Прежде всего и незамедлительно Тибор хотел услышать из моих уст, что Нура жива. Когда я подтвердил ему это, его глаза под истончившимися покрасневшими веками увлажнились. При упоминании о дочери его жалкое, иссохшее тело еще оказалось способно производить слезы. Я поведал ему, как вновь обрел, потом потерял, затем снова обрел и опять потерял Нуру. Похищение дочери не слишком взволновало Тибора – ему было важно знать, что она жива. – Я знал! Я знал, что в той пещере на островке она получила тот же дар, что и ты. Я знал, что где-то на земле и сейчас дышит моя дочь. Своей заскорузлой ладонью он ухватил меня за руку. – Ты, Ноам, ищешь ее шесть лет, но и я искал ее до изнеможения. Тщетно! В потрясении, еле переводя дух, Тибор откинулся на спинку своего престола. Я воспользовался паузой, чтобы внимательно рассмотреть старца. Куда делся тот Тибор, которого я знавал прежде, – высокий, горделивый, стройный, сероглазый, с обильной шевелюрой? Тот, кто, собирая лекарственные травы, неустанно бродил по лесным тропкам? Тот, кто неизменно носил в своих бесчисленных карманах инструменты и снадобья? Прекрасный Тибор не стал уродливым – он просто исчез. Я смотрел даже не на смутное воспоминание о нем, а на незнакомца, на съежившегося под слишком широкой для него мантией исхудалого старика: покрытая корками, наростами, кровоподтеками и бородавками, грязная, хотя он наверняка мылся, кожа да кости. – Тибор, объясни мне: как получилось, что ты не… что ты по-прежнему… – Живой? – усмехнулся он. Я кивнул. Его лицо приобрело свирепое выражение. – Живой, ты называешь это «живой»? Нет, живой – это ты, это жрецы, которые меня охраняют, больные, которые приходят ко мне за советом. А я не живой, я умирающий. Умирающий вот уже много веков. И подобно тому, как блюют желчью, Тибор вывалил на меня свою историю. Расставшись со мной сразу после потопа, чтобы отыскать дочь, он вдоль и поперек исходил очерченные волнами новые берега. Этим поискам он отдал все свои силы зрелого мужчины, а затем крепкого старика. В те времена он старел обычным образом, как все. Однако, увы, пришла пора, когда, несмотря на снадобья, его тело обессилело, а ноги ослабели. Разбитый ревматизмом, отравленный болеутоляющими, он уже не мог передвигаться. Его суставы отказывали, мышцы таяли, кости ломались. – Это не я остановился: меня остановили мои недуги. Я понял, что умру, сдохну, так и не вернув себе Нуру. Ярость моя была сильнее печали. Только гнев придавал мне капельку силы. Я дотащился сюда, Ноам. Зная, что хоронить меня некому, я решил, что эта пещера станет мне могилой. В тот вечер разразилась гроза. Она началась, когда я пробирался через узкое отверстие. Каждое мгновение рискуя разбиться, я кое-как протиснулся вовнутрь. Сердце сдавало, я умирал – в этом я был убежден. Он выставил указательный палец. – Видишь? Отверстие там, наверху. Щель, сквозь которую проникает луч света. Оттуда лился холодный дождь. Я захотел напиться в последний раз. Я пополз, принялся лакать из лужи, и тут ударила молния. – Что? Он пристально посмотрел на меня. – Молния! Как тогда, с тобой и Нурой. Пришедшая с небес молния обрушилась на меня. Она передала мне свою энергию, чтобы я не угас. – Так, значит… и ты тоже? – Что «я тоже»? Ничего общего, Ноам! Вы получили дар, я – кару. Ты посмотри, посмотри на меня. Тебе двадцать пять лет, а мне девяносто пять. Я остаюсь таким, каким был, когда в меня ударила молния. Разложение начало свою работу, но так и не завершило ее. И вот теперь для жизни я слишком слаб, а для смерти – недостаточно. Я умираю уже не одно десятилетие, Ноам. И буду умирать еще долгие века. По правде сказать, боюсь, я буду агонизировать вечно. Он схватил меня за горло. – Я страдаю. Со всех сторон меня ранят кинжалы боли, меня одолевает множество хворей. Я с большим трудом перевариваю пищу, я больше не испытываю жажды, не потею и постоянно дрожу от холода. Небытие гложет меня, но не поглощает. – Я позабочусь о тебе, Тибор. Буду тебя мыть, растирать, приносить тебе целебные травы и поить укрепляющим медом. Я снова разбужу в тебе жизнь. – Бесполезно. Я всего лишь живой мертвец. – Тибор, ты живой. Старый и живой. Так приказали Боги, потому что тебя коснулась молния. – Боги… Он прищелкнул языком, издав странно пустой звук. Его глаза потухли. Откинувшись назад, Тибор погрузился в молчание и невозмутимость. Я отступился и пробормотал себе в оправдание: – Я ухожу, чтобы ты немного поспал. Он проворчал: – Я никогда не сплю. – Никогда? А вот твои жрецы попросили меня дождаться конца твоего дневного сна. Послышался смешок, перешедший в кашель, а затем в отхаркивание. – Я не спал, я курил… Он указал на бронзовый поднос с горкой пепла и растительных волокон. Я узнал коноплю, которую всегда предпочитал Тибор, его любимое снадобье. – Единственное мое удовольствие. Разумеется, я оказываю помощь страждущим, назначаю целебные травы, даю советы, разъясняю. Думаю, некоторые почитают меня как Бога… В его глазах блеснул недобрый огонек. Он передернулся от холода и, чтобы согреться, поплотнее запахнул мантию. – Слава о тебе разносится далеко, Тибор. Или, скорее, о Залмоксисе. – Вот ведь забавно! – присвистнул он. – Впрочем, это помогает мне выжить. Дары, любовь, посещения. – Мне рассказывали про человеческие жертвоприношения. Он бросил на меня злобный взгляд. Я настаивал: – Неужели Залмоксис требует убийства невинных? Он неприязненно отвернулся. Я вздрогнул: – Тибор, ты не можешь требовать такого! Это невозможно! Скажи, что меня обманули! Ты целитель! Ты как никто другой почитаешь жизнь. – Чью жизнь? Он пристально посмотрел на меня. Я, ошеломленный подобной жестокостью, не сводил с него взгляда. Его скрюченные и желтые, как у курицы, пальцы взялись за коноплю, но он вдруг замер в замешательстве. Я воскликнул: – Положись на меня! Я был воспитан некогда превосходным целителем. Как же его звали? Думаю, Тибор. Это был самый умный, самый сведущий, самый великодушный и самый достойный уважения человек из всех, кого я знал. Позволь мне действовать. Он схватил меня за руку, оцарапав своими крючковатыми когтями. – Не занимайся мной, Ноам, не трать время зря. Отыщи Нуру, скажи, что я ее жду, и верни ее мне. Я уверен, стоит мне увидеть ее, и все мои боли уйдут. Вот тогда ты излечишь меня. И я смогу умереть. Какое это будет облегчение! Большинство людей умирает от страданий, а мне уготована особая доля, и я умру от радости! И он изо всех своих старческих сил оттолкнул меня: – Иди, Ноам, иди. Обогни море, спустись до Страны Кротких вод. По слухам, там что-то происходит. Нура либо живет там, либо туда придет. – Страна Кротких вод? Единственное место, где я еще не успел побывать… – Уходи, умоляю тебя. Найди свою жену, приведи ко мне мою дочь. Если ты клянешься, что сделаешь это, я продержусь. Буду сопротивляться без… – Без чего? Он умолк и опустил свои отечные веки. Спустя несколько мгновений по тому, как замедлилось его дыхание, я понял, что он задремал. – Клянусь, – пятясь к выходу, прошептал я[17]. * * * Тибор меня изменил. Я снова стал тем, кто однажды утром с ужасом обнаружил, что Нуру похитили. Внезапно шести лет как не бывало. Шести лет, когда я во время своих скитаний слишком привык к скитаниям. Шести лет, за которые мое странствие в конце концов утратило иную цель, кроме самого странствия. Шесть лет, в течение которых моя воля, мое унаследованное от матери стремление к счастью одержало верх. От нежелания страдать я заставил себя как можно меньше думать об утрате Нуры и стал безгранично наслаждаться природой. Какая-то часть меня постоянно требовала свойственного мне кочевничества, и оно вновь и вновь вызывало во мне неуемный восторг. Тибор пробудил другую часть меня: встревоженного любовника. Я снова болезненно ощутил отсутствие Нуры, свою крайнюю нужду в ней. – Я скоро вернусь, Тибор, – заверил я его, прежде чем покинуть. Он улыбнулся: – Скоро? Это слово для меня ничего не значит. Время нельзя измерить. Затем его скрутила судорога, лицо исказилось. После долгих стенаний Тибор прошептал: – Да. Время исчисляется страданием. А теперь, прошу, уходи, дорогой Ноам, иди как можно быстрее. Благодаря ему я вновь стал самим собой: я понял, что одной земли, как она ни прекрасна, мне мало, – мне нужна Нура. Чтобы попасть на юг, мне предстояло воротиться к началу пути, я развернулся и двинулся по своим следам. Подойдя к постоялому двору, я не услышал ни звука рожка, ни своего слетевшего с улыбающихся губ имени. Миновав дуб, в ветвях которого никто не прятался, я обнаружил безлюдный постоялый двор. Его покинули недавно – об этом свидетельствовали зола и уже начавшие подгнивать плоды. С порога я все же окликнул хозяек. Я звал долго. Уловив мое беспокойство, Роко из солидарности залаял. Может, женщины отправились на прогулку?