I Минька Гусар В грязной чайной вблизи огородов и пустырей за Обводным каналом хрипел граммофон. Его никто не слушал. Было слишком рано, только начинались сумерки морозного ноябрьского дня. Обычные посетители этой трущобы – мусорщики, поденные рабочие, босяки и вообще всякий люд неопределенных и темных профессий – еще отсутствовали. Пользуясь безлюдьем, за прилавком похрапывал буфетчик. В дальнем углу прикорнул на стуле его единственный слуга, парень крепкого сложения. Хрипенье граммофона было привычно для них и не мешало спать. Керосиновая лампа коптила и чадила, но и противный запах не будил спавших. Однако их сон все-таки был чуток. Едва слышное бряцанье колокольчика на наружной входной двери вмиг пробудило обоих. Буфетчик уставился суровым взглядом на дверь. Слуга вскочил со стула. В этот момент внутренняя входная дверь распахнулась, в чайную ворвались с улицы клубы морозного воздуха, и в них обрисовалась человеческая фигура. При взгляде на вошедшего суровое выражение сбежало с лица буфетчика. Посетитель был маленького роста, подвижный старичок с мелкими чертами лица, крючковатым носом и гладко выбритым подбородком, его глаза были прикрыты очками в металлической оправе. Одет он был небогато, но чисто: в теплое пальто с барашковым воротником и такого же меха островерхую шапку. Старичок вошел в чайную с видом завсегдатая, уверенного в хорошем приеме. – Огня-то в лампе, Дмитрий, убавь! – закричал он еще с порога. – Ишь, как коптит! Эх, креста на вас нет: не бережете хозяйского добра. – Затем, обращаясь к буфетчику, добавил: – Сергею Федоровичу почет! Буфетчик был уже около гостя и с заискивающей улыбкою лепетал: – Евгению Николаевичу… Сколько лет, сколько зим! Разоблачайтесь. Позвольте, помогу… – Ничего, ничего, я сам, – запротестовал гость, впрочем, не особенно уклоняясь от любезных услуг буфетчика. – Мало привычен я к деликатностям-то… А вот насчет лет и зим, так это вы как будто того… – Как же-с, помилуйте! – заегозил буфетчик. – Вы у нас, можно сказать, редчайший гость… – Ну, уж и редчайший… Так, по знакомству, бываю… – Евгений Николаевич говорил и в-то же время протирал стекла своих очков. – Ты бы, Сергей Федорович, машине-то своей пасть заткнул. Беда от этих граммофонов: гудят, и слова из-за них сказать нельзя. Это было сказано спокойно, даже шутливо, но Сергей Федорович бросился к граммофону. Евгений Николаевич между тем надел очки, достал из кармана сюртука платок, отер им лицо и направился к столику у окна. Дойдя до столика, он сел на стоявший около него стул. – Чайку? – подлетел к нему Дмитрий. – Можно. Собери ка. Сергей Федорович, а, Сергей Федорович! Буфетчик, уже справившийся с граммофоном, очутился около гостя. – Что прикажете, Евгений Николаевич? – Да вот садись-ка, прежде всего. Одни мы? – Одни с, Евгений Николаевич. – А повар? – Что же повар? Он – свой. Да и нет его в настоящую секунду. – И прекрасно! Ну, что скажете хорошенького? – Относительно чего, Евгений Николаевич? – Ну вот, непонятливый! О чем же нам говорить то? О заказе спрашиваю… В это время Дмитрий подлетел с подносом, на котором громыхали чайник и чашки. – Скатерку, скатерку, Дмитрий, да почище! – засуетился Сергей Федорович. – Так вы, Евгений Николаевич, относительно заказа? Исполнено-с! Лицо старика оживилось при этом сообщении. – Да ну? – воскликнул он. – Нашли? – Как же иначе? Сказано – сделано: у нас все так. – Где же он? – Раненько пожаловали, Евгений Николаевич, – произнес буфетчик, усмехаясь. – Сами знаете, кто же из них в эту пору у нас бывает? Теперь все в разброде: кто где… Обождать придется. – Ну что же, подожду. Так вы уверены, что это тот самый, который мне нужен? – Еще бы! Уж я свое дело знаю… Все сходится, как вы указали. Да вот что: разве попытать счастья. Дмитрий! Сбегай-ка на огород Кобранова, туда сегодня народ сбивали парники рогожами покрывать, спроси Миньку Гусара. Ежели там – тащи сюда, скажи, я требую… Схватив шапку и обернув горло какой-то тряпкой, Дмитрий выскочил за дверь. Сергей Федорович и гость остались одни. Несколько секунд они молчали, меряя друг друга взглядами. – Смею спросить, Евгений Николаевич, – заговорил первым буфетчик, – на что это вам так Минька Гусар занадобился? Пропащий ведь он совсем: никакого толка. Из отпетых отпетый. – Вот его судьба теперь и выходит: хочу человека осчастливить. – Та-ак… – протянул с заметным недоверием Сергей Федорович. – Только вряд ли что выйдет. Даром хлопотать будете… Позволите налить чайку? – Пожалуйста. А почему вы думаете, добрейший, что даром?.. – Докладывал я вам: человек отпетый. У него даже образа и подобия человеческого нет… Сущая грязь он – вот что. Никаких стараний не стоит. Сергей Федорович, видимо, ожидал, что его сообщение произведет впечатление на собеседника, но тот сперва нахмурился, а потом вдруг засмеялся и воскликнул: – Вот, добрейший, нам это самое и нужно! – То есть что же? – не понял буфетчик. – Да вот-то, что образа и подобия человеческого у этого вашего – ну, как его? – Миньки Гусара нет. Тон Евгения Николаевича был игривый, Сергей Федорович хотел что-то сказать в ответ, но в это мгновение в чайную ворвался Дмитрий, крича: – Идет! Минька Гусар идет! Нашел я его… на кобрановских огородах. Евгений Николаевич при этом окрике вздрогнул. – Трезвый Минька то? – спросил у Дмитрия буфетчик. – Не-то чтоб первой трезвости, но как следует… Он, Сергей Федорович, спрашивал, какая в нем у вас надобность, я не сказал ничего. Требуют, да и все! – Молодец! – похвалил его буфетчик и, обращаясь к гостю, сказал: – Если побеседовать думаете, так у меня, Евгений Николаевич, для этого каморочка найдется… как бы вроде отдельного кабинета. – Прекрасно! – ответил гость. – А что, Митя, Гусар-то ваш, как по внешности? Хорош? – Картина – да и все! – кинул Дмитрий, захохотав. – Хоть сейчас на выставку, ежели кого напугать нужно. – Да я не про то… Как он? Очень оборван? – Не только оборван – общипан весь! – Ну, вот вот, я про это и спрашиваю. А что, Сергей Федорович, одежонки какой-нибудь для этого человека у вас не найдется? – Одежонки? Так разве вы его с собой взять хотите? – Именно взять. – Не советую-с, хоть и не мое это дело, – проговорил буфетчик, отставляя в сторону стул. – С таким, можно сказать, субъектом в одной комнате быть противно, а не только что с собой его брать… а насчет одежонки, ежели вы, Евгений Николаевич, приказываете, похлопочу… Найдется для вас. Евгений Николаевич раза два сердито сдвинул брови, но потом воскликнул: – Вот и прекрасно, если найдется! Поторопитесь же, достойнейший. Знаете, это ничего, если ваш костюм не по последней моде будет, только бы мне вашего Гусара с собой вывезти… А за мной ваши хлопоты не пропадут… – Знаю-с, – успокоил его Сергей Федорович. – Так я пойду, поищу… Да позвольте! – вдруг воскликнул он, взглядывая в полузамерзшее окно. – Вот и Гусар собственной персоной… Действительно, двери с шумом распахнулись, и в чайную ворвался не человек, а, скорее, человеческая фигура, закутанная в невообразимой пестроты лохмотья. Последние были запорошены снегом, кое-где на них висели примерзшие ледяные сосульки. Голова фигуры была покрыта изорванным женским платком, подвязанным концами под подбородком. Сверху из-под платка выбивалась копна густых, черных, слипшихся и смерзшихся волос, а снизу во все стороны торчала густая, всклокоченная борода. – Минька Гусар, полюбуйтесь, ежели не противно! – ироническим тоном провозгласил Сергей Федорович, указывая гостю на ворвавшегося босяка. II Последняя ценность