– На обеде, конечно, будет капитан. Но я постараюсь улучить момент и пригласить хозяйку на ужин. Она не откажет, а дальше дело техники. – Мими, Джованнини жаловалась прокурору Томмазео, она считает, что яхта удерживается незаконно. Прокурор хочет дать им разрешение покинуть порт, но я выпросил один день. Времени у нас в обрез, ты понял? – Прекрасно понял. Стоял погожий денек, небо за ночь будто покрасили свежей краской. Монтальбано сел в машину, чтобы поехать на обед к Энцо, и вдруг ему стало так грустно, что все вокруг – небо, дома, люди – окрасилось в серый цвет, как ненастным осенним днем. Он и без того был не голоден, а тут аппетит и вовсе пропал. Не стоило ехать в тратторию, ему захотелось вернуться домой, в Маринеллу, отключить телефон, раздеться, лечь в постель и завернуться с головой в одеяло. А если Фацио позвонит? – Если меня будут искать, я дома. Вернусь к четырем, – предупредил он Катареллу. Сон не шел, хоть Монтальбано и закутался в одеяло, как мумия. Он прекрасно понимал, отчего ему так тоскливо. У грусти было конкретное имя – Лаура. Вероятно, самое время оценить ситуацию беспристрастно, если, конечно, в данной ситуации можно остаться беспристрастным. Лаура ему понравилась, очень, с первого взгляда, она разбудила в нем чувства, казалось, давно забытые. Чувства, которые он испытывал лишь в дни далекой юности. Вероятно, его случай не уникальный. Скорее всего, нечто подобное случается со многими мужчинами за пятьдесят. Что это? Отчаянная и безуспешная попытка вернуться в юность, как будто, почувствовав себя молодым, можно скинуть с плеч все эти годы. Вот что его беспокоило: ты не можешь с уверенностью сказать, настоящие, подлинные ли чувства испытываешь либо это всего лишь самообман, страсть, рожденная иллюзией того, что можно вернуться назад, в молодость. Случалось ли с ним нечто подобное? Он не обсуждал это с Лаурой. Он позволил себе пассивно плыть по течению, но обстоятельства изменились. Оказалось, что Лауру тоже к нему тянет. И как он это воспринял? Он был счастлив и вместе с тем боялся. Счастлив, потому что влюбился, или потому, что смог влюбить в себя девушку? В его-то возрасте… Есть разница, как говорится. А страх за последствия – не означал ли он, что чувства его не столь глубоки, раз он мог действовать рассудочно? В любви рассудок отключается либо молчит. А если благоразумие постоянно вмешивается, заставляя оценивать негативные стороны отношений, значит, это не настоящая любовь. А может, все обстоит совсем иначе? Может, его страхи основаны на смешанных чувствах, которые он испытывал, слушая Лауру: не справиться, не суметь противостоять силе настоящей любви? И этот последний довод, возможно самый разумный, навел его на одну мысль. Когда он решил прибегнуть к помощи Лауры, чтобы свести Мими с хозяйкой яхты, не было ли у него иных намерений, в которых стыдно признаться даже самому себе? Давай, Монтальбано, давай начистоту. Неужели ты не думал о том, что знакомство Лауры и Мими может принять иной оборот? Неужели не учитывал? Только не ври себе, может, ты просто-напросто все просчитал? Не таил ли ты надежду, что Лаура окажется в постели с Мими? Не приложил ли сам к этому руку? На этот последний вопрос он решительно ничего не мог ответить. Провалявшись в постели с такими мыслями около получаса, он встал. Результат был обратный: грусть превратилась в черную тоску. Мрачное настроение заката, как говорил Витторио Альфьери[8]. Одиннадцать – Синьор комиссар! Доктор Пискуано звонил, чтобы я сказал вам, что он ищет вас, чтобы поговорить с вами лично, с вашей собственной пер… – Он перезвонит? – …соной. Нет, синьор комиссар, он мне сказал совсем по-другому. – Что он сказал? – Чтобы вы сами, собственной персоной, то есть лично позвонили ему в лабораторию. – Ах, в лабораторию? – не сразу оторвался от своих мыслей Монтальбано. – Вам лучше знать куда, главное, что вы меня поняли. – Катаре, набери-ка лабораторию и соедини меня с доктором. Минут через десять в кабинете Монтальбано зазвонил телефон. – Это вы, доктор? – спросил комиссар. – Вы удивлены? – Еще бы! Ваш звонок – такая редкость! Боюсь, завтра случится землетрясение. – А вы шутник, Монтальбано! Сами знаете, если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. – В данном случае, доктор, у горы не было никаких причин идти к Магомету. – Действительно! Выходит, теперь моя очередь действовать вам на нервы. – Я к вашим услугам! Долг платежом красен. – Нет, вы так просто не отделаетесь! Вы у меня в неоплатном долгу! Разве можно сравнивать ваше воздействие на мою нервную систему с моим… – Хорошо-хорошо. Ну, не томите! – Вот видите, это старость. Прежде вы были куда терпимее! Так вот, я пишу отчет о трупе неизвестного, найденном в лодке. – Кстати, перебью вас, это уже не труп неизвестного. Мне удалось найти его паспорт, это Эмиль Ланнек, француз, урожденный… – Послушайте, мне настолько фиолетово… – Что именно? – Как его зовут и прочее. Для меня это просто труп. Хотел вам сказать, что я переделал экспертизу: кое-что меня смущало. – Что именно? – Лицо сильно разбито, но некоторые шрамы… короче, там пластика. – Чего? – Это ваше «чего» должно выразить изумление или вы хотите уточнить, что именно он себе переделал? – Доктор, я прекрасно понял, что он переделал себе лицо. – Вот и прекрасно! Кое-что вы еще понимаете! – Вы уверены, что это пластическая операция? – Более чем. Речь идет, заметьте, не о мелочах, а о существенных переделках. – Но почему тогда… – Вы считаете, что я должен отвечать на ваши «почему»? Это ваша прямая работа, комиссар. Или ваш мозг с возрастом стал… – Знаете, доктор, что я вам скажу? – Можете не продолжать. Я прекрасно понимаю, что сейчас услышу, и от всей души желаю вам того же! Если все, что сказал доктор Паскуано, правда, то что это меняет? В конце концов, свое у француза лицо, данное ему от рождения, или переделанное, какая в этом польза для следствия?