Тюте в глаз засветил, так бомж привычный, ему и не так перепадало.