Книга первая Попавшие в переплет Сага о разобранной крыше И вот во сне явился к нему маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку и глумливо сказал: – Голым профилем на ежа не сядешь!.. Михаил Булгаков Глава первая О, верните крылья! Мне пора! Умереть, как умерло вчера! Умереть задолго до утра!.. Ф.-Г. Лорка …А угрюмый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках, истекающих во рту всем блаженством мира, о поджаренном хлебе на горячем шампуре, о столовом красном в пластмассовом стаканчике, и о многом другом, оставшемся в рюкзаках, оставшихся в байдарках, оставшихся у места стоянки на берегу… и Талька молчал, устав спрашивать меня – папа, а скоро мы выйдем обратно? Скоро, сынок… и я двигался, как сомнамбула, поглядывая на хмурящееся небо, на завязанные в узлы стволы чахлых сосен-уродцев, и никак не мог понять, что же меня раздражает больше – злобная безысходность леса, болтовня Бакса или всепрощающая покорность моего измученного сына. Черт нас дернул потащиться искать хутора! Ехидный, лохматый черт, нашептавший в ухо идею прикупить сальца, молодой картошечки и крепчайшего местного самогона на пахучих травках, – чтоб тебя ангелы забрали, искуситель проклятый! – Крыша, папа, – тихо сказал Талька, и я не сразу понял, о чем это он, а потом на нос мне упала холодная скользкая капля, и еще одна, а Бакс заорал от радости дурным голосом, схватил Тальку за руку, и все мы кинулись через искореженный подлесок – туда, где в просвете между деревьями мелькнула серо-стальная черепица остроконечной крыши. Мы бежали, оступались, гремели банками и бидонами, а неспешный дождь щелкал вокруг нас мокрой плетью, и мы влетели на хутор, влетели в этот оазис цивилизации – пять домов-изб, один флигель и с дюжину всяческих пристроек – и через десять минут вся наша радость бесследно улетучилась. Хутор был пуст. Не заброшен, а именно пуст. И в одном из незапертых домов, куда мы самовольно вошли, на кухне стояла кастрюля с холодным гречневым кулешом. Примерно вчерашним. Съедобным. – Тайна «Марии Целесты», – пробормотал Бакс, протирая очки полой рубашки. – Бермудская деревня. Гигантский гриб-людоед… – Крысолов из Гаммельна, – немедленно подхватил эрудированный Талька. – С дудкой. Пап, теперь твоя очередь… Я промолчал. Не нравился мне этот хутор. Особенно флигель, где кто-то глухо стонал. Бакс заткнулся, глядя на меня, прислушался, и, судя по выражению его лица, ему все это тоже не понравилось. – Пошли, Анджей, глянем, – предложил Бакс и, не дожидаясь ответа, двинулся первым. Я переставил зашипевшего было Тальку себе за спину и тоже направился к флигелю. Дождь оживленно заскакал вокруг нас, приплясывая и брызгаясь, но я не понял причин его веселья, пока не вошел в полуоторванную дверь, – и дождь вошел следом. Крыша флигеля была разворочена вдребезги, и серое небо просачивалось сквозь дыры между балками перекрытий и обломками черепицы. Мебель – если драный тюфяк на деревянной подставке, рассохшуюся тумбочку и кучу мелкой ерунды можно назвать мебелью – была дряхлой, сморщившейся и хрипло дышала на ладан. Как и сухонькая старуха, лежавшая на тюфяке. Талька испуганно засопел за моим плечом. Бакс зачем-то пригладил мокрые волосы и стал ожесточенно копаться в своей всклокоченной бороде. – Здравствуйте, бабушка, – ни к селу ни к городу заявил мой сын. Бабушка разлепила один глаз, оказавшийся неприятно хищным и цепким, оглядела всю нашу компанию и зашлась сухим, резким кашлем. Я попятился, а в голову лезла всякая дурость, вроде «ты меня накорми, напои, в баньку своди… что там еще?.. самогону нацеди…». Бакс открыл рот, закрыл его, снова открыл – и лучше бы он этого не делал. – Что вы здесь делаете, женщина? – командирским тоном осведомился Бакс. Бабка пожевала впалыми губами, заворочалась и попыталась оторвать голову от тюфяка. – Помираю я, – натужно прохрипела она и после долгой паузы добавила: – Здесь… Налет нервного хамства мигом слетел с Бакса. Он вообще-то парень отличный, с понятием, и безотказный до упора – но часто реагирует на ситуацию неадекватно, за что и страдает. Девушки в наше время не любят чрезмерно порядочных… впрочем, Ася его любила. – Может, «Скорую» вызвать? – робко предложил Талька и стал озираться в поисках телефона. Что поделаешь, городской ребенок… Пора было принимать волевое решение. Я приблизился к ложу, присел подле старухи – и меня поразил запах, стоявший у смертного одра. Чистый, прохладный запах ночного озера со спящими кувшинками и серебряным плеском рыбы… Странная ассоциация, совершенно не к месту – но тогда она не показалась мне странной. Я подумал, что в таком месте в голову и должны приходить ненормальные мысли, и тут же возникло ощущение, что все мы – и я, и Талька, и Бакс, и старуха – запутались в некоей бесконечной и туманной паутине, причем совершенно неясно, кто мы – пауки, мухи или сошедшие с ума туристы и выжившая из того же ума полудохлая Яга… Ощущение мелькнуло и погасло, оставив после себя легкий холодок. – Люди-то где, хозяйка? – мягко поинтересовался я, касаясь лба старухи. Бакс и Талька придвинулись ближе, и мой сердобольный наследник опустился на корточки, тронув свесившуюся вниз узкую руку с синими старческими венами. Бабка покосилась на Тальку, и я вздрогнул, увидев ее хищно-ласковый взгляд и костлявые пальцы, дернувшиеся в сторону и словно помимо воли хозяйки сомкнувшиеся на запястье мальчишки; и я еще подумал, что так, наверное, смотрит голодная рысь на свое потомство. – Ушли люди… Сказано ведь – помираю я… вот и ушли… все… ушли, сынок… и вы бы уходили… Она все держала Талькино запястье, слабо дергая плечом, будто пытаясь оторвать непокорные пальцы; и сухонькое старушечье тело внезапно напряглось, натянулось струной, связующей нитью между белобрысым мальчишкой тринадцати лет от роду и чем-то неясным, неведомым, что дрожью обожгло мне ладонь, когда я трогал бабкин лоб. Я только никак не мог понять, откуда во мне это брожение мыслей и полное отсутствие брезгливости, – а она-то должна была быть, уж я себя знаю… Бакс потоптался и решительно двинулся в обход импровизированной кровати. – Давайте-ка ее в дом перенесем. Слышишь, Энджи, берись с той стороны… под крышу ее надо, дождь ведь, а тут разворотили все не по-людски, гады, и смылись… – Не надо под крышу, – шептала старуха, пока мы с Баксом бережно поднимали ее. – Не надо… под крышу… оставьте… черт вас принес, ироды… оставьте… Голос прервался, и вся она сразу стала гораздо тяжелее. – Она умерла, – с недетской уверенностью сказал Талька. – Папа, дядя Бакс, положите ее здесь. Не надо ее никуда уносить. Честное слово, не надо… И я понял, что он прав. Глава вторая Глаза мои бродят сами, глаза мои стали псами. Ф.-Г. Лорка