Несмотря на то что зима уже установилась, на кобрановских огородах, среди пустырей за Обводным каналом, ежедневно производились работы. С утра появлялись толпы босяков, сторожа раздавали им метлы, лопаты, иные получали вороха рогож, и, запасшись всем этим, они шли к парникам, которые в мороз нужно было тщательно закрывать, а в солнечные, ясные дни освобождать от прикрытий. Работа была не трудная, заработок ничтожный, но босяки шли на кобрановские огороды охотно, потому что здесь в сторожках и пустых парниках они всегда могли найти себе приют, укрыться от бдительного ока полиции, нередко появлявшейся здесь в целях поимки еще более темных, чем босяки, личностей. В одно пасмурное утро на огородах кипела работа. Работники разбились на кучки по три четыре человека и работали живо, перекидываясь шутками и бранью. – Эх, братцы мои, нет нашего Гусара, – вспомнил об отсутствовавшем товарище один из босяков, которого все называли Васькой Зуем. – Нет, да и не будет, – отозвался другой. – Был Гусар, да вышел. – Как не будет? Куда ему деться, кроме наших огородов? – Постой, ребята, – остановил всех Зуй. – Ты почему это, Метла, знаешь, что Гусара больше не будет? – А потому, что знаю, – огрызнулся Метла. – Выслали его, что ли? – полюбопытствовал другой. – Кабы выслали, так мы знали бы, – заметил Зуй, – слух бы прошел. Ну, Метла, куда Минька Гусар делся? – А я почем знаю! – опять огрызнулся угрюмый босяк. – Зря, стало быть, болтаешь… Вот намнем бока, так будешь знать! – Было бы за что мять! А не за что, так я и сдачи дать могу!.. У меня… во! – поднял Метла вверх увесистый кулачище. – Эй, вы там, «золотая рота»! – раздался окрик сторожа. – Чего пасти разинули? Живо за дело, а не то… Видимо, «золотая рота» хорошо знала, что должно последовать за этим «не то». Несколько минут работа у босяков продолжалась. – А все же любопытно, – вполголоса сказал Зуй, – где наш Минька теперь? – В больницу его тогда отправили, – ответил сосед, – вишь, хворать вздумал; какие нежности при нашей бедности! – В больнице его нет, – буркнул Метла, – я навещать бегал… Сказали, выписался и ушел. – Да где же он тогда? – опять остановился Зуй. – Черт его знает где! – отозвался Метла. – Только на Выборгской у огородников его тоже нет. – Да пусть его пропадает совсем, чтоб ему пусто было! – проворчал Метла. – И-то правда, – поддержал его Зуй, – ежели жив только, никуда не денется: сюда прибежит. Разговор стих, но тем не менее любопытство было возбуждено. Товарищи вспомнили о Миньке, и теперь казалось, что без него на кобрановских огородах чего-то недостает. – Метла, – пристал к угрюмому товарищу Зуй, – а почему это ты выдумал, что Гусара больше не будет? – Да его с дамой видели. – Кого? Миньку Гусара? Зуй даже лопату из рук выронил. – Его самого! С чего это тебя вдруг прорвало? Зуй раскатисто хохотал, схватившись руками за бока: – Ох, уморил, до смерти уморил, сивый леший! Ребята! Слушай-ка! Время близилось к первому утреннему перерыву работ, а потому сторожа не были страшны босякам. Услышав хохот Зуя, они быстро собрались вокруг него и Метлы. – Чего гогочешь, рвань этакая? – раздавались удивленные голоса. – Да Метла со смеху морит: слышь, говорит он, будто нашего Миньку Гусара с дамой видели. – И с раскрасавицей… А сам-то он – что твой барин разодет: шляпа цилиндр и при перчатках. – Это Минька-то? Гусар наш? Шум и крики, пронесшиеся по огородам, прервали этот разговор. От всех парников и гряд к сторожке, стоявшей у входных ворот, бежали люди. Сторожа громкими криками сзывали их сюда. У сторожки уже собралась толпа босяков. Все стояли без шапок, и на лицах было написано крайнее удивление. За воротами была видна карета, а среди толпы, резко выделяясь своим изысканно приличным видом, стояли мужчина и женщина. – Батюшки! – заорал во все горло Зуй при виде посетителя. – Да ведь это Минька Гусар наш!.. Как взглянул я – сразу признал! Нейгоф – это был он – услыхал восклицание и, склоняясь к своей спутнице, тихо сказал: – Видишь, Соня, помнят, узнают… А ты еще говорила, что я изменился до неузнаваемости. Братцы! – возвысив голос, обратился он к толпе. – Ухожу я от вас… совсем ухожу! Да, одиннадцать лет я с вами прожил и решил, что проститься необходимо. Вот и явился сюда. – Что же? Милости просим! – послышались восклицания одних. – За честь спасибо! – выкрикнули другие. – Вот она, босяцкая натура! – умилились некоторые. – Сейчас видно, что свой брат Исаакий… Не вытерпел и прибег. – Теперь пусть отвальную ставит! – перекричал один голос все остальные. – Будет, будет! – добродушно рассмеялся Нейгоф. – Только погодите, братцы, хочу я слово сказать… – Скорее, Михаил, – сквозь зубы проговорила Софья, – я уже достаточно налюбовалась этими типами, да и к тому же холодно! – Сейчас, дорогая, сейчас, – нежно ответил ей Нейгоф. – Так вот что, братцы! Есть пословица у нас: «От тюрьмы да сумы не отказывайся»; так к этой пословице добавить нужно, что и от босяческого звания ни один человек не должен отказываться… Пути к нему ведут разные – и долгие, и короткие, а главный путь, идя по которому никогда в босяческое звание не попадешь, хотя и широк, да прохожих много на нем, тесно очень. Чуть кто споткнется, соседи уже столкнуть норовят, не поддержать, а столкнуть; упавшим же людям только и пути, что в босяки. По себе это знаю. И редко кто, вот как я теперь, на прежнюю дорогу попадает. Трудно это… ой как трудно!.. Чудом разве назад выкарабкаешься. А для меня добрые люди нашлись. И воскрес человек, из мертвых встал! Это я воскрес. И вы можете воскреснуть, поддержитесь только. – Куда уж нам! – вывернулся вперед Зуй. – Не про нас калачи горячи, масло масляно… А ежели с вами такое случилось, господин, так позвольте вас поздравить. Он раскланялся, растопыривая свои красные ручищи. – Спасибо!.. Есть, братцы, с чем меня поздравить! – ласково ответил Нейгоф. – Прежде всего, с тем, что ушел я от вас и никогда более не вернусь. – Врешь! – проворчал Метла. – Теперь и я скажу: вернешься! Больно высоко залетел, как бы в лужу с высоты не сверзиться. – А потом, братцы, поздравить меня нужно еще вот с чем. Через свое босячество я и счастье себе великое нашел. Кабы не оно, босячество-то, так не видать бы мне счастья и радости как своих ушей. А счастье мое – вот оно! – указал Нейгоф на Софью. – Это – невеста моя, братцы, она-то меня на путь истинный лаской, участием да словом добрым вернула. – Урра! – заревели десятки голосов. – С наступающим законным браком честь имеем поздравить! – Михаил, – заметила графу Софья, – кончай скорей эту сцену… я озябла. Мне, наконец, скучно!.. – Милая, еще одно слово. Зуй, Метла, подите-ка сюда! Веселый и угрюмый босяки выступили вперед. – Вот на отвальную, – высыпал им в пригоршни несколько золотых монет Нейгоф. – Это всем, братцы; веселитесь! Зуй и Метла должны на всех поровну разделить. – Чего делить! – воскликнул Зуй. – Пропьем все… все до копеечки у твоего же приятеля, Сергея Федоровича, вот тебе и дележ! – Ваше дело! – засмеялся Нейгоф. – Только лихом не поминайте. – А ты что же? Не пьешь? – полюбопытствовал Метла. Нейгоф отрицательно покачал головой. – Неужто бросил? Так-таки маковой росинки не пропускаешь? Ведь куда как жаден до зелья был. – Был, да! – согласился Нейгоф. – А что было, – то прошло и вновь не возвратится. Прощайте, братцы! – вдруг поклонился он в пояс всей толпе оборванцев. – Виноват чем пред вами – простите великодушно. Прощайте! – Он поклонился снова и, выпрямившись, сказал: – Пойдем, Соня! На глазах Михаила Андреевича блестели слезинки. Софья заметила их и с досадой отвернулась. Они пошли к карете. Толпа оборванцев, к которым присоединились и огородные сторожа, двинулась за ними. Когда карета тронулась, все эти люди побежали за нею, и их «ура» не смолкало, пока экипаж не скрылся из виду. – Теперь, братцы ребята, – заорал Зуй, – марш все к Сергею Федоровичу в чайную! Вот они, капитальчики-то сердечные! – забрякал он монетами. – Пропьем все во здравие друга разлюбезного, Миньки Гусара… А работа, ну ее! Все идем, всем дано, все и пропивать будем! Веселись, душа босяцкая. Через несколько минут чайная Сергея Федоровича уже была полна народом, и в ней появилось разливное море водки. Босяки все более хмелели. – А как теперь Миньку Гусара по-новому зовут? – спросил у веселого Зуя Сергей Федорович, узнавший о всем происшедшем на кобрановских огородах. – А кто его там знает, – легкомысленно ответил Зуй. – Как-нибудь да зовут.