– Прочь! – отмахнулся Нейгоф. – Был или не был? – совсем грозно наступил на него Кобылкин. – Был! Пустите! – И водочку пили, и разговоры по душам разговаривали? – Да, да! Пустите же, иначе я ни за что не ручаюсь! – Нейгоф, наконец, вырвался от Кобылкина и бросился к Софье. – Дорогая, успокойтесь! – растерянно произнес он. – Вы все еще здесь? – обернулся он в сторону стоявшего у дверей Кобылкина. – Исчезаю-с! В момент исчезаю-с! Совет да любовь! Имею честь кланяться, желаю провести время с пользой и, главное, не забывать моей сказочки! – и Мефодий Кириллович вышел, оставив графа около плачущей Софьи. XIII Объяснение Выходя, Кобылкин на минуту задержался у порога с вышедшей запереть за ним двери миловидной горничной. – Цветик лазоревый, свет Настенька, – шепнул он ей, – от женишка вашего Афанасия Дмитриевича нижайший поклон вам! – А вы, господин, откуда моего Афоньку знаете? – зарделась девушка. – Знаю уж! Помалкивайте только… Велел он спросить, когда навестить его, купидона вашего, думаете? – Ах, какой срам! – заволновалась Настя. – Чужие люди про нашу любовь говорят!.. Скажите, завтра к вечеру забегу. – Ладно, так и передам. А теперь к барышне спешите. Дверь захлопнулась. Мефодий Кириллович с минуту постоял на площадке, почесывая в задумчивости переносицу. «Пригодится девчурка-то, – думал он. – Ладно я сделал, что Афанасия этого успел к рукам прибрать. Теперь свой верный человек при Шульчихе будет. А граф-то, граф! Хорош! Совсем опутан, попался в тенета. Только теперь я убедился, что Козодоева убил не он, и что Шульц с товарищами к оному делу ручки свои приложила. Она, она! Это ясно как божий день… Только кто эти товарищи? Ловко дело ведут: ни с какой стороны комар носа не подточит… А я вот возьму и подточу! Только придется этого графа предать на волю его собственной участи… пусть в паутине запутается… Вот тогда-то все наружу и выплывет». Рассуждая так сам с собою, Кобылкин спустился с лестницы, но со двора не ушел, а скрылся под находившимся напротив крыльцом. Там он поднялся по лестнице на третий этаж и позвонил у дверей одной из квартир. Его впустили туда после звонка, как человека, хорошо известного и даже пользующегося уважением. Нейгоф, как только ушел Кобылкин, сейчас же позабыл о его существовании. – Софья Карловна, милая, бесценная! Да успокойтесь же, – бормотал он, опустившись на колени около судорожно рыдавшей Софьи. – Тяжело! Ох, как тяжело! – судорожно вздрагивала она. – За что это? Что я сделала? – Забудьте! Ну, стоит ли, родная, так расстраиваться из-за всякого… – Не из-за всякого, граф. Вы знаете, кто это? Он ворвался, ворвался смело… Этому человеку известно, кто я, и он не считает нужным даже скрывать свое презрение. – Голубушка, да что вы говорите? Что может знать этот человек? Что? – То, что я одинока, беззащитна… Одна, одна… безродная… за меня заступиться некому… Одна я, одна на этом свете! Ни отца, ни брата, никого… – Софья Карловна, дорогая моя, позвольте мне… – Нет, погодите, граф, – остановила графа Софья, – дайте мне говорить… Да, граф, никого!.. Умер Евгений Николаевич, и опять я – всеми покинутая, никому не нужная босоножка… Как в детстве… прошлое вернулось! Прошлое все-то же, только в другом виде… Тогда, в детстве, меня бил, трепал, щипал всякий, кому было не лень, теперь-то же: приходят, оскорбляют кто хочет, когда хочет… Ох, как тяжело!.. – Полно, не смотрите на жизнь так мрачно! – пробовал утешить ее Нейгоф. – Не создаете ли вы сами себе ужасов? – Нет, граф! Ах, если бы вы только знали!.. Ведь этот ужасный человек не первый раз преследует меня… Вы слышали: он говорит мне дерзости, когда я их ничем не заслужила; он делает какие-то пошлые намеки, когда вся моя жизнь чиста, если не вспоминать моего несчастного детства… Да и в нем нет ничего, что могло бы опорочить меня. Голод, нищета – разве была я в них виновата? А между тем я расплачиваюсь за свои прежние беды… И нет для меня выхода из страшного заколдованного круга, созданного моим несчастным прошлым. Она опять заплакала. Нейгоф почувствовал, что и у него на глазах выступили слезы. Он взял руку Софьи и поцеловал ее. Софья не противилась. – Граф! – вдруг воскликнула она, заслышав, что часы пробили три. – Вы не обидитесь… у меня просьба к вам… – Приказывайте! – встрепенулся Нейгоф. – Оставьте меня, уйдите… – Вы меня гоните! – упавшим голосом произнес граф. – Нет, нет! Приходите после… вечером… прошу вас! Я хочу успокоиться… побыть одна. Вечером, вечером, граф! Я жду вас, непременно явитесь! Вы не сердитесь на меня? Да? – Я понимаю вас, – кротко ответил Нейгоф, вставая и беря шляпу, – я сам глубоко несчастен, меня тоже оскорбляли люди… Я понимаю все. Он поклонился и пошел к дверям. – Постойте, – остановила его Софья. – Дайте слово, вы не сердитесь? Придете? – Да, приду. – Смотрите же, я буду ждать… Я расстроюсь, если вы не придете. А теперь ступайте и… возвращайтесь. Граф ушел. Сразу же после этого Софья подошла к зеркалу, внимательно осмотрела себя и вдруг рассмеялась. – Однако! – сказала она себе. – Я и не знала, что у меня такой драматический талант. Браво, браво! Стасик будет доволен… Настя, Настя! – Что прикажете, барышня? – появилась горничная. – У меня сегодня должен быть Станислав Федорович… Чего это вы улыбаетесь? – Обрадовалась, барышня, столько времени их не видать было. – Станислав Федорович уезжал… Так вот, вы больше никого не принимайте, в особенности этого сегодняшнего старика. Как он меня расстроил!.. Чу, звонок! Это – Куделинский. Бегите, Настя, откройте! Настя поспешила в переднюю. Как только Станислав вошел, Софья бросилась к нему не шею. – Стасик, милый! – радостно воскликнула она. – Наконец-то! Как я скучала! – Уж будто и скучала! Думаю, на скуку у тебя и времени не было. – Как же не было! Эти противные Квель и Марич покоя мне не давали со своими наставлениями, репетициями… – Верю, – сказал Куделинский, входя с Софьей в гостиную. – Ну, птичка, чем ты меня порадуешь? Как наше дело? – Великолепно! Поверишь ли, он у меня вот тут, – сжала Софья в кулачок руку. – Ого, какая ты у меня! Значит, еще немного – и ты сиятельная особа. – Не знаю. – Как не знаешь? – Так… Боюсь, помешают. – Кто? Чего же смотрят Квель и Марич. Почему они не уберут помехи? – Но ты знаешь, вмешался этот Кобылкин. – Расскажи! – с досадою произнес Станислав. Софья сообщила ему, что Кобылкин уже не раз оказывался на ее дороге. Она рассказала, как должна была уйти из больницы от Нейгофа и прекратить свои посещения из боязни встретиться с Мефодием Кирилловичем, о появлении которого в палате ее уведомили. Поведала она и о том, как своим появлением Кобылкин помешал Нейгофу высказаться до конца. – Я боюсь его, Стася! – закончила свой рассказ Софья. – Понимаешь, этот человек везде… Он глаз не спускает с этого графа. – Вполне понятно, – заметил Куделинский. – Этот негодник пронюхал, что Нейгоф был у Козодоева, и подозревает его… Но ведь он бессилен! А все-таки нужно поскорее привести это дело к концу… Скорее, Софья, скорей, надевай на себя графскую корону… Спеши! Это главное; что будет после – увидим… XIV