– Так, малец, ты мне тут бойцам не груби, а то получишь в лоб, будешь знать, – отреагировал на мою гневную тираду сержант, как будто мысли прочитал. – Виноват, товарищ сержант. Отведите меня к комиссару Рыкову, это очень срочно, я с того берега! – Зайченко, с тобой позже поговорю. Лезь на место и не спать, понял меня? – Рядовой часточасто закивал. – Вот так. Пойдем, диверсант! То тут, то там слышалась возня. Скрежет лопат по каменистой почве, удары ломов и кирок. Солдаты каждую ночь закапываются в землю все глубже и глубже, копают рвы и обустраивают блиндажи. Ночами, так как днем противник не даст этого делать. Немцы, даже не проводя каких-либо атакующих действий, зорко бдят и пресекают любую активность на нашей стороне. Пулеметы, минометы обстреливают густо, много бойцов гибнет во время работ, вот и стараются делать это ночью, вместо положенного отдыха. Все на пределе, уставшие, изможденные и грязные, как шахтеры, они долбят и долбят эти ямы, а земля здесь бедовая, одни камни, и тяжелая, твердая, словно железо, глина. Какими-то траншеями, сгибаясь до земли, мы пробирались минут десять, пока не подошли к невысокому строению. Оказалось, это был развороченный бомбой дом, но подвал был цел и в нем находился штаб батальона. Почему так близко к передовой? Не представляю. Видимо, интенсивность боев такова, что тут не выбирают, где сделать штаб, а где санбат. – Вот, вышел к нам на позиции, просится к товарищу Рыкову, – предъявил меня часовому сержант. Парнишка, похожий на давешнего Зайченко, осмотрел меня и спросил: – Зачем тебе, парень, товарищ батальонный комиссар? – Отставить, Ерофеев! Горчак, ты? – в проеме показался сам комиссар. – Да я, товарищ комиссар, я, еле нашел вас, – выдохнул я. – Мне уже радио дали, что ты убег! Иди давай, заходи, беглец. Я вошел в маленькую комнату, в которой было накурено и пахло… кровью тут пахло. На топчане слева от входа кто-то лежал, судя по белеющим повязкам, раненый. Да, места у них тут совсем нет, раз раненые вместе с комиссаром лежат. – Ерофеев, на улице покури! – за моей спиной раздался приказ комиссара. – Все, мы одни, лейтенант спит, но ты громко не говори, понял? Он только уснул, досталось ему сегодня, надо бы на берег его, да переправить в госпиталь, нечем тут лечить. – Да вы и сами не больно целы, – я кивнул на левую руку комиссара, на которой так же была повязка с проступившей кровью, чуть выше локтя. – Да, ерунда, на излете поймал. Так я не понял, что там за история с побегом? – Да какой побег? Стоял бы я перед вами сейчас. Надоели разведчики, «там пойдем, ой, тут не пройти, надо там, ой, тут тоже не пройти, как быть?» Парни, конечно, смелые, но один я легко прошел, а вот вместе нас положили бы точно. Сами знаете, по развалинам еще ничего, но улицы-то как пересекать таким табором? У домов специалистов немцы, батальон когда-то был, я вам вроде говорил тогда. Бдят, суки, как совы. Вот и удрал от ребят. Нажаловались, значит, уже, когда и успели-то? – Хотя чего удивляться-то, у них же передатчик с собой. – Только-только радио получил, пяти минут не прошло. Рассказывай. – А что рассказывать? Я ж с того берега. Приказ командиру группы ставили при мне, вот и знал, куда идти и кого искать, а уж задачу вы ставить должны, – развел я руками. – Егор Степанович, товарища старшего лейтенанта нужно выносить… – вдруг раздался тонкий тихий голос за спиной комиссара. – А, Катерина… Ты так ходишь, что я даже не слышал! Сейчас бойцов крикну, вынесут. Ты сама пойдешь? – Теперь, когда комиссар развернулся ко входу и чуть посторонился, я тоже увидел ту, кто так тихо пришел. Катерина… Ой, мамочки… Какая же красивая девчонка! Держите меня всем батальоном, в котором осталось человек сорок или чуть больше. Ну, почему-почему мне нет хотя бы шестнадцати? Девушка была такой внешности и типажа, что я просто забыл обо всем. Полностью мой идеал, это… это даже не выразить словами. Кто хоть раз такое испытал, меня поймет. Это когда смотришь в первый раз на девушку и мгновенно понимаешь, что ты ее искал и ждал всю жизнь, она снилась во снах, мелькала в толпе, когда ты проезжал мимо. Да, это здесь мне почти двенадцать, но там, в далеком и несветлом будущем, мне за сорок было. В этом и проблема: думаю, как мужик, а выгляжу… Как же она хороша… Черные пышные волосы, как смола, блестят в тусклом свете горелки, а глаза светлые, то ли голубые, то ли серые, обожаю светлые глаза. Обычно у черноволосых девушек они карие, светлые бывают редко. Небольшой, чуть курносый носик, ямочки на щечках и красивые, полные и чувственные губы привели меня до состояния комы. – Эй, Захар, эй?! Я очнулся только тогда, когда комиссар дернул меня за плечо. – А, что? – хлопая глазами, я смотрел на темный провал входа в бункер, где только что растаял след ангела… – Эка тебя зацепило, – даже усмехнулся батальонный комиссар. – Знаю, хорошенькая она, да молода уж слишком, ребенок еще. Впрочем, как и ты. Тебе вроде еще рано на девок смотреть? – словно опомнившись, произнес он, при этом выражение лица комиссара было таким удивленным, что я встрепенулся. – Чего это рано? – я даже вздернул нос. – Так тебе ж еще лет-то сколько, двенадцать? – Глаза его оставались широко открытыми и удивленными. – Через месяц будет, – кивнул я. – Но я рано начал взрослеть, это началось двадцать второго июня. И вообще, нормальный человек, смотрит на прекрасное ВСЕГДА! – О, выкрутился. – Да уж, парень, тогда многие повзрослели и многие постарели. Катюшке всего шестнадцать, не вздумай приставать, хотя у тебя еще, наверное, нечем. – В этом он прав, чем там приставать-то? Не, работать-то вроде уже начал, по утрам видно, но маловат как-то фитилек. Прав комиссар, каким бы упырем я ни был в этом возрасте, физиологию не обманешь. Да, росту во мне уже сейчас норма, метр пятьдесят с лишним, даже мышцы начинают наливаться, но все же я еще ребенок. Ага, особенно в душе, которой к полтиннику. Я прежний постарше этого комиссара буду, но вот новое тело… – Короче, смотри. Я не знаю, как ставить тебе задачу, ведь я же не знаю, куда ты попадешь, когда вернешься к немцам. Вдруг тебя вообще отправят отсюда? – Не, не отправят. По крайней мере сразу. Смотрите… где план сквера и прилегающей? Вот это? – я нашел знакомые очертания на пожелтевшем листке бумаги, лежавшем среди других на столе. – Подожди еще минуту, распоряжусь насчет раненых. – Комиссар негромко окликнул часового. – Пусть напрямую к Волге не идут, в конце квартала, на углу, немецкие пулеметчики себе гнездо свили, положат всех. Я шел через площадь Павших, там по краешку можно проскочить, но не быстро. К утру дойдут. – Спасибо, подожди, я сейчас. Через несколько минут я вновь увидел Катю и опять завис. Тем временем уносили раненого лейтенанта. Бойцов и так мало, теперь еще убавилось. Сопровождающие лейтенанта вернутся, но когда это будет? Могут серьезно задержаться, мешанина в городе знатная. – Эх, – выдохнул комиссар, выпив стакан воды. И где они в такое время находят себе стаканы и графины из мирного времени? – Давай продолжим. Что ты там наметил? – Вот тут фрицы, так? – я указал крайние дома к скверу. – В угловом, – кивнул комиссар, – но вроде как наблюдатели только, насколько мои смогли распознать. Их несколько раз провоцировали, не идут в бой, а вот минометы начинают долбить сразу и очень точно. – Понятно. Предлагаю вот что… – Естественно, я мог только предложить. Как оно пойдет, одному Богу известно, но то, что меня хотя бы слушают «взрослые дяди» в больших званиях, уже приятно. Правда, с кем бы ни говорил уже в этом времени, у всех поголовно такой взгляд и выражение лица, как будто лимонов наелись. Ну нельзя воспринимать ребенка как взрослого, даже если он говорит и ведет себя, как взрослый. Не укладывается у людей такое в голове, что ж поделаешь, стереотипы. Комиссар довел до меня идею, предложенную руководством, и вместе мы придумали неплохой план, правда, все его осуществление именно на мне. Если меня раскусят враги, немцы то есть, хана всему. Сейчас я выдвинулся в обход сквера, мне нужно пройти осторожно и не попасть в руки уже своим. Комиссар должен успеть в кратчайшее время проделать огромную работу. Требуется отвести все силы из траншей на левый фланг и затихариться в развалинах, плюс наставить кучу мин, и все это под наблюдением врага. Вообще это возможно только в случае полного управления отрядом, если кто начнет тупить, амба. Треск автоматной очереди, выбившей приличные куски штукатурки из стены дома прямо надо мной, заставил залечь так быстро, что даже сам удивился. – Красные, красные! – загорлопанили чуть впереди слева, а я понял, что нашел фрицев. Или меня нашли? – Да не орите вы, свои! – крикнул я на немецком, там тоже именно на нем говорили. – На землю быстро, руки вытянуть вперед! – прозвучала команда, и я послушно выполнил требуемое. Ко мне быстро подскочили трое солдат вермахта, грязные, лица все в саже, или в масле, хрен их поймешь. Глаза у все троих вращаются, как у наркоманов, да и руки просто пляшут, не пальнули бы случайно, под первитином они, что ли? Эти чудо-таблетки даже нам давали, испытывали, на долго ли хватит действия у бойцов нашего возраста. Ломает после них… Привыкаемость ужасная, еле переборол себя тогда. А были парни из группы, кто потом начинал ходить к фрицам и постоянно просить дурь, подсели. Еще бы, спать не хочется, есть забывают, выносливость, как у взрослых, но хреново потом, что звездец. – Кто ты? – прошипел один из немцев. Чуть подняв голову и скосив глаза в его сторону, я ответил: – Воротник на рубашке, с внутренней стороны подкладка, оторвите! Немец выслушал и велел поднять меня. Унтер вроде, с ним двое рядовых, значит, остальное отделение сейчас на мушке меня держит из ближайших дыр в стенах. Унтер-офицер дождался, когда меня поставят перед ним, сунул руку туда, куда я указал, и просто оторвал весь воротник. Идиот, там же одну тряпочку, прихваченную на несколько стежков, нужно было дернуть. – Испортили рубашку, – так и сказал я, и тут же получил тычок в живот. Один из солдат, державший меня за руку, легонько ткнул меня свободной рукой. – Получите взыскание, рядовой, я военнослужащий! Немцы порядок ценят и чтут, сейчас унтер прочитает закладную, которая для этого и подшивается к одежде, и заставит рядового извиниться. Я хоть и рядовой, но из спецкоманды, пусть и не немец. Обычный рядовой вермахта должен вести себя со мной, как с равным. Это нам довели хорошо, и до этого момента так и было. Более того, окопники даже с неким уважением смотрели на нас, им было известно, что мы не простые мальчишки, а уже убивали, значит, взрослые. А главное, мы – смертники. – Что вы тут делаете, рядовой? – обратился ко мне унтер. – Возвращаюсь с задания, что же еще. Вы из семьдесят первой дивизии? – увидев кивок, я продолжил: – Мне нужно срочно к командиру батальона, что находится возле железнодорожного полотна у парка. Номер не помню, всего не запомнить. – Зачем? – немец был какой-то приставучий. – Отведите меня к кому-либо из офицеров, вам эта информация не нужна, – я разговаривал так, как нас учили. У фрицев порядок, даже если этот унтер и захочет потрепать мне нервы, долго он этого делать не станет, чревато. – Жди здесь! Фу, какой грубый фриц попался. Я правда, не в форме, чтобы он видел во мне солдата, может, потому и задирает нос. А вот тот, кто ткнул меня в живот, чуть отстранился и упорно делает вид, что меня вообще не видит и не знает. Ха, насторожился, значит, гад, я тебя запомнил! Через несколько минут унтер вернулся с еще одним фрицем, на этот раз в звании обер-фельдфебеля. Тот даже разговаривать не стал, а жестом позвал за собой. Я спокойно потопал за ним. Немцы расположились в развалинах, даже не пытаясь хоть как-то обустроить свои позиции. Нет, какое-то подобие укрытий и укреплений было, но несерьезное. Идти оказалось недалеко, в ближайшем доме, когда-то, возможно, имевшем три этажа, а то и больше, находился штаб целого немецкого полка. В предбаннике, где собрались какие-то военные, стояла суета. Телефонисты, радисты, посыльные, все снуют без остановки туда-сюда, не обращая внимания на что-либо вокруг. Перед дверью, откуда и взялась-то она, возле стены установлены знамена полка, странно, обычно во временных командных пунктах их не разворачивают, а тут… За дверью, куда меня провел фельдфебель, оказалась комната с двумя сдвинутыми вместе столами и десятком стульев. Людей, то есть, конечно, военных, здесь находилось двое. Старший по возрасту и званию, довольно упитанный майор, сверкнув очками в тонкой черной оправе, взглянул на меня исподлобья. Ох, сколько я уже видел таких, кичатся своим званием перед любым, кто младше. Все они, мля, заслуженные, идейные, состоят в партии фюрера, а значит, априори выше остальных. – Ты кто такой? Мне предъявили твой значок, но я не имею данных о действии на моем участке каких-то спецгрупп, да еще и состоящих из русских, – негрубо, но требовательно заявил майор. Странно, врет или как? Мне, когда задачу для группы ставили, конкретно об этой дивизии говорили, это я помню точно, да и карты же видел, знаю, кто где стоит, ну или стоял. Понятно, что рядовой состав знать обо мне не может и не должен, но офицеры? Командиры рот и батальонов на участках, где задействуются спецгруппы, все предупреждены. И не важно, «Бранденбург» это или, как в моем случае – «Восток». – На то я и член спецгруппы, чтобы обо мне не знали, герр майор. Хотя выход мне как раз и назначали в вашей зоне. Рядовой Горчак, позывной Леший, спецкоманда «А», батальон «Восток», подразделение «Киндер». Информацию о нашей группе довести до вас должны были еще три дня назад. Все это очень странно. – Что-то слышал о таких, господин майор, – вставил свои пять копеек второй фриц, лейтенант. Этот был скорее худым, чем стройным. Запястья, как у девушки, тонкие и узкие, даже обычные армейские часы кажутся огромными. Этот скорее всего был адъютантом майора, и, как мне кажется, именно он и забыл, гад, довести нужную информацию до своего командира. Только вот не посчитал нужным или забыл, другой вопрос. – Мы находимся в подчинении штаба армии, шесть человек, работаем группами по три. Моя группа после выполнения задания должна была выйти на ваш участок и поступить в подчинение командиру дивизии. Как нами распорядится он, на его усмотрение. К сожалению, группа разделилась, и, скорее всего, я остался один. В том месте, где мы переходили условную линию, был сильный бой и била артиллерия. Я не нашел своих подчиненных, был вынужден работать в одиночку. – И как? – коротко, явно без интереса спросил майор. Он все так же старался не смотреть на меня, ясно, это ж истинный ариец, упертый нацист, с такими хуже всего. Для него все, кто не немцы – унтерменши, да и на многих своих соотечественников он смотрит так же. – Можно карту, я покажу, а вы уж сами решите, с пользой я пришел или нет. Вот сейчас все и решится. Точнее, станет понятно, куда идти и стоит ли вообще продолжать. Во всей моей затее было лишь одно слабое место. Да, работать я должен по указке гитлеровцев, меня как бы для этого и учили, но вот станут ли они верить мне, вопрос. Ведь как ни крути, а это первый выход, по большому счету веры-то мне пока нет, надо постараться быть убедительным. Давлю на то, чтобы местный командир принимал решение сам, не советуясь со штабом полка или дивизии. Главное, чтобы не подвел комиссар Рыков, выполнение части нашей с ним задумки как раз на нем и его подчиненных. Сумеют все сделать, как надо – мы победим в этом конкретном случае. Нет – будет больно об этом вспоминать. – Зачем тебе карта, что ты можешь на ней показать? – Пренебрежение так и сквозит, даже не пытается хоть немного его скрыть майор. Сняв фуражку и положив ее на край стола, фриц ожидал правильного ответа. – Я укажу точные позиции батальона красных, что стоит против вас, с другой стороны улицы. Могу даже указать, где и какое вооружение расположено. Штаб батальона, расчеты станковых пулеметов…