— Ты ни хера не знаешь. — Как долго ты ими руководил? Год? Два? Три? — Его опущенные плечи как бы намекают, что я на верном пути. — Приличный срок, чтоб они начали тебя уважать. Доверять. Может, даже любить. Он устремляет сосредоточенный и тяжелый взгляд в угол комнаты. Я вижу боль. Они ему доверились, и он считает, что каким-то образом их подвел. Я нежно произношу: — Они хотели бы, чтоб ты смотрел в будущее. А не застревал в ловушке прошлого. И не боролся до тех пор, пока не погибнешь. Он пресекает меня зловещим взором. — Кажется, все-таки стоило вставить тебе в рот красный шарик, — говорит он. — Вот о чем я думаю. — Он прячет последнее оружие в своем прикиде. К убийству готов. — Мне вернуться тебя освободить или нет? — Нет, — рявкаю я. — Сам себя освобожу, спасибо. Он прищуривается. Все сказано. Полагаю, мы пробыли наедине в этом номере... сколько? Минут двадцать? Максимум? Отвернувшись, он больше не оглядывается и легкой поступью покидает комнату. Слышу щелчок замка ведущей в коридор двери. Его шаги удаляются все дальше. Дмитрию лучше было вывести отсюда Ползина — времени было достаточно. Склоняю голову к правому плечу и стараюсь дотянуться языком до оставшейся застежки. В конце концов, мне удается надавить на фиксатор и нажать кнопку вызова подмоги. Ожидая, вспоминаю ощущения от губ Уилла. Его языка. Члена. Густого тембра голоса, который надломился, когда он меня умолял. От скользивших по моей лодыжке кончиков пальцев, когда он осматривал мой браслет. Мне понравилось, как он меня касался. Но не приглянулось, что он разглядывал мой талисман. Не стоило его надевать, но он принадлежал матери, и напоминает мне о ней. О них. О ней и об отце. Иногда мне необходимо вспоминать, для чего я все это начал, хотя к настоящему моменту причины поменялись. Теперь я знаю то, что знаю. Впервые я увидел амулет за неделю до бомбежки. Отец принес с чердака коробку со всякими безделушками, и мы уселись за кухонным столом в нашем маленьком доме в Клэпхэме. В коробке лежала карта Висконсина, он ее разложил и указал на синюю полоску поверх штата. Если присмотреться, можно было разглядеть впрыснутые в синеву озера Верхнее крошечные островки. Он ткнул в самый крупный из них. «Остров Медлин, — сказал он. — Единственный способ добраться до него зимой — на снегоходе. О нем знаем только мы. Секрет». Я спросил, не собираемся ли мы туда на каникулы. В тот год я рассчитывал на Дисней. Тематические парки и бассейны. Он заметил мое разочарование, достал из коробки фотографии — снятые до моего рождения — и показал, насколько чудесен был остров. Моя мать в лодке. Они вдвоем в ресторане, прислонились друг к другу головами и улыбались в камеру. В тот вечер во время просмотра фотографий впервые за много лет я увидел материнскую улыбку. В последние недели я замечал, что она все время смотрела на отца с печальным выражением на лице. Но в тот вечер она была счастлива. Ухмыльнувшись, отец вытащил амулет. «Помнишь вот это, Мэнди?». Купленный для нее глупый презент. Она лениво с ним поигралась, а затем отложила в сторонку. К другим вещам его так и не убрали. На следующий день я нашел его на полу в кухне и положил в карман. А позже порадовался. После бомбежки многое из дома в Клэпхэме было отобрано. Кое-что Арчи умудрился вернуть, но коробка острова Медлин в этот список не вошла. Может быть, она осталась у МИ55, или отец от нее избавился. За последние несколько дней он избавился от многих вещей. Оглядываясь назад, он явно знал, что в какой-то момент все пошло наперекосяк. И все его действия его же и настигнут. Остров Медлин был местом, куда они должны были сбежать. Теперь я понимаю. Частенько я гадаю, что произошло бы, если б тем вечером мы уехали. Людям всегда кажется, что у них в запасе больше времени, чем есть на самом деле. Видимо, мои родители исключением не стали. Вероятно, несколько лет мы провели бы в качестве полноценных жителей острова, передвигались бы при помощи снегоступов и рубили бы дрова. А в летние месяцы купались бы под бесконечным голубым небом. Сейчас мои родители уже были бы старенькими. Может, я навещал бы их по праздникам и во время длинных выходных, мы сидели бы возле камина и болтали, даже спорили. Мама любила печь — и готов поспорить, частенько бы этим занималась. В этом мире фантазий я представляю, что живу с чистой совестью — чистой до дебилизма. Никаких вспышек в глазах умирающих людей. Никаких тошнотворных мыслей о том, насколько легко поддаются плоть и сухожилия, когда свежезаточенное лезвие мягко входит в человеческую шею. На месте извращенной почерневшей штуковины, что имеется сейчас, воображаю в груди сердце того, другого Кристофера Шеридана, красное и здоровое, бьется сильно и точно, со спрятанными жилками цвета охры и оливы. Тот Кристофер ложился бы спать лишь с мыслями о своем искусстве. Его мир был бы ярче. В нем содержалось бы больше основных цветов. Наконец-то вваливается Глеб, губы изгибаются в довольной улыбке, когда до него доходит суть моего затруднительного положения. Теперь меня радуют опущенные юбка и туника. Хватит и того, что он видит меня связанным. — Ползин уехал? — рычу я. Он кивает своей квадратной головой. — Он взбесился. Ну, еще бы. — Освободи меня от цепей, — бросаю я по-русски. — Ключи вон на том крючке. — Подаю сигнал глазами. Глеб опускается на четвереньки и извлекает ключ, потом отстегивает запястье. Мне не нравится, что он видит меня таким. Охране будет над чем поржать. Отпирая замки, он бормочет какую-то русскую пословицу, что-то насчет моего плачевного положения. — Иди на хер, — выплевываю я по-русски и тем самым его пугаю, он роняет ключ. — Отдай мне ключ. — Теперь уже свободной рукой я нетерпеливо машу туда, куда он упал. — Сам все закончу. Он послушно поднимает ключ и вкладывает в мою протянутую ладонь, настороженно на меня глазеет. Отстегиваю оставшиеся оковы и позволяю себе немного поразглагольствовать. — Плачевное положение? Долбаное плачевное положение? Боже, хватает же наглости. Вы втянули нас в это дерьмо. Ты и сраный Дмитрий. Сможете нас вытащить? Разумеется, нет. Как обычно, именно мне приходится собирать все по кусочкам. — Мы не... — начинает он, но я не даю ему договорить. — Вы не проверяли планировку, — ворчу я наполовину по-русски, наполовину по-английски. — Вам вообще было известно о боковых коридорах? — Поднимаясь на ноги, подавляю стон. Сведенные судорогой мышцы протестуют. Глеб не тот человек, которому стоит демонстрировать уязвимость. — Эй? Так было известно? После долгого ожидания получаю русское «нет». Он выдает слово и при этом пялится в пол. — Вот именно, известно вам не было. — Замечаю на полу еще одну застежку с плеча и, подняв, возвращаю тунику на место. — Считаешь смешным, что меня заковали в цепи? Чтоб сохранить Ползину жизнь, я оказался лицом к лицу с пистолетом этого парня. Я пользуюсь мозгами, мать твою, — тычу себе в висок, — что помогло мне спастись от пули. Черт, даже будучи в цепях, мне удалось выудить из парня кое-какие сведения. А какого хрена сделал ты? Глеб по-прежнему таращится в пол. От отвращения я издаю стон, вынимаю телефон и быстро пролистываю сообщения. — Идем. — Направляюсь к двери, не считаю нужным даже смотреть в его сторону. Шагаю по коридору, Глеб держится рядом и время от времени на меня поглядывает. Этот здоровущий бычара сумел бы вынуть из человека все внутренности быстрее, чем можно моргнуть, но разрешить себя связать? Такого он себе позволить не смог бы. Может, он и глуп, но ему понятно: ни за что на свете он не выбрался бы живым из подобной ситуации, тем более с информацией в кармане. Когда работаешь с парнями вроде Глеба, необходимо уметь впечатлять. Доминировать. К счастью, для меня это естественное состояние, даже когда парни, о которых идет речь, раза в два превосходят меня в умственном плане и по весовой категории. Ну, чем крупнее, тем больнее падать. — Куда едем, босс? — спрашивает Глеб. — Возвращаемся в таунхаус, — отвечаю я. — Ползин желает выслушать отчет. Глава 13 Уилл Неделю спустя Балтимор, Мэриленд — Скажи мне, кто это, — просит Вагнер. — Подозреваемый, — отвечаю я и через стол пихаю ей фотографию. Она принимает. — Где взял? — Не могу сказать. — Да ладно тебе, Уилл, — говорит она. — Я — интеллект, ты — мускулы. А не наоборот. — Окей, — отзываюсь я и порываюсь забрать фото. Она прижимает снимок ладонью. — Русский? — Британец.