– Позырим. – Записи тут заховаю, – сказал Олег. Я подумал, кивнул и помог ему втиснуть «дипломат» в нору меж корней здоровенной ели. Ее, похоже, пересадили недавно, земля была рыхлой, а дерн убирался квадратами. Отряхнув руки, я отошел подальше за поворот, огляделся, убедился, что мы с охранниками друг друга не видим, а грузовичок обратно еще не мчится, и как мог беззвучно пересек гравийную дорожку. Народ не отставал. Мы быстро проскочили угол дома и его боковину с балкончиками, как в картинке к сказкам, убедились, что вот он главный вход, вот он главный въезд, а между ними здоровенная площадь и здоровенная клумба со здоровенной фигней, торчащей из середки, – то ли памятник, то ли зенитная установка. А вот позырить, что там с охраной и можно ли проскочить мимо нее, мы не успели. Нас засекли. Монументальное и декоративно-прикладное искусство Мы бы, наверное, успели. Мы собирались выйти из-за деревьев, миновать ряд сверкающих машин – или очень широких и высоких, или, наоборот, будто приникших к земле и этим, да не только этим, похожих на металлические гоночные модельки, – пересечь площадь за клумбой так, чтобы остаться не замеченными толпой расфуфыренных буржуйчиков, беспорядочно перекатывающейся от клумбы к главному входу и обратно, а потом попробовать спокойно выйти в широкие ворота – там место охранника занимал мужик, похожий на тайного агента из французского или итальянского фильма, в строгом костюме и с прилизанной головой, только черная повязка от носа до подбородка, будто у героя мультика «Раз ковбой, два ковбой». Он внимательно следил за подъездными путями и вряд ли его задача «впущать или не впущать» распространялась на «выпущать ли». Мы сделали больше половины пути и очень уверенно зашагали к воротам – и тут я обнаружил, что Инна застыла возле клумбы, уставившись на торчащее из середки сооружение. – Инка! – зашипел я, повернувшись. И тоже застыл. Поморгал и подошел к Инне. Олег встал рядом. Мы стояли и смотрели на невысокий, ниже нас, гранитный постамент, на чугунные самолеты и ракеты, опоясывающие верхнюю кромку постамента, и на ракетоплан «Пионер-11», который, неловко извернувшись, вздымал в небо отлитый из бронзы Главный. Слишком молодой, слишком здоровый, хотя скульптор явно имел в виду, что его герой сидит в инвалидном кресле, которое, впрочем, в состав памятника почти не вошло, – но все равно узнаваемый. К тому же в постамент была вделана металлическая табличка с надписью: «Алексей Афанасьевич Кукарев (1938–1986) – великий российский ученый и изобретатель, академик, главный конструктор ОКБ “Пионер-КК”, мечтавший дать старт межзвездным полетам с космодрома Ногайский Юрт. Имя ученого увековечено в названии нашего делового центра». Мы медленно подняли взгляд на здание и наконец увидели за толпой рядом с колонной из разноцветных воздушных шаров крупный вертикальный плакат с надписью «Торжественное открытие делового центра “Кукарев”. Космические перспективы российского бизнеса». – Бизнеса? – спросил я. – Российского? – спросила Инна. – Устали, молодежь? – спросил женский голос. Мы вздрогнули и повернулись. На нас смотрела ослепительно красивая женщина в красном шелковом, наверное, платье, как из кино. Волосы у нее были очень черными, глаза голубыми, губы яркими, как платье и маска, приспущенная ниже подбородка, голые руки – золотистыми, и вся она была невероятная. И пахло от нее горьковатой свежестью. – Вы не местные, да? – уточнила она. – Откуда, из Волгограда? Голос у нее тоже был невероятным, низким и мелодичным. Инна толкнула меня в бок, и я захлопнул рот. Олег вроде тоже, я не видел – смотрел на женщину. Инна поняла, что от нас толку не будет, и ответила с осторожной вежливостью: – Да, нам сказали тут подождать. – Ох, Сева. Всё комсомольская юность играет. Пионеры приветствуют съезд, по всей Вселенной ширится шествие. У вас там что планировалось, приветствие в стихах? А, понимаю, физкультурный номер, так? Мы поспешно кивнули. Она сказала: – Ребят, простите, не будет возможности выступить. Меня ни о чем не предупредили, в сценарии вас нет, так что расслабьтесь и просто, как говорится, получайте удовольствие. Еще и эти приехали… Она злобно посмотрела на одну из машин в ряду, не такую сверкающую и богатую, как остальные, как будто спохватилась и уточнила: – А руководитель ваш где? Я неопределенно показал подбородком на толпу и подумал: вот самый тот момент, чтобы смыться. Женщина повернулась, всматриваясь в буржуев, но я не успел донести до экипажа идею немедленно рвать когти. Женщина, нахмурившись, снова обратилась к нам: – Вас не покормили даже, что ли? Вот остолопы. А ну-ка пойдемте. – Мы, может, погуляем пока? – спросил я. – Нет уж. Готовились, приехали. Как минимум обиходить вас как следует надо. Я же вижу, вы голодные и пить хотите. Так? Пошли-пошли, а с руководителем вашим я потом договорюсь, – сказала она, решительно взяла меня за руку и повела к толпе и сквозь нее. Экипаж поспешил следом. Ох, издеваться будут, за ручку ведут, как маленького, подумал я мимоходом и сосредоточился на сладостном ощущении. Рука у нее была мягкой, сухой и прохладной. Жрать, кстати, захотелось невыносимо, а пить еще сильнее. Буржуйчики, молодые и старые, поглядывали на нас поверх масок, в которые были обряжены решительно все, просто мода, видать, такая, с доброжелательным отсутствием интереса, лишь некоторые пытались завести беседу с женщиной, называя ее Ариной Яновной или Ариночкой, а она обворожительно улыбалась в ответ и говорила: «Секундочку, важное дело», как бы указывая на нас, и претенденты, смеясь глазами, отступали. Все, кстати, говорили на чистом русском, ни английского, ни французского я не улавливал. Я этих языков не знаю, конечно, как и любых других, но отличить звучание смог бы, наверное. Арина провела нас мимо шариков в здоровенный зал, заполненный людьми и красивый сам по себе: янтарный пол, впереди окно во всю стену с видом на стриженую лужайку, которую мы почему-то не заметили, и лесок, потолок высоченный, лестницы кованые. К сегодняшнему дню зал был дополнительно украшен идущими под потолок колоннами разноцветных воздушных шаров и плохо видными от входа здоровенными то ли картинами, то ли панно. Самое козырное место рядом с окном прикрывала светлая ширма, но, как раз когда мы вошли, мужики – те же, с грузовика – свернули ее и утащили – чтобы мы увидели, что на козырном месте подвешено только что прибывшее панно с гербом Советского Союза. Арина, заметив, куда мы пялимся, спросила: – Красиво? Это герб у нас такой был раньше. Настоящее историческое панно, раньше в штабе на космодроме висело. Знаете, да? Здесь космодром был, настоящий. Сева, Всеволод Ильич, как увидел, что панно сохранилось, говорит: детство мое, погибнуть не должно, пусть у нас висит. Она, снисходительно улыбнувшись, повела нас дальше, сквозь последнюю линию людского бурления. Там, оказывается, были столы, сплошь уставленные здоровенными блюдами с яркой мелкой едой, за которыми стояли еще и большие стальные контейнеры, похожие на хищные хлебницы. Рядом с некоторыми из них дежурили люди в поварской форме. Арина подвела нас к одному и очень серьезно сказала: – Платон, это очень важные люди, артисты. И они очень голодные. Поухаживай за ними как следует, пожалуйста. – Будет сделано, – лихо сказал Платон, который казался немногим старше меня, оглядел нас и спросил: – Мясо, курица, рыба, все сразу и потом мороженое? – Да! – горячо сказал я, удивив сам себя. Олег без спросу взял из батареи стеклянных бутылочек, выстроившейся на столе, парочку, одну сунул Инне, другую вскрыл и тут же присосался. Я сглотнул, но сдержался, даже когда Платон, моргнув, сунул такую же бутылочку мне в руки и побежал вдоль стола с тремя поставленными на сгиб локтя тарелками, в которые удивительно ловко накидывал по чуть-чуть из каждого блюда и контейнера. Арина, проводив его одобрительным взглядом, сказала: – Ешьте, пейте, наслаждайтесь жизнью. Если что не так или любые вопросы, смело обращайтесь ко мне, я буду где-то там. Она махнула в сторону окна, кивнула нам и пошла к тем, кто пытался с нею заговорить. Я, не отрывая глаз от красного платья, перемещавшегося математически очень интересным способом, ткнул горлышком бутылки в сухие губы, спохватился, скрутил пробку и высосал все в три глотка. Там была обычная вода, а не лимонад или еще что-нибудь вкусное, как я втайне надеялся, – но именно воды мне, оказывается, и не хватало. Красное платье скрылось из виду, оставив мне лишь воспоминания и набор потрясающих траекторий, над которыми можно поразмыслить на досуге. Я, припав к следующей бутылке, глянул на экипаж – и поперхнулся. Пилот и особенно бортинженер взирали на меня внимательно, глумливо и явно давно, будто на человека, который пафосно читает стих на линейке, а у самого штаны расстегнуты. Я даже проверил – не расстегнуты, конечно, там и пуговиц нет, спортивные же – и возмущенно спросил: – Что такое? – Не-не, ничего, – сказал Олег ухмыляясь. – У командира гормональный шторм, не мешай, – сказала Инна и осведомилась с ехидным сочувствием: – Красивая, да? Я хотел ответить грубо, но ответил честно: – Ну да. Сама не видишь разве? – Вижу, – сказала Инна и как будто сразу загрустила. Вот у нее настроение прыгает. А косяки про шторм бросает на меня. Зачем, спрашивается. Размышлять об этом было некогда: Платон принес и расставил на быстро и незаметно освобожденном крае стола заваленные едой тарелки, положил рядом вилки-ножи и скомандовал: – Вперед. И мы упали в еду, а она – в нас. На тарелках теснилась сборная команда царских, буржуйских, заграничных и обкомовских столов. Там были бутерброды с соленой рыбой, красной икрой и колбасой пяти сортов, не вру, и семь сортов сыра, в том числе такого, в котором я сроду не угадал бы сыр, и ломтики разного мяса, и запеченные куриные ножки, и шашлычки с мой палец величиной, и помидорки с мой ноготь, и хрустящие корзиночки с паштетами, и мягкие пирожки с капустой, и еще полтора десятка ломтиков, стручков, кусочков и горок, которые я просто не знал как назвать, поэтому сжирал неопознанными. Потому что они были очень вкусными. Невероятно и небывало. Вкусней и уж точно разнообразней, чем позавчерашний ужин. Разве что ананасов и рябчиков не хватало, и то я бы не ручался: может, слопал их не разглядывая. А Платон знай подливал нам в расставленные стаканы то кисленького морса, то бесцветной сладкой шипучки, то еще чего-то со вкусом, о котором я до сих пор не подозревал, но с этого момента жить без него не мог. Экипаж, похоже, вполне разделял мои чувства. Вокруг по-прежнему бурлила толпа, Платон периодически подавал буржуйчикам за нашими спинами то стакан, то, метнувшись к контейнеру, тарелку с дымящимся шашлыком или еще чем – я ревниво сравнивал передачу с содержимым своей тарелки, успокаивался, обнаружив, что такое у меня тоже есть или только что было, и работал челюстями дальше в почти пулеметном режиме, не обращая внимания на по-прежнему чужое и, возможно, вражеское, но уже нестрашное и покамест совсем неважное окружение. – Нравится? – спросил Платон, улыбнувшись. Думает, купил за бочку варенья и корзину печенья, бегло подумал я и кивнул. А Олег вдруг вкрадчиво спросил: