— Значит, вы даете его мне как окончательное доказательство вины Арнольда, так? И мне нужно идти к Лоскальцо, заключать с ним сделку как можно скорее. — Да, — сказал Мюррей, — это так. У меня создалось впечатление, что вы работаете для Ландина потому, что уверены в его невиновности. Теперь, когда у вас есть доказательство его вины, я хочу видеть, что вы станете делать? Пойдете в суд, зная, что он будет лгать на каждом шагу, или заключите сделку с Лоскальцо? Ральф, это сложный вопрос, с которым, если хотите оставаться адвокатом по уголовным делам, вы обязательно столкнетесь. Может быть, вы найдете на него ответ. — Я — нет, — сказал Харлинген и посмотрел на Мюррея странно проницательным взглядом. — Думаю, что если кто-то сможет приблизиться к ответу, возможно, это будете вы. — Спасибо, но меня можете исключить. — Вы были исключены, Мюррей, — с нажимом сказал Харлинген. — Что заставило вас вернуться? — Не нужно скромничать в этом деле, — ответил Мюррей. — Я хочу, чтобы Рут увидела этот лист. Хочу, чтобы поняла раз и навсегда, какой Ландин лгун и взяточник. После этого я буду считать счет оплаченным. — Нет, не будете. Вы после этого выйдете отсюда и напьетесь вдрызг. Подцепите первую согласившуюся женщину, уляжетесь с ней в постель и не получите от этого удовольствия. Будете биться головой о стену, пытаясь забыть Рут, и не сможете. Вот как, Мюррей, вы относитесь к ней, и мы оба это знаем. Я говорил вам, что так поступать не следует. Вы только стараетесь подорвать репутацию Арнольда, запятнать его. Но все, чего вам удалось добиться, насколько касается Рут, — это подорвать собственную репутацию. Рука Мюррея взлетела, ухватила воротник халата Харлингена и едва не стащила его со стула. — Это она сказала вам? Она так слепа, что… — Мюррей, для таких выходок сейчас слишком раннее время, — спокойно сказал Харлинген и, не пытаясь вырваться, ждал, пока рука не разжалась. — Она ничего мне не говорила, но это и не нужно. Видите ли, даже если она презирает Арнольда за связь с той женщиной, даже вернула ему из-за этого кольцо, — она привязана к нему той верностью, которая иногда выше личных чувств. Она убеждена, что он невиновен в преступлении, в котором его обвиняют, и верна этому убеждению. Изменить это могло бы только его собственное признание. Теперь понимаете, с чем пытаетесь сражаться? — Но это бессмысленно! Я доказал его вину! — Вы ничего не доказали. Вы начали с пристрастного отношения, и оно все время влияло на вас. Вы принимали все, что предлагали вам, лишь бы это было уликой против Арнольда. Миллер, Шрейд, Уайкофф — каждый, кто против Арнольда, автоматически оказывался на вашей стороне. Все, что попадало вам в руки, всякое данное вам показание, вот эта бумага, служило не материалом для проверки и объективного анализа, а оружием для использования против Арнольда. И самое печальное — вы все время расхаживали с высокомерной уверенностью, что ваше дело правое. Вы доказываете Рут, что вы лучше Арнольда. Ставите на его место другого продажного полицейского. Черт возьми, приятель, из вас даже не получился хороший циник. Он вас разит самодовольством. Мюррей почувствовал, как в душе забурлил гнев. И подавил его. — Вы говорите за себя или за Рут? — Говорю за Арнольда Ландина, — ответил Харлинген. — Поскольку он мой клиент. — Хорошо, тогда я хочу, чтобу Рут говорила за себя. Хочу, чтобы она увидела этот лист бумаги, а потом сказала мне, что думает по этому поводу. — Это легко устроить. Вечером я приглашу ее сюда, и вы тоже можете находиться здесь. Это будет вам удобно? — Более, чем удобно, — ответил Мюррей. — Это будет настоящим удовольствием. — Не думаю. — Харлинген заколебался. — Знаете, я хотел позвонить вам по одному поводу, но раз вы здесь… — Так? — По поводу того, что вы говорили той ночью. Вы сказали, что Рут может грозить опасность. Я беспокоился… — И напрасно, — заговорил Мюррей. — За ней постоянно ведется наблюдение. Только не говорите ей об этом. В наблюдении за человеком нет ничего плохого, но если об этом узнают и сообщат полиции, можно получить обвинение в нарушении общественной нравственности. Мне было бы неприятно видеть кого-нибудь из моих людей арестованным, потому что я сказал об этом вам. — Что ж, в таком случае… — Харлинген улыбнулся. — Знаете, Мюррей, хотел бы познакомиться с вами при других обстоятельствах. У меня предчувствие… — Это очень любезно с вашей стороны, — сказал Мюррей и увидел, что улыбка Харлингена мгновенно исчезла. Подался вперед и указал на подпись внизу страницы: — У меня к вам еще вопрос. Эта фамилия бухгалтера — вы ее узнаете? Харлинген пристально рассмотрел ее. — Не узнаю. А должен? — Возможно, нет. Как думаете, Меган уже вышла из своей комнаты? Я хотел бы спросить ее об этом. — Меган? Почему Меган? — Не знаю. У меня никак не идет из головы, что она говорила однажды об этом человеке, и я хотел бы убедиться… — Что ж, — с сомнением сказал Харлинген, — раз хотите этого… Меган завтракала вместе с матерью. Бледная, склоненная над тарелкой с яичницей, она вяло ковыряла ее вилкой. Увидев Мюррей, вымученно улыбнулась: — Привет, Мюррей. — Привет, Меган, — откликнулся он. — Когда пришел, я хотел увидеть тебя. Как дела? — О, как будто все в порядке. — Девочка перевернула вилку другим концом вперед, и мать сказала со сдерживаемым отчаянием: — Меган, перестань дурачиться и ешь. Яичница, наверное, уже совсем остыла. — Остыла, — с отвращением сказала Меган. — Она неописуемо отвратительна. Не могу есть ее. — Меган! — повысил голос отец. Меган начала есть. — Разве не ужасно? — обратилась она к Мюррею. — Этим утром у меня совсем нет аппетита. Наверное, у меня нежный желудок. — С желудком у тебя все в порядке, — сказала мать. — Нет. Наверное, он психосоматический. — Она повернулась к Мюррею: — Когда вы были в нашей школе, понравилась вам пьеса? — Да, очень. — Так вот, — оживленно заговорила Меган, — у нас спектакль в пятницу, после полудня, потому что в это время начинается празднование Рождества, и билеты всего по доллару. И это по очень доброму делу — для старушек или что-то в этом роде. Можете прийти, если будете свободны. Можете даже привести кого-нибудь. — А потом отважилась сказать: — Можете привести миссис Дональдсон. Она говорила, что любит все, связанное с театром, правда? Мюррей при этом внезапно ощутил душевную боль. — Да, но сейчас ее нет в городе. И наверное, я буду занят. — А-а. — Извини, — сказал Мюррей. — Но даже если я не смогу прийти, сделаешь мне одолжение? — О да. — Так вот, есть один человек — Чарлз Пирози, кажется, ты как-то говорила мне о нем. Помнишь? Лицо Меган приняло озадаченное выражение. — Нет, не помню. — Совсем не помнишь? Она покачала головой: — Нет, Мюррей. Хотя да, помню! Он был в телевизоре. — В телевизоре? С чего бы? Он бухгалтер. Меган уставилась остановившимся взглядом в потолок. Очевидно, это был ее способ напрягать память. — Он был в телевизоре, — отчужденно сказала она, а потом повернулась к Мюррею, глаза ее теперь блестели при воспоминании. — Только он не был на экране, о нем говорили. Помните, когда кончился фильм о частном детективе Кейт Брэнниган, начались новости? Диктор сказал, что Чарлз Пирози погиб в дорожном происшествии. Сказал, скрывшийся водитель… Мюррей, в чем дело? Это правда, так ведь? Почему у вас такой вид? Заведенное на Ландина дело внезапно раскрылось перед ним, все содержащееся в нем полетело ему в лицо, словно колода карт Алисе в конце ее сна. Вся колода, все джокеры развернулись перед ним веером, он смотрел на них широко раскрытыми глазами и удивлялся. Голос Фрэнка в ушах велел отвернуться и забыть — отказаться от дела, раз теряешь все и ничего не приобретаешь, — а другие голоса старались заглушить это предостережение, требовали забыть Фрэнка Конми, забыть все усвоенные суровые уроки. Он видел, что Харлингены недоуменно смотрят на него. Они не слышали шума, который звучал у него в голове, и, чтобы прекратить его, ему требовалось сделать выбор. Он сделал, и голос Фрэнка Конми больше не раздавался. — Ральф, — сказал Мюррей, — думаю, мы раскрыли дело полностью. Не говорите ничего об этом Рут. Не говорите ничего о нашем разговоре. Сейчас мне нужно бежать, но я свяжусь с вами. Только сидите тихо. Последнее, что он слышал, выходя из двери, был громкий голос Меган, недоуменно обращавшейся к родителям. — А что я такого сказала? — спросила она. Глава 4 25 ноября, Нью-Йорк. По сообщениям полиции, шестидесятилетнего Чарлза Пирози вчера поздно вечером сбила автомашина и протащила на капоте два квартала. На повороте он упал с капота. Автомобиль скрылся. Пирози, житель Нью-Рошели, был обнаружен в бессознательном состоянии на Восточной Шестьдесят второй улице, примерно в тридцати футах от Мэдисон-авеню, в 22 часа 10 минут случайным прохожим. Пострадавший скончался в машине «Скорой помощи» по пути в больницу имени Рузвельта.