Фрэнк одобрил мой план: он не раз видел, как тяжело Элис переживает удары судьбы – начиная со дня нашей встречи, когда мы бежали из Лондона во время Первой войны. Однако он был рад, что именно я возьму на себя эту ношу. Сам Фрэнк до сих пор жил в нашем бывшем доме в Хайгейте, к северу от Лондона. Теперь он стал домом для его второй жены и сына, и там же Фрэнк вел прием, выкупив мою долю. Сейчас он собирался поехать домой и предложил подвезти меня до Стэнмура – для него это был не слишком большой крюк. Я согласилась, хотя мы долго пререкались, прежде чем я убедила его принять половину платы за бензин. Это был шутливый спор, но в нем сквозило легкое раздражение; думаю, впрочем, после развода – даже самого мирного – это лучшее, на что можно рассчитывать. Итак, мы попрощались с Оттершоу и друзьями. Филип, кузен Фрэнка, поехал к семье, которая, после того как их дом в Лезерхэде был разрушен во время войны, обосновалась на южном берегу. Берт Кук и Эрик Иден попросили, чтобы их подвезли на вокзал, – они собирались уехать на поезде в Лондон и поискать их полки. Хотя они оба уже не состояли на службе, но были уверены, что в свете чрезвычайного положения их примут обратно. А Лондон, как выразился Кук, вскоре должен был стать «одним большим распределительным пунктом» оружия и солдат – готовых к отправке туда, куда марсиане в конечном счете решат приземлиться. Что до Марины Оджилви, она решила остаться в Оттершоу, в нескольких милях от Хорселлской ямы, куда в прошлый раз приземлился первый цилиндр захватчиков. Она объяснила это тем, что «молния не бьет дважды в одно место». Позже, встретившись с ней снова, я убедилась, что она была права. Итак, мы с Фрэнком сели в машину и поехали на север. Мы решили не ехать напрямую, поскольку эта дорога пролегала через Коридор и сулила сложности, и отправились кружным путем. Мы поехали на запад к Бэгшоту и пересекли реку в Виндзоре. Я помню, как мы ехали через городки и села и люди спешили по своим обычным делам. За окном проносились привычные картины, пусть даже на глаза попадалось больше флагов и солдат в форме, чем в былые времена. Виндзор с его королевским замком прямо-таки ощетинился стражей. Мы наскоро перекусили в трактире под Слау. Мы сидели рядом со стайкой молодых мамочек и с группой работяг, которые обсуждали грядущий четвертьфинал Кубка Англии между командами морпехов и саперов. Рядом несколько одиночек потягивали пиво и листали «Дейли мейл». День был светлым и купался в солнечных лучах, льющихся с чистого безоблачного неба. Фрэнк сказал, что солнце давно не пригревало и нам повезло. – Повезло! Фрэнк выдавил улыбку: – Жутковато быть одним из немногих во всей Англии, кто знает правду. Мне показалось, он вздрогнул. Я накрыла его руку своей. – Однажды мы уже прошли через это. Пройдем и еще раз. Он кивнул и неловко высвободил руку. Прежде чем мы ушли из трактира, Фрэнк еще раз позвонил домой – утром он говорил с женой и передал ей загадочное предупреждение. На этот раз ответила служанка: она сказала, что жена с сыном уже уехали на втором автомобиле. – Отправились в наш прибрежный коттедж в Корнуолле, – передал мне Фрэнк. – Мы приобрели его в первую очередь как возможное убежище на случай… на такой случай, как сейчас. Он достаточно близко к Фалмуту – это будет кстати, если понадобится бежать из страны морем, как в прошлый раз. – Ты должен быть с ними, – твердо сказала я. Он покачал головой. – У меня есть долг. Когда я подвезу тебя в Стэнмур, я поеду в Хайгейт и запру дом. У служанки есть сестра в Уэльсе; я посажу ее на поезд, прежде чем начнется массовый исход из Лондона – а мы оба понимаем, что он начнется, когда Марвин сделает объявление. После этого вечером я отправлюсь в Блумсбери, – он имел в виду квартиру на Гоуэр-стрит, которую снимал, когда был студентом. Потом он купил из ностальгических соображений, чтобы она служила пристанищем, когда нужно будет остановиться в городе. Это была всего лишь мансарда. – Оттуда я дойду до казарм на Олбэни-стрит. – И мне никак не удастся воззвать к твоему разуму, верно? Он усмехнулся. – Ты журналист. Разве я поверю, что, пристроив невестку, ты спрячешься в укрытие, в то время как вокруг тебя будет разворачиваться главное событие века? – Похоже, мы оба дураки. Или наоборот. – Так выпьем за это, – сказал он и поднял кружку с пивом. Мы добрались до Стэнмура без приключений, и Фрэнк меня высадил. У меня был ключ от дома. Невестки не было на месте: по словам соседей, она отправилась «на воды» в Бакстон вместе с какой-то пожилой единомышленницей, так что я надеялась, что она в безопасности, – коль скоро все полагали, что события развернутся в Лондоне. Впрочем, она собиралась вернуться домой «через каких-нибудь несколько дней». Что ж, сейчас я ничего не могла для нее сделать. Вечер пятницы я провела в доме невестки в Стэнмуре, лихорадочно размышляя, что делать дальше. Я могла отправиться в Лондон, в эпицентр минувшей войны. А могла спастись бегством – возможно, у меня даже получилось бы вернуться в Америку. И пока я сомневалась, на следующий день, в районе обеда, нация наконец узнала – благодаря экстренным выпускам газет, плакатам и объявлениям, фургонам с громкоговорителями и самому Марвину, чей голос доносился из беспроводных приемников конструкции Маркони, – о том, что были замечены новые марсианские летательные аппараты и они направляются в центральную Англию. В стране немедленно ввели чрезвычайное положение; была объявлена мобилизация регулярной армии, резерва, Фирда и так далее. Новость сопровождалась ревущей музыкой Элгара. Даже для привилегированного меньшинства, к которому относилась и я, – для тех, кто заранее был предупрежден о новом вторжении, – это сухо высказанное подтверждение стало тяжелым ударом. Теперь мне было ясно, что делать. Раз я журналист, мне надо быть в центре событий – в Лондоне. Я спешно собрала вещи, надеясь, что успею сесть на поезд. Перед уходом мне позвонил Фрэнк. Я хорошо помню его слова – потому что, хотя позже я узнала, что с ним приключилось, из его собственного рассказа и из подробного дневника, который он ухитрялся вести, в следующие два года мне не суждено было с ним поговорить. – О боже! – сказал он. – Мой брат был прав! 11. В Лондоне Как я узнала позже, Фрэнк большую часть субботы провел в квартире на Гоуэр-стрит. К нему заходил только почтальон, который, как Фрэнк и предполагал, принес повестку, предписывающую на следующий день, в воскресенье, явиться на службу. Утром Фрэнк сделал все необходимое – до того, как люди услышали новости и началось столпотворение. Он купил всевозможные мелочи, нужные любому солдату, даже медику вроде него: печенье, сухофрукты и фляжку для воды, носки, бинты, мазь от мозолей – и так далее. Фрэнк не курил, полагая эту привычку, вопреки расхожему мнению, губительной для здоровья, но позже жалел, что не купил сигареты: солдатам они служили валютой. Поскольку банки были еще открыты, он снял со счетов внушительную сумму. Также он приобрел толстую тетрадь, ручки, чернила и карандаши. Именно в этой тетради, купленной между делом за несколько пенни, он в последующие годы вел хронику событий, стараясь писать так мелко, как только возможно. Когда он снова вышел на улицу, уже после объявления, он с удивлением обнаружил, что в магазинах успели ввести карточную систему. В субботу днем невозможно было найти свободное такси или омнибус, и Фрэнк пешком прошелся по городу, который готовился к войне. На крупных вокзалах Чаринг-Кросс и Ватерлоо уже возвели баррикады с колючей проволокой, а к входам приставили солдат и полицию. Похоже, к поездам допускали лишь некоторых гражданских, и возле вокзалов то и дело случались сердитые перебранки и слезные сцены. Но за проволокой Фрэнк увидел огромные толпы солдат, которые ехали из одной части страны в другую. А на вокзале Виктория он заметил, как к станции подъезжает поезд, груженный гигантскими пушками. Лондон, как обычно, стал средоточием всего, распределительным пунктом для всей страны, как и предсказывал Альберт Кук. Солдаты были повсюду. Лондонские парки превратились во временные лагеря, автобазы и пастбища для лошадей. По улицам маршировали жизнерадостные солдаты; мальчишки свистели им вслед, девушки посылали воздушные поцелуи. Мимо Фрэнка прошло подразделение добровольческого резерва Королевского флота – они направлялись к океану, чтобы в его водах принять бой. А на ступенях собора Святого Павла, под куполом, на котором до сих пор был виден след от теплового луча, играл военный оркестр – и старший офицер, кажется полковник, выступал перед толпой с пламенной речью, обращая особое внимание на мужчин в штатском: «А вы к нам присоединитесь? А вы?» В ту субботу Фрэнк не чувствовал ни подлинного страха, ни беспокойства. Скорее, им овладело возбуждение. В каком-то смысле, как он говорил позже, казалось, будто все ждали этого момента с самого 1907 года. По мнению Фрэнка, Марвин и его правительство могли считать это своим триумфом. Какими бы циничными ни были причины всеобщего оживления – годы милитаристских речей явно не прошли даром, – каким бы кратким и необоснованным оно ни оказалось, в такой момент лучше быть оптимистом и чувствовать решимость, а не страх. Одна из первых записей в дневнике Фрэнка гласит, что он восхитился при виде открытых полицейских участков – в субботу! «Должно быть, ввели чрезвычайное положение», – заметил он. К вечеру он достал свою форму. Фрэнк хоть и был обычным добровольцем Фирда, имел почетное звание капитана Медицинской службы сухопутных войск, но особенно этим не хвалился, даже я мало об этом знала. Но я знала, с какой гордостью он носит на своем темно-синем берете отполированную кокарду с посохом Асклепия. По словам Фрэнка, он хорошо спал в ту ночь, несмотря на гомон снаружи. Вопреки официальным указаниям, уже начались стихийные незапланированные эвакуации. К тому же по городу разносился шум буйных празднеств – люди веселились в последнюю мирную ночь. У меня нет причин не верить ему, хотя мне в лесной тиши Стэнмура не спалось. 12. Мобилизация В шесть часов утра Фрэнка, как и других людей по всей стране в то воскресенье, разбудил оглушительный перезвон церковных колоколов. В Лондоне за этим последовали крики, свист и пронзительные сигналы громкоговорителей, установленных на фургонах. Фрэнк приготовил завтрак еще накануне вечером, рассчитывая на ранний подъем. Радио он включать не стал, хотя и подозревал, что тем самым нарушает какой-то второстепенный указ. Он умылся, побрился, натянул форму, сапоги, шинель и синий берет, запихнул в рюкзак туалетные принадлежности, сунул в кобуру служебный револьвер, выключил газ и электричество, положил в карман документы и покинул квартиру. Гоуэр-стрит переменилась. Полицейские и военные были повсюду. Новые плакаты на стенах, фонарных столбах и патрульных фургонах объявляли о введении чрезвычайных мер: военного положения, комендантского часа, карточной системы, всевозможных ограничений на передвижение. Возле дома Фрэнка мальчик продавал газеты – очередной экстренный выпуск «Дейли мейл» с портретом Черчилля, военного министра, который закатывал рукава. Текст на первой полосе гласил: ОНИ ОСМЕЛИЛИСЬ ВЕРНУТЬСЯ МЫ ГОТОВЫ У НАС ЕСТЬ ПЛАН ИМ НЕ ПОБЕДИТЬ ДАВАЙТЕ ВОЗЬМЕМСЯ ЗА ДЕЛО! Фрэнк не стал покупать газету. Он не обращал особого внимания на пламенные призывы властей, которые, вероятно, сами уже обратились в бегство. Черчилль, возможно, был похвальным исключением – все-таки он был ветераном Первой войны. Хотя повсюду сновали люди, гражданских автомобилей на дорогах было очень мало. Причина этого стала очевидна, когда Фрэнк подошел к собственной машине: на ее лобовом стекле он увидел уведомление о реквизиции и квитанцию, по которой автомобиль впоследствии можно было забрать. Фрэнк рассмеялся и положил квитанцию в карман. Эта бумажка прошла всю войну и уцелела – но Фрэнк никогда больше не видел своей машины и не получил ни пенни в качестве компенсации. Впрочем, у него еще было время, а до Олбэни-стрит, где находился пункт сбора, можно было быстро дойти пешком. На этот раз город не был охвачен паникой, как во время Первой войны, когда марсиане двинулись на столицу. В целом складывалось впечатление, что все люди, как и сам Фрэнк, знают, куда идти и что делать: у каждого была конкретная цель и Лондон не погрузился в хаос. Пока не погрузился. Как и в начале Первой войны, Фрэнк сперва направился на Грейт-Ормонд-стрит, чтобы ненадолго зайти в церковь при приютской больнице – в конце концов, было воскресенье. Там оркестр мальчиков играл военные песни. Фрэнк знал, что многие из ребят, выросших в этом приюте, отправляются в армию, меняя одну казенную жизнь на другую, и задумался, сколько повзрослевших мальчиков этим утром готовятся дать отпор марсианам. В просторной церкви вовсю шла служба; объявление гласило, что она будет продолжаться весь день. Оттуда Фрэнк без дальнейших проволочек зашагал прямо на Олбэни-стрит.