— Меня они пропустят, — сказал Арагорн. — Во всяком случае, я должен рискнуть. У меня сейчас нет другого пути. — Но это безумие! — воскликнула она. — С тобой славные и мужественные рыцари, ты должен вести их не в тень смерти, а на поле битвы, где они нужны! Молю тебя, останься. Езжай на войну вместе с моим братом. Твое присутствие укрепит наши сердца и придаст надежду. — Я не безумен, — ответил Арагорн. — Ибо вступаю на путь, который мне предназначен. Те, кто идет со мной, решились на это по своей воле. Если захотят, они могут остаться здесь и потом воевать вместе с рохирримами. Тогда я пойду один, ибо в этом сейчас мой долг. Они кончали ужин в молчании, хотя Эовина не сводила глаз с Арагорна. Видно было, что она в волнении и растеряна. Наконец все встали из-за стола, низко поклонились хозяйке, поблагодарили за гостеприимство и разошлись на отдых. Когда Арагорн шел к палатке, где должен был спать вместе с Леголасом и Гимли, он вдруг услышал голос Эовины. Девушка бежала за ним, окликая его по имени. Арагорн обернулся и увидел словно нежный свет, ибо она была в белом наряде; но глаза ее горели огнем. — Арагорн, зачем ты идешь дорогой смерти? — спросила она. — Я должен, — ответил он. — Сейчас в этом — моя единственная надежда чего-нибудь добиться в войне с Сауроном. Сам я не выбираю опасных дорог, Эовина. Если бы я мог идти туда, где осталось мое сердце, я бы пошел далеко на север и жил бы в прекрасной долине, которая называется Райвендел. С минуту Эовина молчала, будто пытаясь разгадать, что означали эти слова. Потом вдруг положила руку ему на плечо. — Ты суров и решителен, — сказала она. — Такие добывают себе славу. — И добавила: — Если ты должен идти по этой дороге, позволь мне присоединиться к твоей свите. Я устала прятаться в горных норах, хочу в открытом бою встретить опасность. — Твой долг — остаться со своим народом, — ответил он. — Опять долг! Только и слышу о долге! Разве я не дочь рода Эорла, которой больше пристало носить оружие, чем нянчиться со стариками и детьми? Я слишком долго ждала и преклоняла колени. Сейчас, когда я твердо стою на ногах, разве не могу я сама распорядиться своей жизнью? — Немногие при этом добывают славу, — ответил Арагорн. — Но разве ты не взяла на себя бремя власти и заботы о людях, пока не вернется Король? Если бы избрали не тебя, а кого-нибудь другого из советников или военачальников, смог ли бы он так просто сбросить обязанности, даже если бы устал от них? — Почему именно на меня пал выбор? — с горечью воскликнула она. — Почему я всегда должна оставаться дома, когда всадники выезжают в поле, следить за хозяйством, когда они добывают славу, ждать их возвращения и готовить для них еду и ночлег? — Скоро может прийти такой день, когда никто из выехавших в поле не вернется, — сказал Арагорн. — Тогда понадобится мужество без славы, потому что никто не узнает о подвигах, совершенных в последней попытке защитить дом. Но ведь мужества не убудет от того, что его не прославят. На что она ответила: — Это красивые слова, а означают они лишь одно: ты женщина, сиди дома. Когда мужи полягут в битве на поле славы, ты можешь поджечь дом и сгореть вместе с ним, мужчинам он уже не будет нужен. Но я не служанка, я из рода Эорла. Я умею сидеть на коне и владеть мечом, и не боюсь ни боли, ни смерти. — А чего ты боишься, Эовина? — спросил Арагорн. — Клетки, — сказала девушка. — Боюсь прождать за решеткой, пока усталость и старость не примирят меня с ней, пока надежда на великие дела не только уйдет, но перестанет манить за собой. — И несмотря на это, ты мне советуешь отказаться от своего пути только потому, что он опасен? — Другим можно давать советы, — ответила она. — Я не уговариваю тебя бежать от опасности, а зову на бой, где ты можешь мечом заслужить славу. Не терплю, когда ценности пропадают зря. — Я тоже, — сказал Арагорн. — Поэтому говорю тебе, Эовина: останься! У тебя нет обязанностей на юге. — У тех, кто идет за тобой, тоже их нет. Но они идут, потому что не хотят с тобой расставаться. Потому что тебя любят! Девушка повернулась и ушла в ночь. Как только небо посветлело, хотя солнце еще не поднялось из-за высоких восточных хребтов, Арагорн отдал приказ выступать. Дружина была уже на конях, он тоже собирался сесть в седло, когда Эовина пришла попрощаться. На ней были доспехи всадника и меч у пояса. В руке у нее был кубок, из которого она отпила глоток, пожелав гостям счастливого пути, после чего протянула его Арагорну, и он осушил кубок, сказав: — Прощай, королевна Рохана. Пью за расцвет твоего рода, за твою удачу, за твой народ. Скажи брату мои слова: «По ту сторону Тьмы мы снова встретимся!» Гимли и Леголасу, стоявшим рядом, показалось, что Эовина сдерживает слезы, их тронула ее печаль, тем более что она была горда и смела. Она только спросила: — Едешь, Арагорн? — Еду, Королевна. — И не позволишь мне ехать в твоей свите, как просила? — Нет, Королевна! Не могу позволить без ведома твоего Короля и твоего брата. Но они придут не раньше, чем завтра вечером, я же не могу терять ни часа, ни минуты. Будь здорова! Девушка упала на колени: — Молю тебя!.. — Нет, Королевна! — ответил он еще раз, поднял ее за руку с колен, потом нагнулся, поцеловал ее руку, вскочил в седло и помчался вперед, не оглядываясь. Только те, кто хорошо его знал, поняли, как ему было трудно в эту минуту. Эовина словно окаменела. Опустив руки и стиснув пальцы, она смотрела вслед всадникам, пока они не скрылись под черной стеной Безумной Горы Двиморберг, в которой были Ворота Умерших. Потом она повернулась и, спотыкаясь как слепая, пошла к своему шатру. Из ее подданных никто не видел этого прощания, потому что от страха все попрятались по шатрам и боялись выйти, пока солнце не согреет ущелье и пока совсем не уйдут чужаки, не боящиеся мертвецов. Многие говорили: — Это эльфийское семя. Пусть идут туда, где их место, в свои темные страны, и не возвращаются. Нам без них хватает бед. Дружина ехала в сером полумраке, потому что солнце еще не поднялось из-за черного гребня Безумной Горы. Им всем стало не по себе, когда два ряда старых камней привели их к Урочищу Димгол. Здесь, под черными деревьями, мрачная тень которых даже Леголасу показалась страшной, они увидели глубокое ущелье у подножия горы, а перед ним посреди дороги — огромный одинокий камень, как перст, указующий гибель. — Кровь в жилах стынет, — сказал Гимли. Остальные молчали, и голос гнома прозвучал глухо, будто упал на влажную подушку еловых игл под ногами и в ней пропал. Кони вздрагивали и прядали ушами, отказываясь идти мимо зловещего камня, всадникам пришлось спешиться и вести их в поводу. Так они спустились в ущелье и дошли до стены, в которой, словно пасть ночи, зияли Черные Ворота. Знаки и цифры на арке ворот, вырезанные в Незапамятные времена, почти стерлись за прошедшие века, но ужас навис над воротами, как серое облако. Дружина остановилась, и, наверное, не было в ней ни одного сердца, не дрогнувшего от страха, кроме сердца Леголаса, ибо эльфы не боятся людских призраков. — Зловещие Ворота, — сказал Халбард. — За ними моя смерть. Я, несмотря ни на что, туда войду, но кони не хотят. — Если мы пойдем, значит, и кони должны идти с нами, — сказал Арагорн. — Если нам удастся пройти сквозь Тьму, останется еще много гонов пути, каждая минута промедления на руку Саурону. За мной, вперед! Он вошел в гору первым, и так сильна была его воля в эту минуту, что все дунаданы, как один, шагнули за ним, а их кони дали себя повести. Кони Следопытов сжились со своими хозяевами и готовы были привыкнуть даже к темноте подземелья, ибо чувствовали, что хозяева не колеблются. Только Эрод, конь из Рохана, задрожал, обливаясь потом, и заржал так, что его стало жалко. Леголас закрыл ему руками глаза и пропел несколько слов. Слова прозвучали ласково и печально. Конь успокоился, эльф пошел рядом с ним, и так вместе они вошли в гору. Последним остался Гимли. У него вдруг подогнулись ноги, и он рассердился на себя. — Неслыханно, — пробурчал он. — Эльф идет в подземелье, а гном боится! С этими словами он переступил порог. Но ему показалось, что ноги у него стали чугунными, и охватила его такая тьма, что даже он, Гимли сын Глоина, без страха измеривший глубочайшие подвалы мира, вдруг ослеп. Арагорн в Дунгарском Укрытии запасся факелами и, идя впереди, держал один факел высоко над головой. Второй нес Элладан, шедший последним из Следопытов. Гимли, спотыкаясь, пытался от него не отставать. Он ничего не видел, кроме дымного пламени факела, но когда Дружина на мгновение останавливалась, ему казалось, что со всех сторон доносится шепот, приглушенный говор голосов на языке, которого он ни разу в жизни не слышал. Никто на Дружину не нападал, никаких препятствий они не встречали, но с каждой минутой гному становилось все страшнее. Теперь он осознал, что на этом пути нет возврата назад, и понял, что за Дружиной шаг в шаг идет невидимая толпа, армия призраков во тьме. Так они шли довольно долго, и вот Гимли увидел то, о чем потом ни за что вспоминать не хотел. Коридор, по которому они шли в темноте, с самого начала был довольно широк, а тут стены расступились еще шире, и Дружина вдруг оказалась в обширном зале. Здесь на гнома напал такой страх, что ноги чуть не отнялись. Далеко слева что-то заблестело, и Арагорн с факелом направился именно туда. Может быть, он хотел взять блестящий предмет? «Как он не боится? — подумал Гимли. — В любой другой пещере Гимли сын Глоина первым побежал бы на блеск золота, но не здесь! Пусть оно лежит себе спокойно!» Но он все-таки подошел ближе и увидел, что Арагорн встал на колени. Элладан светил ему двумя факелами. Перед ними лежал скелет громадного воина в кольчуге, рядом оружие, не рассыпавшееся от ржавчины, потому что в пещере было необыкновенно сухо; кольчуга была позолочена, золотой пояс украшен гранатами, как и шлем, надетый на череп. Лежал он лицом вниз перед нишей с запертой каменной дверью. Конец пути! Пальцы мертвеца были втиснуты в просеченную в камне щель, а зазубренный меч, брошенный рядом, говорил о том, что воин в смертельном отчаянии пытался прорубить выход в камне. Арагорн не тронул скелета, но долгим взглядом молча смотрел на него, потом встал и глубоко вздохнул. — Над этим несчастным до конца света не зацветут симбельмины! — шепнул он. — Девять и семь курганов зеленеют под солнцем, а он столько лет пролежал под дверью, которую не смог открыть. Куда она ведет? Почему он хотел пройти? Никто не узнает… — Мне нет дела до ваших дел! — вдруг закричал он, обратившись к звучащей тьме подземелья. — Прячьте свои сокровища и свои тайны, рожденные в Черные Годы! Я ничего не желаю, только успеть вовремя! Дайте нам пройти и идите за нами, я зову вас к Камню Горы Эрк! Ему никто не ответил, если не считать ответом вдруг наступившую тишину, более пугающую, чем перед этим неясные шепоты. Потом повеяло холодом, факелы замигали, замерцали и погасли. Больше разжечь их не удалось. Что происходило дальше, прошел час или много часов, Гимли просто не запомнил. Дружина шла вперед, он все время бежал последним, его гнал страх, ему казалось, что невидимая толпа вот-вот его раздавит. Он слышал шелест, будто шаги призрачных ног, спотыкался, падал на колени, боялся, что больше не выдержит, что еще немного — и он сойдет с ума и сам побежит назад, в лапы настигающего кошмара. Вдруг до него донесся шум воды: отчетливый звон капель, будто камешки падали в колодец. Стало светло, и Дружина наконец вышла из горы через ворота с высокой аркой. Тропа круто спускалась вниз между двумя почти отвесными стенами, вдоль нее бежал поток. Ущелье было такое глубокое и узкое, что на небе были видны звезды, и само оно казалось темным. Но на самом деле, как потом узнал Гимли, до заката оставалось целых два часа, еще продолжался день, в который они выехали из Дунгарского Укрытия, хотя если бы в тот момент гному сказали, что наступил вечер — давным-давно, через много лет или вообще в другом мире, он бы поверил. Всадники снова сели на коней. Леголас подсадил Гимли на спину Эрода. Дружина медленной цепочкой спустилась вниз, затем на самом деле наступил вечер и сгустились сумерки. Но Страх шел следом. Когда Леголас, что-то говоря Гимли, оглянулся, гном увидел странный блеск в его светлых глазах. За ними скакал Элладан, замыкающий, но, по-видимому, не последний. — Умершие идут за нами, — сказал Леголас. — Я их вижу: силуэты людей и лошадей, бледные знамена, как облака; копья, словно зимний лес в тумане. Умершие идут за нами. — Да, — подтвердил Элладан. — Они послушались зова. Отряд выехал из ущелья в долину так неожиданно, словно вырвался из узкой щели в стене на открытую площадь. Перед ними лежала горная часть большой долины, а бегущий вдоль тропы поток с плеском падал по камням вниз. — В какое место Средиземья мы попали? — спросил гном у Элладана. И Элладан ответил: — Ущелье выводит к истокам реки Мортонд, длинной реки с холодными водами, которая далеко отсюда впадает в Море, омывающее скалы в Дол Эмросе. Теперь ты не будешь спрашивать, откуда второе название этого места: Черный Корень? Долина Мортонда раскинулась широким полукругом под обрывистым южным склоном горного хребта. Она вся поросла травой, но в этот час казалась серой, потому что солнце уже зашло, и далеко в окнах мерцали огоньки. Долина была богата и обитаема, здесь жило много людей. Вдруг Арагорн, не оборачиваясь, закричал так громко, что его услышали все: — Друзья, забудьте об усталости! Вперед! Вперед! Надо успеть к Камню Горы Эрк, пока день не кончился, а дорога еще далека.