– Глянь токмо, матушка, что за красота! – Боярыня подняла и показала всем золотые височные кольца, покрытые мелким рисунком, потом гривну с крупными шариками на концах. Старуха только кивнула, прикрыла глаза. Застолье явно начинало ее тяготить. – Долгих лет тебе, матушка! – Здравия! Долгих лет! Здоровья тебе, матушка! – подхватила дворня. – Благодарствую, – кивнула старая боярыня и попыталась подняться. С двух сторон ее тут же подхватили сын и дочка, через несколько мгновений подбежали еще несколько человек из дворни, помогли ей выйти из-за стола, проводили из трапезной. В помещении повисла неловкая пауза, и боярин опять хлопнул в ладони: – Мичура! Холоп опять сбегал к подоконнику, принес второй сверток, с поклоном подал боярыне Лепаве. Та вскинула брови, глянула на брата, потом развернула ткань, слабо улыбнулась, подняла на всеобщее обозрение жемчужную сеточку, по краям утяжеленную изумрудами и рубинами – понизь для волос. – Спасибо, братишка. Когда-то я мечтала именно о такой. – Почему молчим? – поднял кубок Годислав. – Здравия боярыне Лепаве! – опять первым встрепенулся бородач. – Долгие лета! Славься! Его клич моментально подхватила прочая дворня, в очередной раз осушая посуду. Тут очень вовремя в трапезной появилась Елень. Пышная и румяная сама по себе и одетая в красный сарафан, стряпуха торжественно внесла огромное блюдо, на котором в обрамлении причудливо изрезанной моркови и кружочков лука возлежал целиком запеченный огромный карп. Дворня восхищенно заахала, девушка же водрузила угощение на стол аккурат перед Годиславом. Поклонилась в пояс: – С возвращением, батюшка. – Ай, спасибо, милая... И едва стряпуха выпрямилась, он наклонился вперед через стол, взял ладонями за щеки, притянул к себе и поцеловал в губы. Дворня засмеялась, опять закричала здравицу хозяину. Годислав, выпив, принялся разделывать рыбу. Первый кусок положил себе, попробовал. Затем отделил еще по крупному ломтю и положил на хлеб перед Олегом и сестрой. Такие уж в нынешнее время правила вежливости: сперва докажи, что не отравлено, а уж потом угощай. Рыба была ароматной, пахла сельдереем и чесночком и таяла во рту. – Очень вкусно, – поблагодарил Середин подошедшую Елень. – Кушайте на здоровье, – улыбнулась девушка и уселась на лавку слева от него. Это был сюрприз. Получается, свободное место рядом с гостем было оставлено не из вежливости, а потому что предназначалось конкретному человеку. Стряпуха имела в доме довольно высокий статус – раз сидела не вместе со всеми, где придется, а рядом с боярином. Впрочем, подбивать к здешним красавицам клинья ведун и не собирался. Особенно сейчас, откушав изрядно хмельного меда сперва в бане, а теперь еще и на пиру. Он наполнил свой кубок, выпрямился: – Храбрость друга моего, боярина Годислава, достойна изумления. Он смел, честен и великодушен к врагам. Долгие лета! Дворня тост с радостью поддержала. Олег же, отдав дань вежливости, шепнул Годиславу: – Я ненадолго... Покинул трапезную, пробрался через дом в другое крыло, зашел в отведенную ему, жарко натопленную светелку и с наслаждением забрался в постель. Когда он поднялся, то первым делом распахнул окно, чтобы хоть немного ослабить жару. Дом, несмотря на размеры, протопили сверх всякой меры. Печи грели так, словно хозяева всю ночь варили-парили яства к новому пиру. Во дворе же, однако, было тихо, точно в ночном лесу. – Опять, что ли, на болото всей усадьбой отправились? – удивился ведун. – Придется снова стряпуху спрашивать. К счастью, поиски Елени трудностей не представляли. Готовить можно только около печи, а труба в доме была единственной. Коли так – то искать следовало под трубой на первом этаже. Середин наскоро оделся, не отягощая себя ни поясом, ни поддоспешником, спустился по лестнице, свернул под низкие толстые балки и... И сразу понял все. И то, почему огромный дом среди зимы страдал от жары, и то, куда пропали все обитатели усадьбы. Они сидели здесь, на высоких полатях, возле больших кадок и занимались однообразным, но не очень сложным делом: макали в заполняющие бочки жидкости длинные, размером в локоть, стержни. Кадки стояли на горизонтальных кирпичных трубах, отведенных от низкой, но пугающей размером печи. – Доброго всем утра! – Олег расправил ворот: духота наверху по сравнению со здешней жарой показалась бы струей свежего воздуха. – А чего вы тут делаете? – Так свечи, боярин Олег, – отозвалась от печи стряпуха и направилась к нему, утирая руки. – Батюшка наш, Годислав, вернулся, теперича товар в Русу отвезти может. Вот, торопимся запасы использовать. Дабы потом нужды не возникало. Он же с сестрой в Налючи помчался недоимки да барщину сбирать. – Это свечи? – указал ведун на загородку, в которой выше, нежели в рост человека, были навалены стебли камыша. – Ситные, – кивнула Елень. – Его, сухого, в бараний жир бросаешь, а как пропитается – сушишь. Сиречь остыть даешь. Горит хорошо, токмо не очень долго. Однако же получается сия свеча легко, посему просят за нее недорого. Смерды берут зело охотно. Все же проще ситник один запалить, нежели полста лучин извести за вечер. – А дорогие тогда какие? – Дорогие – восковые, там, – махнула рукой к печке стряпуха. – Воск плавится хуже, его греть сильнее нужно. – Дорогие восковые, дешевые камышовые, – покивал ведун. – А самые хорошие какие? – Лучшие, знамо дело, осветленные, – со знанием дела ответила девушка. – Коли жир бараний известью осветлить, да треть воску для крепости добавить – свеча прозрачная выходит, ровно вода родниковая. Пеньковый фитиль сделать – то красным горит. Льняной если, да коли в половник соли на кадку сыпануть – тогда огонь синий. Коли плесень медную добавить – так васильковый. Мы цвета разные у свечей буковкой помечаем. Охотнее же всего люди неосветленные берут, но с голубым пламенем. Они ж не свечой любуются, им свет надобен. – Вот это да! – изумился ведун. Он и представить себе не мог, что свечи могут отличаться таким разнообразием. А ведь еще были и говяжьи, и свиные. – А я думал, все вокруг только масляными лампами пользуются. Нальют подсолнечного или льняного масла – и света на вечер хватает. – Может, и хватает, – брезгливо поморщилась стряпуха, – да токмо разве это свет? Там ведь даже под самым фитилем ничего не видать. Одна ситниковая свеча больше света даст, нежели пять лампад деревенских! Пока они разговаривали, занятая работой дворня продолжала мерно поднимать и опускать забавные инструменты, похожие на растопыренные пятерни из дерева. С каждого такого пальца свисал фитиль, который, попав в жидкость, покрывался тонкой пленкой. На воздухе пленка застывала – пятерня опускалась, снова поднималась – и на будущей свече нарастал еще миллиметр-другой воска... Или жира – на вид Олег определить не мог. – Надо же! А я думал, их в формы отливают, – признался Олег. – С формами хлопотно, – со знанием дела пояснила Елень. – В каждую фитиль надобно протянуть, залить аккуратно. Застывает свеча долго, а как вынимать, иные ломаются, в других фитиль кривой, заусеницы на каждой, неровности. Разве такую купят? Коли макать, то быстрее и красивее выходит. – Не стану мешать... Поняв, что сейчас сварится, Середин выскочил сперва в коридор, а затем и во двор, и только тут перевел дух: – Ничего себе! Ну и работенка. Он глянул на солнце. До зенита Ярилу было еще далеко, но завтрак ведун явно уже проспал. Без хозяев дома никто гостя угощать не станет – это факт. Хотя и обидно. Возвращаться к себе в светелку, в духоту и жар, ему не хотелось. Делать тоже было совершенно нечего. – Пожалуй, есть смысл осмотреть достопримечательности, – после недолгого колебания решил он. – Дабы не заблудиться, если что. Далеко Олег не собирался, а потому заводных брать не стал. Оседлал из своих лошадей только гнедую. Остыв за это время, сходил наверх, надел поддоспешник, накинул налатник, опоясался – мало ли что? Легко сбежал по лестнице и выехал за ворота. Там остановился. По правую руку лежало ровное поле обширного пруда, украшенного единственной прямоугольной полыньей со сходнями из лиственницы, за которым начинался незнакомый лес. Слева, почти от самого частокола, раскинулась дубрава, за которой, как помнил ведун, находились Налючи. И стояла деревня, кстати, на торной реке, связывающей Балтику с Каспийским морем. Значит, в деревне вполне мог оказаться постоялый двор. В животе тут же засосало, и Середин сделал выбор, поскакав по свежим следам своего друга и его сестры – вдоль берега, потом налево в дубраву, по узкой дорожке. Но промчавшись на рысях примерно с версту, он вдруг заметил хорошо натоптанный поворот и натянул поводья. Про иные селения, кроме Налючей, ни боярин Годислав, ни стряпуха не поминали. Если в дубраве находилась не деревня – тогда что? Любопытство оказалось сильнее голода – ведун повернул и снова пустил скакуна рысью. Очень быстро он нагнал сани, промчался мимо, миновал двух пеших крестьян и вскоре спешился на утоптанной площадке перед частоколом. Вошел в распахнутые ворота, низко поклонился Сварогу и Триглаве, затем Перуну. В этом святилище бога грозы и молний выставили в общий ряд с верховными богами. Видимо, в здешних краях он считался особым покровителем. Оскорблять чувства селян, выкладывающих к медным ногам идола свежие пироги и кувшины с хмелем, Олег не хотел. Отдав уважение прародителям младших богов и людей, он свернул вдоль частокола и вскоре у задней стены нашел покосившуюся и черную, с длинной трещиной через лицо, скульптуру Мары. – Приветствую тебя, прекраснейшая из богинь, – склонил он голову, немного помолчал, вспоминая образ женщины, вздохнул и принялся очищать фигуру от снега и пыли. – Великий целитель поклоняется богине смерти? – услышал он из-за спины. – Истории о моем всемогуществе сильно преувеличены, – покачал головой ведун, развернулся и склонил голову: – Приветствую тебя, боярыня Лепава. Отчего же вас всех это так удивляет? Я спасаю жизни и не хочу, чтобы она обиделась. Наоборот, благосклонность прекрасной Мары поможет мне спасти еще многих. – Благосклонность ледяной Божини? – повысила голос женщина. – Той, что без сожаления забирает и мужей крепких, и детей малых, слабых, беззащитных? – У каждого своя судьба, боярыня. Не Мара ее определяет, Ледяная богиня лишь дает чашу упокоения. Не дело богини менять судьбы смертных. Свои судьбы мы определяем сами. – Тогда почему она не принесла эту чашу мне?! Я хотела испить ее вместо детей! Будь она проклята, твоя любимица! – Твоя судьба еще не закончена, боярыня Лепава, – покачал головой Олег. – Откуда ты знаешь, ушло твое счастье навеки или снова коснется тебя крылом земных радостей? Не торопись искать костяной чаши забвения. Она еще никого не миновала. Придет час, ты окажешься по одну сторону огненной реки со своими детьми и мужем. Помни об этом, когда ругаешь прекраснейшую из богинь. За Калиновым мостом лежит ее царство. Подумай, не вспомнит ли она твои проклятия, когда укажет тебе последний путь? Разговор получился на довольно повышенных тонах, и те немногие из местных жителей, что находились в святом месте, подошли ближе, прислушиваясь к разговору. – Вы забываете богиню Мару, – уже для них добавил Середин. – Вы говорите ей обидные слова. Потом удивляетесь, что сердце ее покрывается коркой отчуждения, и чаша ее не останавливается, несмотря на все ваши мольбы в последние земные мгновения. Помните, смертные: никому из вас не миновать встречи с этой властительницей будущего вашего царствия. Слова ведуна явно попали в цель. Никто не посмел возразить чужеземцу в его обличениях. Даже боярыня теперь стояла, понурив голову и прикусив губу. – Богиня мудра и не злопамятна, – тихо сказал Олег. – Ты увидишь своих детей. Ваша разлука не вечна. Быстрым шагом подошел волхв, легко узнаваемый по массивному посоху, опоясанному веревкой балахону, пояску на волосах и длинной седой бороде. – Отчего ссору затеваете в святилище? – пристукнул он посохом по утоптанному снегу, узнал женщину и, чуть склонив голову, уже спокойнее поздоровался: – Долгих тебе лет, боярыня Лепава. Тебя что-то встревожило? – Меня встревожило, – ответил за нее Середин. – Я пришел принести жертву прекрасной богине Маре и застал ее в обиде и запустении. Нечто здешние волхвы желают навлечь ее гнев на здешние земли? Он достал из поясной сумки полновесную новгородскую полтину[5], положил ее к ногам идола: – Благодарствую тебя, прекраснейшая, что обнесла меня чашей своей в лесной чащобе. Не попустила кончины моей и спутников моих от злых зверей... – Хорошо понимая, кому именно вскоре достанется эта монета, ведун добавил: – И если за богиней не будет отныне надлежащего ухода, виновный встретится с ней лично, это я могу твердо обещать. – Вели нового истукана высечь, – тихо добавила боярыня. – Добротного и высокого. За платой мастера ко мне пришлешь. Пойдем, боярин Олег, обед скоро. Мыслю, хватится тебя брат, а где искать – и не догадается. – Разве он не с тобой? – Обоз с оброком в усадьбу ведет. – Рука об руку Олег и управительница вышли из святилища, развернулись, отвесили богам глубокий поклон. Женщина указала на скакуна: – К задку привяжи и в сани садись. Олегу указующий тон не понравился, но спорить он не стал. Невежливо это – спорить с дамами, если они сами не ищут скандала. Привязав поводья к дуге возка, забрался внутрь, сел рядом с Лепавой на широкую скамью. Кинув на ноги широкий полог из медвежьей шкуры, женщина тряхнула вожжами, выкатываясь на дорогу. Ногам под толстым слоем меха сразу стало тепло, и ведун даже расстегнул крючки налатника. Спросил: – Радуницам поклониться приезжала, боярыня?