Раздвигая столики, он прошел ко входу в ресторан и ступил на толстый персидский ковер в вестибюле. Бар находился внизу, и он спустился в бар. Сначала, не снимая плаща, заглянул внутрь. В баре сидели двое офицеров, и больше никого. Бармена, стоявшего за стойкой, он никогда раньше не видел. Прежнего бармена Нико наверняка мобилизовали. Альберехт повесил пальто и сел на барный стул слева от офицеров, с наслаждением вдыхая висевший в воздухе запах алкоголя. – Будь ты разумный человек, ты бы этим и удовлетворился, – сказал я. Порой я не против пошутить. – В день по две-три капли йеневера на носовой платок и нюхать. Это спасло бы тебя от мучений и предотвратило бы многие несчастья, если бы ты смог этим ограничиться.[9] Он кисло улыбнулся своим ребяческим мыслям и заказал пива. Несчастный случай. «Если мой проступок рано или поздно будет обнаружен, то ни одна собака не поверит, что я был трезв». И Альберехт сделал первый глоток пива. При ближайшем рассмотрении пиво на вкус – все равно что вода, в которой три дня размачивали зачерствевший кусок хлеба. Что тут вкусного? Надо будет подержать ломоть хлеба три дня в воде, попробовать, какой будет вкус. И он сделал второй глоток. За стойкой бара висело три зеркала, так что посетители могли рассматривать друг друга, не поворачивая головы. Один из офицеров, лейтенант-артиллерист с двумя звездочками и двумя перекрещенными орудийными стволами на воротнике-стойке, пил йеневер. Второй выглядел худым и сморщенным, хоть и не старым. Все его лицо, от шеи до лба, было испещрено глубокими морщинами. На нем была такая же зеленая полевая форма, как и у первого офицера, но на воротничке, отороченном черным бархатом, поблескивали вышитые золотыми нитками пропеллеры. Присмотревшись хорошенько, я увидел у него на верхней губе тонкую полоску светлых волосков. – Хотите сигарету? – Нет, спасибо, я не курю. Артиллерист сам с трудом достал сигарету из пачки, которую только что предлагал Альберехту, и положил ее перед летчиком. – К тому же, – сказал летчик, – немцам ничего не стоит сжечь все самолеты, прежде чем они поднимутся в воздух. – Так они сделали в Польше в первый же день. Уничтожили все польские военно-воздушные силы. – Этого никак не предотвратить. – Замаскировать кучами веток. – А как из-под них выпутаться, когда надо будет взлетать? А в Норвегии Пятая колонна насыпала песка в двигатели. – Песка? – Песка. Кстати. Знаешь, сколько у нас самолетов, по скорости соизмеримых с немецкими? – Где-то шестьдесят. Я так полагаю. У нас же есть наш отличный G. 1?[10] – Говоришь, шестьдесят? На самом деле их всего двадцать три. G. 1, отличный самолет, делает до 450 километров в час. Ян, налей-ка мне еще две порции того же. Бармен подошел к нему и наклонил над его рюмкой бутылку с пробкой-дозатором, в которой забулькал йеневер. – Всего двадцать три? – спросил другой офицер с недоверием, как будто был в магазине и боялся, что ему недодадут товара. – Есть еще двадцать три других самолета, но на них нет вооружения. – Елки-палки! Но ведь его можно установить! – Как только – так сразу. Так что займись! Так вот, эти двадцать три, в которых уже есть вооружение… Знаешь, сколько из них оборудованы радиоаппаратурой? Артиллерист низко наклонил голову и сделал глоток йеневера. – Четырнадцать, – сказал летчик. Сжал правый кулак и стал ритмично ударять им по стойке, скандируя, точно болельщик во время матча: – Че-тыр-над-цать, Че-тыр-над-цать! – Надо было конфисковать у КЛМ все гражданские самолеты и оборудовать люками для сбрасывания бомб. Это же современные машины. Хоть что-то…[11] – Конечно. Немцы легко посбивали бы их все из катапульты. Второй офицер выпил рюмку до дна, сложив губы трубочкой, и по его лицу было видно, что на душе у него накипело что-то очень важное. Настолько важное, что он должен был чрезвычайно сосредоточенно допить рюмку, прежде чем поделиться. Потом он посмотрел сквозь рюмку на свет, поставил ее, с агрессией в движениях повернулся к Альберехту, внимательно оглядел его, заключил, что Альберехт – не шпион, и затем сказал летчику: – Попробуй догадаться, сколько времени моя батарея сможет вести огонь, если потребуется. – И сколько же? – У меня есть по двенадцать зарядов на орудие. – Если потребуется, то боеприпасы доставят из Англии по воздуху. Ты что, не знаешь? – Нет, не знаю. Зато знаю из очень надежного источника, что с зенитной артиллерией обстоит еще хуже. Компании «Рейнметалл-Борсиг» заказано двадцать тридцатисемимиллиметровых зениток. Наше правительство уже заплатило за них сливочным маслом на сумму два миллиона. И думаешь, Гитлер поставил нам эти зенитки?[12] – Я думаю, они сейчас в пути. – Прошу прощения, что вмешиваюсь в разговор, – сказал Альберехт, – но даже если Германия вынашивает некие планы, мне кажется вполне вероятным, что они все-таки поставят нам эти зенитки. В качестве прикрытия, понимаете? Впрочем, во время Восьмидесятилетней войны мы тоже поставляли пушки испанцам и наоборот. Тут не было ничего особенного.[13] – На этот раз война продлится меньше восьмидесяти лет, – сказал летчик. Лейтенант-артиллерист, недавно так нарочито изучавший Альберехта, теперь повернулся к нему всем корпусом. – Это полная нелепость, – сказал он, – я бы на месте Гитлера тоже не стал поставлять нам зенитки. – То, что он отказался от поставки зениток, может как раз означать, что он не собирается на нас нападать, – сказал Альберехт. – Иначе он послал бы нам заказанное в Германии вооружение, чтобы не вызвать подозрения. Гитлер очень хитер. – Глядя на вас, я вижу, что вы не Пятая колонна, так что могу доверить один секрет. – Я сам – не Пятая колонна, но у моей матери служанка-немка. – Известно ли вам, сколько раз уже объявляли боевую тревогу? – Но ее объявляли на ровном месте, это была учебная тревога, вы это хотите сказать, учебная тревога. – Отложить не значит отменить, – вдруг вмешался в разговор летчик. – Вы хотите сказать, что это была настоящая тревога, совершенно всерьез? – спросил Альберехт. – Может быть, правительство хотело проверить, насколько армия готова к войне. – Готова, не готова, – сказал артиллерист, – но против немцев мы бессильны. Бес-силь-ны. – У нас есть Ватерлиния, если что, мы затопим земли вдоль границы с Германией, – сказал Альберехт, глотнул пива и подумал: на вкус – как вода, в которой много дней пролежал кусок хлеба. – Так-то оно так, – сказал артиллерист, – но сразу видно, что вы не военный. Вы как сердитый ребенок. Кто сказал, что неприятель нападет с востока? – Но вы же не станете утверждать, что нам угрожает Англия? Летчик расхохотался. – Позвольте рассказать вам еще кое-что, – сказал артиллерист, – полагаю, вам можно доверять. Я это услышал из источника, который не буду называть. В ночь с 13-го на 14 апреля береговая охрана близ Ден Хелдера заметила передвижение большого морского конвоя, направлявшегося на юг. Большого конвоя, шестнадцать кораблей. Немецких кораблей. Понимаете, что я хочу сказать? На Норвегию они напали с моря. С нами может быть то же самое. Шестнадцать немецких кораблей. Не сухопутные войска с востока, а военно-морские силы с запада. – Но, господин лейтенант, – сказал Альберехт, – даже если немцы на это пойдут, есть же великобританский флот. Если немцы попытаются напасть на нас с моря, то британцы уже через час дадут им отпор. – Вполне может быть, – сказал лейтенант, – но через месяц мы уже не сможем вот так сидеть втроем, вчетвером, как сидим сейчас. По морю, по суше и по воздуху. Скажи, Ян, ты еврей? А ты, Долф? Ты еврей? Бармен стоял у дальнего конца барной стойки, у кассы, и не переставая что-то писал. – Если ты еврей, – сказал артиллерист, – то самое правильное – за неделю собрать чемодан. – Ты пораженец, – сказал летчик. Альберехт отхлебнул из кружки немного пива, ставшего совсем безвкусным и теплым, таким, что пить невозможно, и проглотил его. Сделал еще один глоток – чтобы затем завязать навеки. «Ты мог бы выпить и десять кружек пива без всякого удовольствия, – сказал черт. – Ты мог бы выпить и десять кружек пива, чтобы доказать, что пиво на тебя не действует». Самую большую беду моей жизни я превозмог, отметил про себя Альберехт с удовлетворением. И вместо нее за один день на меня обрушились две новые напасти. Нет, ваша честь, я не выпил ни капли. Я не был пьян. Но ведь известно, что вы всегда любили заложить за воротник. Я не пил уже полгода, ваша честь, уже полгода капли в рот не брал. Связано ли это с той женщиной, которая появилась в вашей жизни? Да, действительно, можно так сказать. И эта женщина в тот самый день отбыла в Америку? Да, действительно, но… Вы проводили ее в Хук-ван-Холланд? Разумеется, но… И вы были сильно расстроены после прощанья? Не стану отрицать, но все же… Но вы все же утверждаете, что капли в рот не брали? Такая вот карьера: от государственного обвинителя до отчаянно отрицающего все на свете подозреваемого. Нет, ваша честь, я не пил, ни капли, я бросил навсегда, я исправился… О Небеса, какое унижение! Не пострадает ли его чувство самоуважения меньше, если он пропустит мимо ушей обвинение в том, что был пьян? Какая разница? Он вел себя, как пьяница, и неважно, выпил он или нет. И после того как отсидит положенный срок, ему останется только отправиться вкалывать чернорабочим в Америке – что-нибудь в этом духе. Лейтенант-артиллерист снова обратился к Альберехту, словно знал, что у него в мыслях как раз закончился один абзац и еще не начался следующий. (Человеческие мысли? Книга, в которой по очереди делают записи Бог и Дьявол и которую человек должен прочесть от начала до конца. О, как это меня огорчает.) Альберехт взглянул на военного и отметил про себя, что офицер уже совсем захмелел. – У вас есть жена и дети? – Нет, жены и детей у меня нет, – сказал Альберехт. – А вот у него есть, скажи, Долф? – обратился артиллерист к летчику. – Сколько у тебя жен и детей? Пять? – Детей шесть, – сказал летчик, и от широкой улыбки складок на морщинистом лице стало еще больше. – А сколько жен? – Шестьдесят. – Значит, плохо старался. Он плохо старался, – повторил артиллерист, обращаясь к Альберехту, и повернулся в его сторону так резко, что кожаное сиденье барного стула заскрипело под форменными брюками. – А я вот хорошо старался, но это не помогло.