Часть 11 из 30 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Показалось ему, или у полковника и в самом деле таилась в глазах если не тревога, то напряженность? Очень похоже, не показалось — вот только какие могут быть к тому причины?
— Вы женаты? — спросил Эчеверриа тоном гостеприимного хозяина, вынужденного задать несколько ритуальных вопросов.
— Женат, — кивнул Мазур. — И давно. Детей, правда, нет...
— У меня все наоборот, — сказал полковник. — Я одинок... ну, официально. — Он послал Мазуру здешний неподражаемый мужской взгляд, исполненный некоторой фривольности и надежды на полное понимание. — Зато есть сын двадцати лет, отличный парень. Так уж сложилось...
Задавать вопросы на эту тему было бы крайне неделикатно не только здесь, и Мазур промолчал.
— Все же забавно чуточку, — сказал Эчеверриа. — Может быть, вы помните, о чем мы говорили тогда, на озере, двадцать один год назад?
— Да, — сказал Мазур. — Вы предлагали мне перейти на службу в ваш военный флот. А я отказался.
— И все же к этому пришли, — легонько усмехнулся полковник. — Знаю, что вы приняли и наше гражданство, что вам вверен серьезный отдел в контрразведке флота, да и ваш мундир говорит сам за себя...
Неужели попало в газеты? — с неудовольствием подумал Мазур. Инициаторами могли быть не местные, а как раз Лаврик по очередным своим никому неведомым соображениям высокой стратегии. Или...
— Какие-то старые связи? — спросил Мазур небрежным светским тоном. — Вообще-то об этом мало кому известно...
— Нет, тут другое, — совершенно тем же тоном сказал Эчеверриа. — Просто я уже несколько лет в силу некоторых причин подписался на «Военно-морское обозрение». Журнал секретный, распространяется среди ограниченного круга лиц — вот тут мне действительно пришлось потревожить кое-какие старые связи. Там есть раздел, где упоминаются все новые назначения, начиная с людей определенного ранга. Только что пришел свежий номер, — он кивнул на столик. — Там написано о создании нового отдела флотской контрразведки, подчиненного не посредственно начальнику разведки — значит, отдел достаточно серьезный. И о том, что возглавивший его адмирал Мазур — адмирал русского военного флота в отставке, поступивший на нашу службу. Выходит, вы все же к этому пришли...
— Многое изменилось, — сказал Мазур. — И время, и ситуация, и отношения меж нашими странами... Не знаю, понимаете ли вы...
— Возможно, не целиком, но большей частью, — кивнул Эчеверриа. — Буквально в последнее время у нас на службе появилось немало русских офицеров, принявших гражданство Санта-Кроче...
— И как вы к этому относитесь?
— Честное слово, только положительно, — серьезно сказал Эчеверриа. — В первую очередь оттого, что наша страна сейчас совсем другая, уже не та, что двадцать лет назад. И мне это нравится. Будем реалистами, неизвестно, станете ли вы прежней империей, но плясать под дудочку гринго безусловно перестали, даже наоборот. — Он помолчал. — Адмирал... У меня, несмотря на старые связи, все же почти нет доступа к закрытой информации. Я бы никогда не позволил себе выведывать у вас какие-то служебные секреты, но об эскадре вторжения, которую готовят гринго, давно уже пишут наши газеты, от бульварных до респектабельных... Это серьезно?
— Боюсь, очень серьезно, — сказал Мазур.
— С точки зрения военного человека — адмирала, — есть шанс это остановить?
— Лично у меня создалось впечатление, что есть, — сказал Мазур.
— Это хорошо, — сказал Эчеверриа. И добавил, такое впечатление, чуточку виновато, стыдливо: — Никогда бы не подумал, что буду бояться войны, но дело, поверьте, совершенно не во мне, есть другие причины...
Они выпили еще немного. Наступило чуточку неловкое молчание. И Мазур задал вопрос — исключительно ради него он сюда и приехал:
— Полковник, а где сейчас Ольга Карреас? Признаюсь, я вовсе не собираюсь с ней видеться, просто хотелось бы знать, потому что...
Он осекся и замолчал. Слишком хорошо знал, почему в ответ на этот вопрос у людей становятся такие лица и такие глаза. Столько раз приходилось с этим сталкиваться. Последний был совсем недавно, когда он спросил Глаголева о Кацубе...
— На Дель Кампоченте. Это наше самое почетное военное кладбище, наподобие Арлингтонского у гринго...
Мог бы и не уточнять. Мазуру хватило и первой фразы — такой оборот речи сам по себе исчерпывающе объяснял всё. Ощутив на миг укол морозной смертной тоски, он спросил:
— Когда?
— В третьем году, шестнадцать лет назад, в том же деле... — он показал взглядом на свою пустую штанину. — Вам нужны подробности?
— Да, — хрипло сказал Мазур.
— Подробности таковы... Ольга к тому времени получила полковничьи погоны, была заместителем начальника ДНГ, курировала в том числе «тигрерос». В узких кругах кружило достаточно серьезное и обоснованное мнение, что в ближайшее время она получит первую генеральскую звезду и повышение. Возможно даже, станет начальником ДНГ — тогдашний был уже в годах, откровенно стал слабоват, давно считали, что его следует менять. У Ольги была мечта... Может быть, вы знаете, какая?
— Знаю, — сказал Мазур. — Стать первой в Латинской Америке женщиной, возглавившей спецслужбу...
— И реальные шансы у нее были. Но тут случилась эта история, когда боевики из «Пути к солнцу» пытались захватить посольство. Вы что-нибудь помните об этом?
— Честно говоря, совершенно не припоминаю, — сказал Мазур. — Такие случаи, конечно, попадали в наши сводки, но мы, так уж повелось, никогда не удерживали в памяти то, что не касалось непосредственно нас. Специфика службы. «Постороннего» было слишком много, оно нам было просто ни к чему...
— Понятно. Так вот. О готовящейся акции мы знали заранее — от надежнейшего, казалось бы, информатора. Вот только он оказался сволочью, двойником. Получил свое, но, к великому сожалению, уже потом... Понимаете, он сообщил нам, что на прием в посольство придет террорист-одиночка с пистолетом и будет стрелять в посла, мы и отреагировали соответственно: туда пошли мы с Ольгой и трое парней из «эскадрона». Выстроили грамотную «коробочку» вокруг посла. Одиночку мы безусловно повязали бы. У всех, понятно, были только пистолеты. А их объявилось одиннадцать, все с коротышами-трещотками под пиджаками и смокингами, с гранатами... Потом выяснилось, что у них были сообщники среди служащих посольства, но тогда никто этого не знал. Когда началось, Ольга успела снять двоих, — он помолчал с лицом человека, который смотрит в прошлое. — И ее срезали автоматной очередью, наповал. Я как раз успел позаботиться об одном, собирался заняться вторым. Тут и меня подсекли из автомата. Ребята из ДНГ тоже получили свое: один был убит на месте, второй ранен тяжело, третий — легко. Но все это я узнал уже потом. А тогда вырубился от болевого шока. Две пули в предплечье — пустяки, кость оказалась не задета, одна вообще прошла навылет. Но вот ногу раскрошило так, что никакого титанового сустава вставить было невозможно. Я успел увидеть, как она падает... Меня три недели уверяли, что она всего лишь ранена — состояние было не из легких, добрые эскулапы не хотели лишний раз волновать. Потом-то сказали...
— Чем все кончилось? — тихо спросил Мазур.
— Нашей полной и окончательной победой, — покривил губы Эчеверриа. — Человек, командовавший операцией, был хорошим профессионалом. Разместил в двух шагах от посольства пару якобы цивильных автобусов, размалеванных рекламой одной из крупных туристических фирм обычное зрелище для столицы. Там был взвод «тигрерос» и группа из «эскадрона». Когда началась стрельба, они пошли на бросок. Двое «солнечных» — им достались ранеными, остальных они положили. Благо террористы пришли в некоторое замешательство — оказалось потом: один из двух, которых Ольга положила, был их командиром. Ну, а дальше... Дальше — рутина. Посмертные награждения, регалии живым, стандартная для Дель Кампоченте процедура: похоронная процессия с конным эскортом в форме времен первых лет независимости, три залпа в воздух, венки с лентами военных орденов, речи, пафосные и никчемные... Вы наверняка не хуже меня знаете, как это бывает: пафос и пышность, которые в принципе не нужны ни тому, кого хоронят, ни по большому счету, живым...
— Знаю, — сказал Мазур.
— Меня, конечно, там не было — я валялся с ампутированной ногой и что-то бредил. Самое забавное, врачи потом говорили: бред был исключительно мирным. О каких-то пляжах Турмаленте, танцах под гирляндами разноцветных фонариков и прочей мирной ерунде... Ну, а дальше совсем неинтересно. Вышел из клиники на купленных за счет ДНГ костылях, с новехонькой Звездой Отваги на мундире, которую хотелось оторвать и забросить подальше... Вам знакомо такое состояние?
— Знакомо, — кивнул Мазур.
— Ну вот... Дальше тоже совсем неинтересно: почетная отставка по ранению, пенсия... Сгоряча хотел даже... Но, во-первых, я верующий католик, хотя и нерадивый, каюсь, а во-вторых, считаю, что стреляться — крайне глупо. Ну, было еще и в-третьих...
Он замолчал, посмотрел на портрет Ольги с той самой лютой тоской во взгляде, которая, Мазур знал совершенно точно — сейчас и в его собственных глазах. Он сказал:
— Я ее любил...
— Кто бы сомневался уж тогда... — Эчеверриа помолчал. — Представьте, я тоже. Вы наверняка не знаете, но в свое время я дважды делал ей предложение — и оба раза был деликатно отвергнут.
— Я знаю, — сказал Мазур. — Она как-то говорила...
— Ну, ничего удивительного, учитывая ваши отношения и сопутствующую, несомненно, откровенность... — полковник покривил губы в подобии улыбки. — За эти пять лет после вашего отъезда я еще дважды предлагал ей руку и сердце — с тем же результатом. Знаете, у нас вообще-то не принято после первого отказа делать новые предложения, но это соблюдается не всеми. Бывают случаи, когда человек не в состоянии с собой ничего поделать. Никто, конечно, не вел статистики, и я нигде об этом не читал, но подозреваю: четыре предложения с отказом — рекорд для Санта-Кроче. Печальный рекорд, конечно, лучше бы его не было, ну да что поделаешь... Знаете... За эти пять лет у нее были мужчины, мне точно известно, но у меня до сих пор остается стойкое убеждение, что она продолжала любить вас... — он глянул через плечо Мазура, что-то сказал по-испански.
Мазур неторопливо обернулся — в проеме стоял дворецкий, ответивший полковнику парой столь же непонятных фраз. И бесшумно улетучился.
— Ну наконец, — сказал Эчеверриа, его лицо вдруг стало совершенно другим — мягким, можно сказать, добрым, расслабленным. Даже тоска в глазах исчезла. — Сын соизволил наконец явиться. А ведь говорил, что непременно вернется к вашему приезду. Девушка, понимаете ли. Он уверяет, что у них все крайне серьезно. Очень часто подобные заявления в устах двадцатилетних не учитывают реальностей жизни. Но бывает и иначе. Что там далеко ходить, если ваш покорный слуга оказался поражен в сердце, будучи двадцати одного года от роду, новоиспеченным лейтенантом, так от этой раны и не вылечился... Ну вот, явился...
Это было как солнечный удар...
В проеме стоял широкоплечий, коротко, на армейский манер стриженный парень лет двадцати. Мазур определил моментально: парадный мундир военно- морского флота, чертовски старомодный, конца девятнадцатого века — снова мягкое и ненавязчивое германское влияние, точная копия мундиров кайзер-марине. Как и палаш на боку — на треть примерно короче того, что Мазур пять лет добросовестно таскал на поясе по торжественным дням, но выглядевший опять- таки гораздо более старомодным. На левом рукаве четыре шеврона непривычного вида — узкая золотая нашивка с таким же полукругом внизу посередине. И на правом рукаве, и на фуражке — какая-то другая эмблема, не флотская, как у самого Мазура. Слева на мундире — определенно медаль на сине-черной ленточке, а на погонах — пара узеньких золотых лычек на треть погона, вдоль него — опять-таки неизвестные Мазуру знаки различия, во флоте таких нет.
Но не это главное, совсем не это...
Мазур словно глянул в зеркало, отражавшее не настоящее, как зеркалу и положено, а далекое прошлое. В проеме стоял двадцатилетний курсант советского военно-морского училища Кирюшка Мазур — как две капли воды. Если сфотографировать его сейчас и положить рядом старый черно-белый снимок из альбома Мазура — сходство, если прикрыть ладонью мундир и оставить только лица, будет совершеннейшее.
В голове у него царил совершеннейший сумбур. Эчеверриа словно хлестнул его холодным взглядом, и Мазур, собрав весь свой опыт, всю профессиональную выучку, требовавшую в том числе и умения мастерски лицедействовать в самых разных обстоятельствах, придал себе самое беззаботное выражение лица.
Курсант сказал что-то по-испански. Эчеверриа ответил на английском:
— Наш гость не понимает испанского... Знакомьтесь. Это и есть адмирал Мазур, о котором ты кое-что слышал...
Парень подошел к Мазуру едва ли не парадным шагом, вытянулся, прищелкнул каблуками, бросил ладонь к козырьку (Мазур невольно подтянулся):
— Сеньор адмирал... Кадет-сержант Кирилл Эчеверриа, четыре полных курса Военно-морской академии имени адмирала Бальдагуэро! Честь имею приветствовать!
Безукоризненная у него все же была выправка — Мазур в его годы растяпой не был и среди отставших по строевой не числился, но вот такой похвастать безусловно не мог...
— Вольно, кадет, — сказал он уставным тоном, протягивая руку. — Рад познакомиться.
Рукопожатие у парня, конечно, было сильным. Он сказал с искренней радостью на лице:
— Отец о вас рассказывал, сеньор адмирал... Очень рад познакомиться.
Эчеверриа сказал мягко:
— Кирилл, оставь нас ненадолго. Два старых болтуна еще не наговорились досыта о былых временах...
Кадет кивнул, четко повернулся через левое плечо и вышел.
— Вот такой у меня парень, — сказал Эчеверриа с законной отцовской гордостью. — Остался год, пятый курс. Кадет-сержант — это... Не знаю, есть ли в ваших училищах соответствие, но у нас это — старшина курса. Уже два года. Обратили внимание на медаль? Юбилейная, правда, прошлого года, в честь стопятидесятилетия победы нашего флота над чилийским в битве у Терпочино, давали, как с такими медалями водится, очень и очень многим, но вот кадетам — крайне скупо. Парень безусловно состоялся... — Эчеверриа помолчал, потом спросил совсем тихо:
— Он что, так на вас похож?
Мазур взял свой стакан, где еще оставалось изрядно, осушил, как воду. Ответил так же тихо:
— Не то слово. Как две капли воды. Значит... — он невольно бросил взгляд на портрет Ольги.
— Значит, — кивнул Эчеверриа. — Родился примерно через девять месяцев после вашего отъезда — Видимо, где-то на маршруте вы с ней были неосторожны... Кириллом его назвала она. Это имя и у нас встречается, но относится к довольно редким. Ольга хотела, чтобы он стал непременно офицером военного флота. Наконец, совершеннейшее сходство. Чересчур много фактов для простого совпадения...
— Постойте... — сказал Мазур, все еще не в силах справиться с сумбуром в голове. — Но она не могла знать никакого Кирилла Мазура. Она все это время знала только коммодора Влада Савельева...
— До определенного времени, — скупо усмехнулся Эчеверриа. — Потом-то, очень быстро, узнали и она, и я. Вы просто запамятовали. Вспомните тот случаи, когда в Барралоче вас с помощью своих людей в местной полиции пытался поймать некий гринго...
— Черт, верно, — сказал Мазур. — Был такой. Помню, только как-то не подумал сейчас... Ваши, как я понимаю, его тогда же взяли?
— Конечно, — ухмылочкой из прошлых лет усмехнулся Эчеверриа. — А что еще с ним было делать, не шампанским же поить? Мы его никому не стали отдавать, с ним работал ДНГ — в конце концов, наши интересы были затронуты более других — он устроил провокацию против нашего офицера, майора Карреас... Времена, конечно, стояли не то, что при доне Астольфо, но все равно особым гуманизмом у нас не страдали. А впрочем... — он усмехнулся с несказанной брезгливостью. — Это был не военный разведчик — штатская слякоть, тетушка Сиа[10]. Дали парочку оплеух, живописно объяснили, что с ним могут сделать еще, напомнили, что дипломатического паспорта у него нет, и вряд ли американцы станут поднимать шум, когда узнают, что некий их гражданин, мелкий бизнесменчик, пропал без вести в районах, где полно герильеро... Он быстро поплыл и вывернулся наизнанку. Вот тетушка Сиа прекрасно знала ваше настоящее имя, фамилию, еще... не знаю, как это называется, имя отца, которое у вас часто прибавляют к имени. У нас аналогов нет... Ну, это неважно. Протоколы допросов очень быстро попали и к нам с Ольгой. Вообще, кое- какое досье у них на вас было... правда, крайне скудное, собственно, даже и не досье. Целиком построенное на косвенных. Несколько раз упоминались случаи в разных концах света — и всякий раз косвенной уликой служило то, что вы в тех местах в то время присутствовали. В точности так, — он усмехнулся, — как у нас самих в свое время обстояло с асиендой Тилькара... Один припев: «Вероятнее всего, не исключено». Конечно, у нас все обстояло несколько иначе, мы точно знали, что в Тилькаре работали вы. Ольга и об этом написала в отчете. — Он поднял ладонь. — Вижу на вашем лице вопрос... Кое о чем она в отчете ни словечком не упомянула. Мне, правда, призналась потом, как старому другу, но я умею молчать... Так вот, если вернуться к гринго... которого недели через две угораздило попасть в автокатастрофу там же, в Борралоче, из которой он живым не вышел... Я не задаю никаких вопросов, но вам, может быть, будет интересно. Знаете, что его интересовало в первую очередь? Что ему следовало из вас выбить прежде всего? Как обстояло дело с неким Драйтоном, к тому времени двадцать четыре года числившимся без вести пропавшим со всей своей группой где-то у Ахатинских островов. Где в то время беззаботно загорали под тропическим солнышком и вы, и адмирал Самарин... Но это ваше частное дело...