В 1916 году, в разгаре своей завоевательной войны, немцы волей-неволей стали первопроходцами в том, что касалось излечения от этой болезни – «боязни пушек», как они ее называли. Но их подход был обусловлен их культурой. Поддаться страху было позорно и постыдно. И потому их метод лечения, известный как «метод Кауфмана», был основан на психологическом давлении и – как ни трудно мне было в это поверить – на причинении боли. – Меня отправили к доктору Йелланду. Он был британцем, но последователем Кауфмана и применял технику, которую называл фарадизацией. Он воздействовал напрямую на симптомы с помощью электричества. Например, если у человека были проблемы с речью, в его язык и гортань посылали электрические разряды, его запирали в комнате и привязывали к креслу до тех пор, пока он не начинал говорить. – О господи! И это работало? – Да! Процент излечившихся называют «поистине чудесным». Вот только не упоминают о том, что в большинстве случаев болезнь возвращается. – А в твоем… – Йелланд старался «излечить» меня от плохих воспоминаний. Возможно, ты помнишь, что я во время Войны получил ужасные ожоги – особенно пострадали руки. И временами, когда мне снятся кошмары о заточении или бегстве или когда я вижу на лондонских улицах призраков минувшего, мои старые раны ноют – словно бы из солидарности. Намеренно уязвляя пораженные участки, Йелланд пытался разорвать связь между воспоминаниями и физической болью, таким образом стараясь избавить меня от гнета памяти – так он это видел. – И в итоге… – После пары сеансов я решил прекратить лечение, – только и сказал он. – И были совершенно правы! – с чувством произнес Эрик. – Не сказал бы, что у этой процедуры есть преимущества перед курортным лечением, – сухо заметил Уолтер. После этого Уолтером занялись Майерс и его коллега, Уильям Риверс, который, будучи последователем Фрейда, со скепсисом относился к фарадизации и схожим методикам. – Теперь я обретаюсь куда в более приятном предместье Вены, и вместо разрядов у меня разговоры – с Фрейдом и его учениками. Мы все говорим и говорим, а доктора пытаются понять, как травма, угнездившаяся глубоко в раненой душе, влияет на поведение человека. В этом действительно что-то есть – но я, как и британские врачи, скептически отношусь к утверждению Фрейда, будто в основе любого душевного порыва лежит сексуальное влечение. Возьмите марсиан – вот вам и контрпример! Насколько нам известно, у марсиан вовсе нет понятия пола – у нас есть физические свидетельства того, что они воспроизводили себе подобных, не вступая в половой контакт. Как же к ним применить метод Фрейда? И при этом они разумные существа, у них явно есть мотивы… Я перевела взгляд на своих спутников. Пора было переходить к сути. – Уолтер, не надо сейчас беспокоиться о марсианах. Мне жаль слышать о твоих злоключениях. Я сочувствую тебе. Возможно, ты знаешь, что я уехала из Британии после выборов одиннадцатого года, когда к власти пришел Марвин со своими напыщенными громилами. Помню, как солдаты в форме маршировали за каретой во время коронации Георга… Я бы не хотела вслед за тобой оказаться у них в руках. Но ты позвонил, чтобы что-то мне сообщить. – Я отчаянно пытался выйти на связь хоть с кем-то. Не только с тобой, но и с Фрэнком, и с Кэролайн… Я не нашел другого пути, кроме как достучаться до тебя, Джули. Я не мог сам узнать, где именно ты живешь в Нью-Йорке, поэтому попросил майора Идена передать тебе мое послание. Надеюсь, ты поймешь, ради чего я это затеял. Ты всегда… – «Обнаруживала недюжинное присутствие духа», как ты выразился в своей книге? – Прости меня! Послушай: я предлагаю тебе вернуться в Англию. Время еще есть. Садись на пароход – средств у меня хватает. Собери семью, и я позвоню снова. Возможно, стоит остановиться возле Уокинга – дом, где жили мы с Кэролайн, давно продан, но… – В чем дело, Уолтер? Объясни мне хоть что-нибудь. Так началось необычайное путешествие, которое привело меня из фойе самого высокого здания в мире к подножию марсианского треножника в Лондоне – и повлекло дальше. Но пока что Уолтер сказал только одно: – У меня плохие новости с неба. 5. Я возвращаюсь в Англию Я стала искать подходящий пароход и узнала, что «Лузитания» готовится к отплытию. Раз уж Уолтер готов все оплатить, почему бы не совершить путешествие со вкусом? Вскоре я раздобыла билеты для себя – и для Эрика Идена с Альбертом Куком, которые, услышав мрачные намеки Уолтера, решили свернуть свой тур по Америке, принеся извинения профессору Скиапарелли. Марсианская война определила собой все течение их жизни; конечно же, они не могли не последовать за мной. Не то чтобы в тот момент я горела желанием сразу же отправиться в путь. Гарри Кейн, мой бравый рыцарь, разделял мои чувства. – Если ты американец, в Англии тебе сейчас придется несладко, – сказал он. – Стоит открыть рот, как по говору все сразу поймут, что ты янки, – и любой коп сочтет своим долгом к тебе прицепиться. А Букингемский дворец у них при этом охраняют немцы. И где тут логика? – Это политика, ничего не поделаешь. Он хмыкнул. – Лично я считаю, что это марсиане во всем виноваты. Как по мне, здесь, по эту сторону океана, Марсианская война, конечно, считалась большим событием, вызвала панику и все в таком роде, – но когда она кончилась, то стала восприниматься как природный катаклизм, все равно что извержение вулкана в Йоркшире или где-то там. – Ты вообще знаешь, где находится Йоркшир? – Да вы пропали с передовиц, как только очередной сорвиголова спрыгнул с Бруклинского моста! И кайзер не перестал двигать своих оловянных солдатиков по карте Европы, правда же? Но вы, британцы, кажется, так и не оправились от марсиан. Я была вынуждена кивнуть. – Ты проявляешь чудеса проницательности. Так что не позволишь моему деверю оплатить тебе недельный круиз? – Как-нибудь в другой раз, крошка. Мы вскользь попрощались – тогда я не могла предположить, что еще очень нескоро увижу Гарри Кейна. Минуло два дня после звонка Уолтера, и пора было отправляться в путь. Сборы не отняли у меня много времени. Я привыкла путешествовать налегке с того самого ужасного утра, когда я гостила у своего брата хирурга Джорджа и его жены Элис в Стэнмуре – и брат, вернувшись с вызова из Пиннера, сообщил нам новости о марсианском вторжении. Он усадил нас в коляску, пообещав, что встретится с нами в Эджуэре, после того как оповестит соседей. Для нас это было то еще приключение – вы наверняка знаете о нем со слов Уолтера, который относительно достоверно описал его в своей Летописи. Ведь по пути мы столкнулись с его братом, моим будущим мужем Фрэнком, и в итоге наша история оказалась известна широкой публике. Но Уолтер с присущим ему пренебрежением к деталям, касающимся человеческих судеб, не счел нужным рассказать о бесследном исчезновении моего брата, Джорджа Эльфинстона, которого мы так и не встретили. Кук и Эрик ждали меня на пристани. Лайнер «Лузитания» был настоящим плавучим отелем – с электрическими лифтами и телефоном в каждой каюте. Это быстроходное судно должно было легко перенести нас через океанские волны – плавание занимало меньше шести дней. Конечно, в то время не было более быстрого способа пересечь Атлантику: огромные цеппелины больше не летали над океаном, и всего год прошел с тех пор, как Алкок и Браун совершили перелет между материками на военном самолете с полным баком горючего – такие самолеты впервые появились на Восточном фронте войны Шлиффена. Путешествие успело вымотать меня, еще не начавшись. Нам пришлось провести лишние сутки в доке, пока в гавани собирался конвой: около двадцати кораблей, включая наш – самый крупный пассажирский лайнер, – несколько торговых судов, а также американские эсминцы, оснащенные гидролокаторами и глубинными бомбами и готовые дать отпор немецким подлодкам. С первых недель войны Шлиффена, которая грянула в 1914 году, ни одна немецкая торпеда даже не поцарапала американский корабль, и тот факт, что подобные меры предосторожности полагали необходимыми, говорит о напряжении, царившем в то время между странами. Но во всем этом были и свои положительные стороны: конвой направлялся в Саутгемптон, а не в Ливерпуль, где обычно причаливала «Лузитания», – таким образом, мы должны были высадиться ближе к Лондону. Во время плавания я в основном проводила время в корабельной библиотеке; Эрик облюбовал гимнастический зал, а Кук – салон первого класса с витражными стеклами, мраморными колоннами и трепетными барышнями. Пассажиры то и дело мрачно перешучивались. Говорили, нам повезло, что в нашем конвое не было «Титаника», корабля судоходной компании «Уайт стар», который многие считали проклятым: он едва не пошел на дно после столкновения с айсбергом в первом же плавании – и уцелел только благодаря броне из алюминиевого сплава, в состав которого входил и марсианский металл. Как только мы причалили в Саутгемптоне, на борт взошли пограничники в черной форме. Их сопровождало несколько обычных солдат в хаки. Мы, трое британских подданных, чьи документы проверили еще на борту, быстро сошли на пристань, в то время как граждане Америки и прочие иностранцы – как и предсказывал Гарри – остались для дальнейшего досмотра. Когда мы покинули корабль, громоздкий багаж двух моих попутчиков был отправлен в лондонский отель. На выходе из пассажирского терминала нас встречал Филип Паррис, кузен Уолтера Дженкинса. Тогда ему было за пятьдесят. Это был грузный, широколицый тип. Он напомаживал свои черные с проседью волосы и одевался в строгие костюмы, дополняя их, как правило, темным галстуком и жилетом, поверх которого красовалась толстая цепочка для часов. Он во всем производил впечатление человека делового и представительного – и достаточно надежного, чтобы некто вроде Уолтера Дженкинса доверил ему благополучие трех путников вроде нас, занесенных ветром из-за океана. Точно так же он некогда вверил собственную жену чужим заботам в хаосе Марсианской войны, пока сам носился за пришельцами по просторам Англии, как слепень за лошадью. В своих мемуарах Уолтер пренебрежительно отозвался о Филипе как о человеке храбром, но не настолько, чтобы быстро реагировать на опасность. Ха! Я бы скорее предпочла иметь на своей стороне такого человека, как Паррис, нежели такого, как Дженкинс. Филип тут же отвел нас на стоянку и рассказал о своих планах. Он намеревался отвезти нас в отель, а потом, через пару дней, – в Уокинг, где должна была собраться семья Уолтера. – Надеюсь, пограничники не слишком вас утомили? Эрик Иден покачал головой. – Они просто делали свое дело. Но когда они всей толпой поднялись на борт… столько мундиров я не видел с тех самых пор, как покинул Инкерманские казармы. Филип фыркнул. – Это вы еще не были в Лондоне. Все из-за Марвина – как по мне, он чересчур близко сошелся с кайзером. Мы подошли к его автомобилю – новенькому «бентли». Его рама, почти полностью алюминиевая, блестела в жидких лучах мартовского солнца. Кук, присвистнув, провел пальцем по изящным изгибам капота. – Что за красотка! Филип улыбнулся в ответ: – Как есть красотка! Английский алюминий – или лучше сказать «марсианский», полный бак турецкого бензина и лучшая кожа с французских распродаж. И это не только из любви к роскоши! Я сейчас занимаюсь алюминием, и мне нужно рекламировать свой товар. Сейчас мы свернем на восток, на Портсмут-роуд. Держите документы под рукой. Нам нужно будет проехать через Суррейский коридор – вам, вероятно, будет интересно на это посмотреть, но стража у ворот нынче довольно дерганая… Суррейский коридор? Стража у ворот? Меня долго не было в Британии, но я помнила, что в Европе даже для пересечения государственных границ не нужно предъявлять документы – не говоря уже о путешествии по Англии. Филип усадил нас в автомобиль. В салоне пахло лаковой кожей. Возле Портсмута Филип по просьбе Кука свернул с главной дороги и заехал на возвышение, с которого открывался вид на город и гавань. Портсмут всегда был главным портом Королевского флота, и Английский канал бороздило множество кораблей. В весенней дымке они казались призрачными. Из труб валил черный дым и рассеивался на ветру. Кук и Эрик, оба военные, были заворожены этим зрелищем. – Что-то затевается, – пробормотал Кук. – Глядите, сколько судов. – Жаль, что у меня нет с собой бинокля, – сказал Филип. – Среди вас кто-нибудь разбирается в кораблях? Не все суда здесь наши. Есть немецкие, а есть и французские, конфискованные во время войны Шлиффена. – Он быстро оглянулся, словно заговорщик. – С американцами сейчас напряженные отношения. В моем клубе ходят слухи… Поговаривают, что кайзеру, который занял всю Европу, снова не сидится на месте. Сначала немцы вступили в войну в Европе, чтобы быстро обескровить Францию и получить возможность ударить по России, пока она не мобилизовала войска, – а теперь планируют захватить Америку, пока та не стала слишком серьезным противником. У Америки, как вы знаете, достойный флот, но очень маленькая регулярная армия, да к тому же сложности с соседней Мексикой. Если немцы смогут переправить флот через Атлантику, а мексиканцев убедят пересечь границу… – Это безумие, – проговорил Эрик. – Только и разговоров, что о войне. Всех держат в панике. – И под контролем, – вставила я. – Вините в этом кайзера, – сказал Кук. – Он силен – и побеждает на одном континенте. Может победить и на другом – почему нет? Я наблюдала за всеми военными перипетиями издалека. В каком-то смысле все это началось еще во времена Марсианской войны. Британский флот, лучший в мире, оказался бессильным против угрозы с неба. Когда мы с Фрэнком отплывали из Англии на пароходе, мы видели ла-маншскую эскадру, выстроившуюся вдоль устья Темзы, – как выразился Уолтер, моряки «зорко наблюдали за победоносным шествием марсиан, бессильные, однако, ему помешать». Так что после войны случились масштабные перестановки: финансирование резервной армии было повышено, а флота – напротив, урезано. Все это сопровождалось причитаниями об утрате традиций и жестким соперничеством между разными видами войск. Частью этой стратегии стало подписание с кайзером в 1912 году довольно унизительного пакта о ненападении – это было сделано во избежание гонки военно-морских вооружений. После ужасов марсианского вторжения милитаристская направленность Марвиновского режима срезонировала с общими настроениями. Отдельные предприимчивые дельцы обернули это в свою пользу: портные стали шить униформу, кожевники – изготавливать портупеи, кобуры, сапоги и прочее обмундирование, а военные заводы неустанно штамповали оружие, готовясь кинуть его в разверстую пасть грядущих войн… Все это в конце концов привело к тому, что в 1914 году союзники нас предали.