Андрокл в замешательстве поднял глаза, когда что-то ударилось о корпус судна. Он поднялся со своего места на открытой палубе и осторожно подошел к краю. Перил не было, и едва ли не все гребцы рассказывали, как, будучи в подпитии, падали в темноте в воду. Это была одна из причин, почему они обучались плавать и не носили доспехов, находясь на борту. Те, кто носил доспехи, на борт уже не возвращались. В одной руке у молодого человека был строгальный нож, а в другой – необработанная фигурка черепахи. На острове Эгина, откуда Андрокл был родом, черепаха пользовалась большой популярностью и украшала серебряные монеты по всему Эгейскому морю. Готовая статуэтка будет прекрасна. Он прошелся по палубе босиком, осторожно, опасаясь края, и шепотом спросил: – Полий? Тирос? Кто там? Кто-то из команды мог доплыть от берега. Месяц назад они потеряли двух человек в гонке, которая началась на берегу и с полным мехом крепкого вина. После того случая триерарх запретил проводить такого рода состязания, но сейчас он спал на корме, похрапывая под навесом. У Андрокла было подозрение, что капитан глупец, но не хотелось отвечать за то, что потревожил начальника без особой причины. Он наклонился и не успел издать и звука, когда две тени выскочили на палубу и бросились на него. Андрокл набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть и разбудить капитана, но его схватили, выкрутили руки и накрыли ладонью рот. Экипажи триер дремали на берегу, когда кто-то пронзительно свистнул, а потом громко крикнул. Пусть и после выпивки и сытного ужина, они сбросили накидки и схватили щиты и мечи. Корпус ближайшего корабля блестел в лунном свете, как большая рыба, но никаких признаков нападения не было. Крики боли и злости звучали где-то вдалеке, уже едва слышные. Люди в замешательстве повернулись к часовому. Он яростно указал дальше, тыча пальцем в воздух, и крикнул: – Смотрите! Другой корабль. Его якорь исчез. Позади первой триеры вторая дрейфовала с приливом, поворачиваясь носом вперед. В смятении они спрашивали друг друга, что будет утром, когда триерарх проснется и обнаружит себя на мели. Несомненно, всех ждала порка. В безмолвном шоке они наблюдали, как из бортов по всей длине высунулись весла, как погрузились в воду и напряглись. Корабль, казалось, прыгнул на берег. Крики паники заполнили воздух, и длинный корпус триеры со скрипом выехал на песок и остановился. На высоком носу вспыхнул свет, и все замолчали, словно узрели явление богов. Какие-то темные фигуры начали сбрасывать с палубы убитых, которые шлепались, разбрасывая брызги, в прибой или глухо, как мертвые птицы, падали на черный песок. В свете раскачивающейся лампы некоторые узнали Андрокла, когда двое чужаков вывели его вперед со связанными руками. Свет лампы вырвал из темноты персидские завитые в колечки бороды – смазанные маслом, влажно блестящие, как дельфины. Улыбаясь, персы перерезали горло молодому моряку. Тело дернулось в путах, но глаза уже потемнели от смерти, а убийцы прижали к ране пальцы и, стряхивая красные брызги, принялись бормотать что-то на языке, которого никто из греков не знал, обращаясь, вероятно, к своему богу с просьбой принять жертву. Пока моряки в ужасе наблюдали за происходящим, из темноты выдвинулись еще несколько кораблей, битком набитых их врагами, вооруженными и готовыми к бойне. Члены третьего экипажа обменялись мрачными взглядами – ничего другого им не оставалось. Как бы ни были они связаны с остальными, на них лежал высший долг: предупредить флот и Фемистокла. Как один, они помчались прочь по берегу, направляясь в темноту, туда, где оставили свою триеру. Крики гнева и обвинения в предательстве летели в них со стороны остальных, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Ночью дорога до корабля показалась им длиннее, чем вечером, когда было светло. Если бы только они могли добраться до него, если бы только могли отплыть и сообщить, что персы проникли на юг дальше, чем кто-либо представлял. Позади раздавался лязг оружия, странное пение и ужасные крики боли. Глава 36 Перед рассветом Ксантипп принес из трюма свой мешочек и, развернув тряпицу, отрезал пластик сырной корки. Пожевав его, он оставил самый неуступчивый кусочек за щекой, как монету. Повар сварил что-то вроде рагу из зерен и овощей. Люди ели без явного удовольствия, как будто исполняли еще одну обязанность. Ксантипп уже понял, что свежая пища и мясо – редкое удовольствие в море, если они вообще появляются. Фемистокл, конечно, проснулся и занялся делом раньше всех, доказав, что ему требуется меньше сна, чем его собратьям-афинянам. Зевая, Ксантипп задался вопросом, чего стоит ему такая… непреклонность. В ожидании лодки он смазал и наточил оружие, в том числе наконечник длинного копья из железного листа. Лев на его щите, конечно, был подкрашен после Марафона. Агариста наняла какого-то великого художника, чтобы убрать царапины и прочие следы войны. Теперь щит отливал золотом в лучах утреннего солнца, и Ксантипп улыбнулся, подумав о жене. Она была достаточно молода, чтобы родить еще одного ребенка. Что еще важнее, он не слишком стар. И доказал это. Лодка прибыла, и Ксантипп собрался спуститься по веревочной лестнице. В последний момент Фемистокл внезапно оказался рядом и взял его за правую руку. Они обменялись кивками. – Узнай все, что сможешь, – сказал Фемистокл, – а вечером встретимся в городе с другими капитанами. Тебе нужно будет познакомиться с ними поближе. Ксантипп коротко кивнул, полностью сосредоточившись на том, чтобы, перебираясь в лодку, не упасть по милости набежавшей волны. Солнечный диск Аполлона еще лежал на море, как золотой плод, когда Ксантиппа перевезли на другую триеру. Она была намного старше той, которую он покинул, и дерево за десятилетия местами посерело, местами побелело. На взгляд Ксантиппа, его новый корабль сидел в воде ниже и выглядел каким-то усталым. Мачта уже стояла, и возле нее на палубе лежал свернутый парус, который оставалось только поднять, чтобы поймать ветер. Ксантиппа ждали новые впечатления и новый опыт. Лодка подошла достаточно близко, он поймал спущенную лестницу и, отчаянно хватаясь за перекладины, полез наверх. Со стороны это, наверное, выглядело неуклюже, но он был просто рад, что не упал, особенно когда волна накрыла лодыжки. Он поспешил подняться, когда корабль качнулся в другую сторону, и прыгнул на палубу. У него были сильные ноги, и в этот момент он чувствовал, что готов идти на абордаж. Капитан-афинянин приветствовал его в шлеме с гребнем и доспехах гоплита. Ксантипп улыбнулся, поздоровавшись с ним за руку, и подождал, пока его мешок привяжут к веревке и подтянут на палубу. Триерарху Эрею было лет шестьдесят, его волосы поседели уже и на груди, но борода, по крайней мере, была аккуратно подстрижена. – Добро пожаловать на мой корабль, стратег, – сказал Эрей. – Твой друг рассказал мне о тебе. – Мой друг? – насторожился Ксантипп. – Эпикл. Он сказал, что сражался рядом с тобой при Марафоне. Новость обрадовала Ксантиппа. Приготовления к войне требовали постоянного внимания, и в этой сумасшедшей круговерти времени на что-то другое не оставалось. Он знал, что Эпикл находится на одном из кораблей, но пока что его не видел – друг затерялся в сорокатысячном войске. И вот теперь он выбрался из трюма! – Ксантипп! Не верь ни единому слову этого старика Эрея. Он настоящий тиран, тридцать лет проведший в море, хотя люди почему-то его обожают. Эрей усмехнулся и отступил, чтобы не мешать друзьям обняться. – Как Агариста и дети? – спросил Эпикл. – Лучше. Перикл и Арифрон выросли и возмужали. Я слышал, ты часто навещал их, пока меня не было. Спасибо. – Не стоит, Ксантипп. Я просто… – Нет. Моим сыновьям было нужно, чтобы кто-то был рядом с ними в мое отсутствие. Я этого не забуду. Эпикл покраснел и смутился, потом кивнул: – Не буду мешать нашему благородному капитану – пусть покажет тебе гордость флота. А я позабочусь, чтобы у повара нашлось что-нибудь вкусное на обед. Тогда и наверстаем упущенное. Насвистывая на ходу, он спустился в нижний отсек корабля. Ксантипп почувствовал, что триерарх наблюдает за ним, и услышал его голос: – Ты действительно ничего не имеешь против того, что он столько лет навещал твою жену? Вы, должно быть, очень хорошие друзья. – В этом отношении, триерарх, – усмехнулся Ксантипп, – его интересы не совпадают с моими. У меня нет никаких опасений на этот счет. – Что ж… Мне на самом деле было интересно. Судя по тому, как он о тебе говорит… Знаешь, он любит тебя. – Да. Но я не могу дать ему то, чего он хочет. Триерарх посмотрел вслед Эпиклу: – Если он предпочитает мужчин постарше, я бы… – Тебе не нужно мое разрешение, – махнул рукой Ксантипп. – Он сам себе хозяин. Однако он мой лучший друг и марафономах, так что обращайся с ним предельно вежливо. – Конечно! Внимательно посмотрев на Эрея, Ксантипп подумал, что Фемистокл не случайно направил его к такому опытному триерарху. Еще до того, как солнце скрылось за горизонтом, он осмотрел весь корабль снизу доверху и даже свесился с носа, чтобы взглянуть на зеленый таран, пробивающийся сквозь водную пену. Поприветствовать его выстроилась на палубе вся команда. В конце шеренги стоял Эпикл. На корабле он отвечал за гоплитов, небольшую группу ветеранов, смотревших на Ксантиппа почти с благоговением. Все они знали Фемистокла, и если он вызвал кого-то из изгнания, значит этот кто-то и впрямь важная птица. После представления Ксантипп оглянулся, но корабль Фемистокла уже скрылся из виду. Так он остался один, чтобы учиться. Гребные команды поднимались по очереди на узкую палубу: траниты – гребцы самого высокого яруса, зигиты – гребцы среднего яруса и, наконец, таламиты, сидевшие в самой глубокой части трюма и, как говорили, более других страдавшие в бурном море. Ксантипп приветствовал каждого короткой улыбкой и сухим рукопожатием. Все они были свободными афинянами. Многие, наверное, приходили на Пникс послушать дискуссии. Возможно, некоторые даже голосовали за его возвращение. Он старался не думать о том, что кто-то из старших мог в прошлом с такой же легкостью проголосовать за его изгнание. Все вместе они составляли крепкую на вид группу. Каждый производил впечатление мощными плечами и железной хваткой, так что даже его рука воина еще долго болела после того, как последний из гребцов прошел мимо. Их мощь радовала Ксантиппа. От их силы и выносливости зависела его жизнь. По окончании формальных процедур экипаж вернулся к своим обязанностям. Последним шел Эрей, и его рукопожатие, сопровождавшееся усмешкой, было едва ли менее крепким, чем накануне у спартанца. Поглядывая на бледные, в синяках пальцы, Ксантипп испытывал странную гордость. Эпикл задержался, и триерарх не стал его отсылать. – Понимаю, что все это ново для тебя, стратег, – сказал Эрей. – Не волнуйся о корабле. Моя маленькая птичка полетит туда, куда мы захотим, а эти ребята – лучшие. В некоторых новых командах среди гребцов теперь есть рабы. Мои – первый набор, хорошо обученные. Они знают свое дело. Сам увидишь. Ксантипп такой уверенности пока не чувствовал. Если уж на то пошло, ему хотелось бы знать хоть что-нибудь о войне на море. Он взглянул на Эпикла. По крайней мере, здесь был человек, которому можно полностью доверять. – Триерарх Эрей, по приказу Фемистокла я должен выбрать девяносто кораблей. Я намерен организовать их в группы по шесть судов, чтобы работать вместе. Хмурый взгляд капитана прояснился. – Шесть, двенадцать – уже достаточно сложное дело, стратег. Девяносто – это… Я не хочу говорить «невозможно» человеку, которого мне велели обучить как можно быстрее. Понимаешь? В прошлом я участвовал в морских сражениях против Эгины, когда на воде одновременно находились десятки кораблей. Как только начинается битва, каждый экипаж сам за себя. Побеждают лучшие, или самые удачливые, или самые благословенные милостью богов. Остальные протаранены и потоплены или захвачены, и их участь считается худшей из всех. Ксантипп, скрывая разочарование, кивнул, чтобы показать, что он понял. Не имея возможности поговорить с Эпиклом наедине – а есть ли вообще на триере такое место? – он не имел ясного представления, что за человек Эрей. Доставляет ли ему удовольствие чинить во всем помехи? Или единое командование флотом, состоящим из сотен кораблей, действительно невозможно? Не узнав триерарха лучше, определиться с ответом Ксантипп не мог. Фемистокл вернул его из изгнания как стратега, которому мог доверять. Это Ксантипп понимал. При Марафоне Мильтиаду понадобились Аристид, Фемистокл, сам Ксантипп и другие стратеги. Некоторые уже умерли за прошедшие с тех пор годы. Другие подверглись остракизму и домой не вернулись. От этой мысли Ксантипп скрипнул зубами. Их очень не хватало. Хорошие стратеги – редкость. Их присутствие означало, что архонт мог укрепить слабеющую линию или противостоять внезапной атаке с фланга. Он мог перестраивать войско в своем воображении и видеть, как осуществляется общий грандиозный план. Ксантипп не знал, действуют ли те же правила на море. Он понимал, что учиться придется быстро, чтобы просто быть полезным. Он молился Афине, чтобы ему никогда не пришлось выбирать между приказами капитана-спартанца, считавшего себя командующим флотом, и Фемистокла, который был реальным навархом. – Триерарх Эрей, – сухо произнес Ксантипп, – вернувшись в Афины, я видел, как коды и сообщения передаются через весь город с использованием факелов и щитов, в обшивке которых проделаны дыры. – Ну, передать таким образом сообщения можно, наверное, с Акрополя или Пникса. Но при дневном свете это не сработает, тем более в море. И мы не плаваем ночью. Проявление собственного упрямства доставляло капитану удовольствие, и Ксантипп ясно это видел. Возможно, Фемистокл послал его к Эрею не только учиться, но и наставлять. – Взгляни на другие галеры, стратег, – предложил триерарх. Он взял Ксантиппа за руку и подвел его к самому краю палубы – ужасающе близко внизу проносилось кипящее море. Не в первый уже раз Ксантипп подумал, что было бы неплохо поставить перила.