Аленки дома не было, видимо, гуляет с дочкой. Усевшись вновь на кухне и осадив Петю уже своим приказным тоном, начал рассказ. – Даже спрашивать тебя не буду, сдашь ты меня или нет, просто если ты это сделаешь, то меня просто посадят, а то и шлепнут. – Сань, да мне по хрену, ты же знаешь! Служба службой, но ты мне дороже! – Подслушать не могут? – Мы же не в коммуналке! – успокаивающим тоном произнес Петя. – Петь, я лечился, глаза почти не видели, даже после госпиталя в Москве. Там мне док один глаз немного вправил, но вот второй… – Сань… – с упреком в голосе сказал друг. – Петь, с сорок третьего я в Америке жил. Только приехал. – Ни х… себе! – обалдел Петруха. – Ага, только сильно не кричи. Там нашел хорошего врача, тот меня и залатал. Конечно, стопроцентного зрения нет, даже сейчас, но видеть я стал хорошо, а главное, ушли головные боли, что были сразу после ранения. – А рука? Спина? – Ох, длинная это история… – Мы никуда не спешим! Я начал рассказ, от которого у друга глаза лезли на лоб, и он постоянно меня перебивал. – Как это в полицию поступил? Как на войну забрали? Какие острова? Какие японцы? – он завалил меня вопросами, на которые я последовательно отвечал. Чувствовал я себя в конце разговора как после допроса. – Одуреть можно! Уехать из страны лечиться к буржуям, там на войну вернуться… Ты точно сумасшедший! Хотя я это и в Сталинграде замечал, когда ты один на фрицев ходил. А еще я замечал, что ты очень много знаешь! – Настоящий следак. – Так, Петро, или ты убираешь «следователя», или я уйду на хрен! – строго оборвал я друга. – Ладно-ладно, извини. Так как сейчас рука-то? – Да как и у тебя! – я показал не сгибающиеся полностью два пальца, а затем, согнув руку в локте, указал и на то, как работает рука в целом. У Пети была почти та же проблема. – Если бы кто другой рассказал, хрен бы я поверил, – заключил Петруха, – не вздумай только кому рассказать, сядешь наверняка! – Тебе рассказал, – подмигнул я ему, – сяду? – Дурак ты, старшина! – подвел итог Петя. – Нет, – покачал я головой, – я офицер специального, противотеррористического отряда. Если на звания переводить, то примерно старлей, как и ты. Я там, в отделе этом, еще и за главного инструктора. – Так же, снайпером? Глаза-то позволяют? – Да нормально все. – Я тогда чуть дольше в части задержался, только через неделю отправили, так слышал, что тебя к награде Нечаев представлял, не знаю, утвердили или нет. Но когда придут новые документы, то, думаю, узнаем. Я сегодня запросы сделал, побегать пришлось, скоро все бумаги будут у тебя на руках. Только нужно сфотографироваться. – Нужно, значит, нужно, – пожал я плечами. – Чего делать будем? – Пойдем гулять, я тебе город покажу? – Ага, а может, я тебе его покажу? Точнее, расскажу, что будет здесь лет через сорок-пятьдесят? Смеялся я в душе, конечно, но гулять согласился. – Идем, конечно, заодно и поговорим… – произнес я так загадочно, что Петруха вперился в меня своим ментовским взглядом с еще большей силой. – Ты мне что-то хочешь рассказать? Я имею в виду то, что ты мне не стал говорить там, на фронте, а ведь хотел, я по глазам видел! – Да, не буду скрывать, очень хотел. Петь, ты помнишь мою историю о появлении в составе группы окруженцев? – Ну… – Петя как-то напрягся. – Расслабься, не засланным я был, успокойся, – похлопал я друга по плечу. – Тут другая история… – Пойдем на лавочку, – мы уже вышли из дома и Петя указал мне в сторону набережной. – Идем, – кивнул я. Усевшись на лавочку, надо же, а ведь они здесь простоят как минимум лет сорок, только доски менять будут, сами-то лавочки литые, из чугуна, мы продолжили наш разговор. Я не знал, как начать, с чего, поэтому ляпнул то, что показалось на тот момент подходящим. – Хорошие лавочки. – Да, красивые. Их еще при царе установили, так и стоят. – Вот, друг сам мне помог. – Ага, еще лет сорок точно простоят, – улыбнулся я. – Ну, а почему бы и нет, наверняка простоят, – Петя не «въехал» в мою «игру» и просто поддакивал. – Вот именно, Петь, что не наверняка, а точно простоят, – меня смешил этот разговор. Два человека, крепко подружившиеся на фронте и не видевшиеся очень давно, сидят и разговаривают о лавочках. – Да нехай себе стоят, о чем ты вообще? – и тут что-то блеснуло в глазах у друга. – О лавочках это для начала, да? – Помнишь, как тебя интересовало то, когда кончится война? – Да я бы по-другому сказал, – скривился друг, – помню, как ты, довольно равнодушно так, сказал мне как-то, ранили тебя тогда в очередной раз, что воевать еще больше двух лет. Я тебя тогда подловил, ты разгорячен был после боя, наверное, не заметил, как сказал… – Что именно? – Что война кончится в мае, причем и год угадал. – Ага, и это тоже. – Сань, говори, я ж сейчас весь изведусь. Как, откуда ты столько знаешь? Или знал? – А я вдруг решил шутить дальше, испытывая терпение друга. – Мологжане бывшие не достают? – В Рыбинске перед самой войной город Мологу затопили, устроив Рыбинское водохранилище. Так вот те бывшие жители города даже через пятьдесят лет все ноют и ноют. – Чего? – явно сбился с мысли Петя. – Чего, ты глухим, что ли, стал? – смеясь уже не скрывая, спросил в свою очередь я. – Это ты сейчас о чем? – членораздельно, чуть ли не по слогам произнес Петр. – Не бери в голову, просто ляпнул. Скажи мне, дружище, как тебе рассказать то, что я хочу? – Ни фига ты вопросики подкидываешь! А я почем знаю? Говори уж как-нибудь, надоело твои загадки решать! – едва не матерясь, выпалил Петр. – Просто, если я рубану тебе все вот так, в лоб, ты просто охренеешь и убежишь, да еще и «скорую» мне вызовешь. А я в дурдом не собираюсь. – Сань, ну не томи, обещаю, дослушаю до конца! – Петь, ты здесь родился? – заглянул я в глаза друга. – Да, я ж рассказывал, – машинально кивнул он. – Я тоже… – Ты же не помнил ничего о себе, контузия. Что, и голову вылечил… – тут Петя и споткнулся. – Ага, понял, наконец, куда клоню? – Ты ничего не рассказывал, постоянно отмахивался от всех… – А историю с наградами напомнить? – Ты не хотел, чтобы тебя награждали! – он четко вспомнил то, что я и хотел от него услышать. – Ты не думал, почему? – Ну, ты же объяснял, что удача отвернется, сглаза боялся, хоть мне и смешно было такое слышать. – Петь, я тоже родился в твоем городе… в восьмидесятом году. – Чего? Тебе же не шестьдесят восемь лет! – Ага, в тысяча девятьсот восьмидесятом… – и я взял паузу, чтобы вдоволь насмотреться на смешное выражение лица моего сослуживца-однополчанина. Мы молчали минут двадцать, я уже начал переживать, что Петя ищет предлог, чтобы сбегать за «скорой помощью», когда он наконец оттаял.