Я ей так прямо и говорю. С трудом нам удается подобрать ей несколько вещей — пара платьев, брючный костюм, юбка, три блузки, туфли, кроссовки, джинсы (вот против них она не возражала, видимо, уже привыкла, видя на мне подобное). Ну и я себе кое-что прикупила — новые джинсы, шорты, сарафанчик в отделе скидок и босоножки. Но вот в отделе нижнего белья я наконец-то увидела в глазах своей подруги хищный блеск… Она заворожено рассматривала выложенный товар, благоговейно прикасаясь к нему кончиками пальцев и краснея при этом самым прелестным образом. Трусики, бюстгальтеры, пеньюары… А вот я, странное дело, была ко всему этому почти равнодушна, хотя и старалась, конечно, покупать все самое лучшее и сексуальное. Ах, Варенька — да ты проказница, однако… — Можно… мне вот это? — подняв на меня глаза, голосом отличницы, просящей у родителей купить крутой телефон, произнесла она. — Ну конечно, Варя! — Я всплеснула руками, обрадовавшись ее оживлению. — Что ты у меня-то спрашиваешь? Покупай все, что хочешь — ты честно заработала свои деньги! Вскоре мы, нагруженные пакетами, спускались на первый этаж. Эскалатор уже не вызывал у Варвары такую бурю эмоций, хоть и пользовалась она им с опаской — со стороны, наверное, казалось, что она просто немного неуклюжа. А внизу был супермаркет… Видя, что Варвару переполняет чувство глубокого удовлетворения от удачных покупок, я решила, что вреда не будет, если мы еще прибарахлимся какими-нибудь мелочами, вроде шампуня или лака для волос. Собственно, ходя со мной вдоль полок, Варя вела себя довольно спокойно, лишь изредка мне на ухо задавая какие-нибудь вопросы, например: «А что такое кетчуп? А как понять — три в одном? А лошадиная сила — это что, шампунь для лошадей?» Вообще она меня несколько удивила. Я-то ожидала, что подруга кинется сметать с полок все подряд, но она отнеслась к предлагаемым товарам весьма настороженно, с долей скепсиса. Впрочем, перед кондитерской витриной она застыла, раскрыв рот. Ну да, в подсвеченной витрине все эти торты и пирожные выглядели очень заманчиво, но я-то знала, что при их выпечке активно используются разные искусственные добавки. Впрочем, отговаривать сладкоежку Варю от покупки торта я не стала. Мы выбрали самый красивый, и вдобавок взяли еще конфет и печенья разных видов. Ну и еще много чего «по мелочи»… Словом, когда мы гордо рассчитывались на кассе своими новенькими карточками, победоносно переглядываясь между собой, у каждой из нас Кстати, Варино внимание очень привлекали молодые люди с пирсингом. Она, не в силах удержаться, пялилась на них с откровенным интересом и долго смотрела вслед. Мои объяснения по этому поводу, что это такая мола, ее разум воспринимать отказывался. А увидев ярко накрашенную девушку с ботоксными губами, пирсингом в носу, в брови и на подбородке, у которой к тому же голова была чуть ли не наголо выбрита с одной стороны (а с другой волосы свисали ниже груди), Варя, побледнев, прошептала мне: «Она больна?!». На что я, фыркнув, ответила: «Разве что дурью!». Еще мы встретили компанию так называемых «готов» — это были четыре девушки с белыми лицами, густо обведенными глазами, с губами, накрашенными темной помадой. У двух из них в волосах были синие и фиолетовые пряди. Варя поначалу решила, что это актрисы, снимающиеся в страшном фильме и зашедшие в магазин во время перерыва. Но я сказала, что это не так, и добавила, что при помощи такого внешнего вида они самовыражаются, то есть демонстрируют обществу свои взгляды. Кажется, она мне не очень поверила. Еще ее очень привлекали женщины с креативными стрижками. Она провожала их глазами, машинально прикасаясь к своим волосам, при этом, очевидно, думая: «Как можно было сотворить такое со своей головой?!» Впрочем, вполне возможно, что я ошибаюсь, и на самом деле Варвара прикидывала, а не подстричься ли ей на такой же манер… Однако в конце концов наш шопинг подошел к концу. Покинув торговый центр и усевшись в машину, мы дружно вздохнули и, вновь обменявшись взглядами, рассмеялись довольным смехом счастливых женщин. Варя все свои пакеты держала в руках, не дав Васе положить их в багажник. Ей нравилось шуршать ими и время от времени заглядывать внутрь, перебирая содержимое. Машина плавно тронулась. — Ну что, как пошопили? — решил Вася проявить любезность. Но Варваре послышалось неприличное слово (я старалась не употреблять при ней жаргонных словечек), и она, застыв, воззрилась на парня. — Что вы сказали? — спросила она таким тоном, что Вася удивился и насторожился, так как в голосе девушки слышалась надвигающаяся буря. — Как, говорю, шопингом позанимались? — простодушно повторил Вася. Почему-то я решила промолчать — из какого-то озорства мне хотелось понаблюдать, что последует дальше. — Вы сказали… «жопингом»? — не могла поверить Варвара своим ушам. — Эээ… — завис мозг у Васи. Повисло напряженное молчание, и вдруг он громко расхохотался. — Нет, я сказал «Шопингом»! Шэ в начале, не Жэ! Это такое слово современное, означает покупки… Марина Андреевна, разве вы ей не объяснили? — он продолжал смеяться. — Василий, я стараюсь не употреблять жаргонизмов иностранного происхождения… — чуть паясничая, ответила я. — Я вообще за чистоту русского В конечном итоге юмор дошел и до Варвары. Дальше мы ехали, совершенно непринужденно общаясь втроем. Вася оказался остроумным собеседником. Всю дорогу мы смеялись над его шутками и анекдотами. Давно я так весело не проводила время — главное, что без капли алкоголя… Доехали мы без всяких происшествий. Уже к концу пути я почувствовала, как устала. У Варвары тоже слипались глаза… Но мы были счастливы. Вася тоже был вполне счастлив и, если меня не подводит мой опытный глаз, у этих двоих явно что-то наклевывается… Что ж, поживем — увидим, а пока в постельку и спать… 8 сентября 1941 года. 03:15. Брянская область, райцентр Сураж. Учительница немецкого языка, переводчик и дворянка Варвара Ивановна Истрицкая. Вернулась я домой далеко за полночь (по нашему времени). Высадив Марину у штаба, Василий был настолько любезен, что подвез меня до моего дома. Вася остановил у околицы, не доезжая до ворот. В окошках горел свет — мама не спала. Ждала меня… Мне хотелось поскорей зайти, чтобы рассказать ей об увиденном мной в двадцать первом веке, но в то же время я почему-то не торопилась. Все произошедшее со мной сегодня все еще жило во мне, мыслями я была там, в будущем, и мне нужно было хоть немного «остьггь». Оно, это будущее, безусловно, завораживало. Пока еще я даже не могла определиться со своим отношением к нему… Наверное, для этого мне надо было выспаться, чтобы утром, на свежую голову, проанализировать свои впечатления. Но одно было однозначно — наша с Мариной поездка мне понравилась. Мне казалось, что теперь, после того как я вдохнула воздух будущего, я и сама стала меняться. Опять же трудно было сказать — к добру это или нет. Но оно, это сияющее, яркое, дерзкое будущее, пахнущее кофе и горькими духами, кожей и ванилью, уже насквозь пропитало меня, словно сказка, запавшая в душу. Мой мир показался мне серым и тусклым… Василий тоже молчал. Только что, когда с нами была Марина, он был весел, оживлен и блистал остроумием. Но теперь он будто бы смущался чего-то. Он барабанил пальцами по рулю и бросал на меня быстрые взгляды в зеркало — в темноте я видела лишь блеск его глаз. Я подумала, что, наверное, не стоит сидеть с ним в машине долго — во-первых, это было не совсем прилично, а потом, он и сам может неверно это истолковать. Хотя… он ведь тоже «оттуда». Я уже успела понять, что у «тех» людей отсутствуют условности, свойственные нашему времени — особенно в том, что касается мужчин и женщин. Трудно сказать, хорошо это или плохо, но склоняюсь к первому. Поэтому, заставив себя наплевать на приличия, я продолжала сидеть в машине. При этом мне казалось, что Василий понимает меня правильно. В его обществе мне было уютно — исходила от него некая надежная сила, веяло от него порядочностью и честностью. И, кроме того, он был привлекателен — почему-то я заметила это только на обратном пути. Своей статью, широкими плечами и благородным лицом с массивным подбородком он напоминал Владимира Маяковского. Василий первый нарушил молчание. — Ну и как, Варвара, понравилось вам у нас? — спросил он. — Да, — ответила я. — Очень понравилось. Красиво, интересно, люди выглядят так необычно… — Эх, а мне больше здесь, у вас, нравится, — со вздохом сказал Василий, слегка потягиваясь. — И люди здешние нравятся. И вообще, весь ваш жизненный уклад, то Его слова несказанно меня удивили. Я-то склонна была считать, что мы кажемся людям из будущего отсталыми и немного наивными. Ведь у них — технический прогресс, прорыв в медицине, они так много знают и умеют… Они свободны от условностей и так уверены в себе, что даже могут выглядеть как угодно, хоть пугалом огородным. И никто их не осудит, не будет показывать пальцем… Девушка с полувыбритой головой и рыбьим ртом гордо цокает каблучками по блестящему полу магазина, и ни один человек не покрутит пальцем у виска… А эти ужасные штуки у них в губах, на бровях — и у девушек, и у парней — словно у папуасов каких; татуировки на руках, на плечах, на шее! И похоже, что это самое обычное дело у них… Так вот — наверное, это совсем не плохо — нет, не то, что там ходят подобные чучела, а что люди не осуждают ближнего за его внешний вид… Вот я, к примеру, осудила бы, окажись в нашем поселке персона, подобная той кошмарной девице с губами на пол-лица. Да чего там я — остальные бы засмеяли, грязью бы закидали и побрили бы полностью такую особу! И сдали бы потом в психушку. А они — нет, ходят и никакого внимания не обращают на то, как выглядят другие. Ну а вообще-то большинство там, конечно, прилично выглядят, ну, если не считать странной одежды. Девушки вообще носят какие-то рейтузы, да еще и заношенные до дырок, через которые просвечивает нижнее белье![37] И никто — НИКТО — на них даже не смотрит с неодобрением, и мужчины не кидаются на них с гнусными намерениями! У нас бы такая девушка и десяти шагов бы не сделала — если бы мужик в кусты не затащил, так бабуськи под крики: «Свят-свят-свят! Изыди, Сатана!» в плевках бы утопили… И вот странное дело — я вижу достоинства мира будущего, а этот Василий восхищается нашим миром, нашими людьми… — Они, местные, ну, то есть, «ваши» люди, — смущаясь, сказал он, — они какие-то настоящие, не то что наши. Нет, и у нас много хороших, правильных людей, а иначе и воевать сейчас было бы некому, но и людей с пониженной адекватностью и социальной ответственностью у нас тоже предостаточно. Панки, готы, кришнаиты, баптисты и прочие сектанты, а также поклонники японской секты «Аум Синрике». Некоторые люди будто отравились излишней свободой и всеобщей грамотностью, — Василий! — возмущенно воскликнула я. — Излишней свободы не бывает! Свобода — это естественное состояние человеческой психики! — Тише, Варвара, — Василий приложил палец к губам. — Не надо так кричать. Ночь на дворе и люди спят. Свобода — это естественное состояние психики обезьяны-шимпанзе. Такая свобода у нас называется избалованностью и вседозволенностью. Такие люди тоже есть, но их немного. Просто у нас они, как грязная пена, плавают по поверхности, и поэтому их хорошо видно и слышно — всякого рода блогеры, либеральные журналисты и светские тусовщики. Внутренняя пустота заставляет их по всячески выделываться и извращаться, коверкая свой внешний облик, лишь бы выделиться, лишь бы не быть как все. Так они и выглядят, как сбежавшие из зоопарка синеносые павианы среди людей. Татуировки, пирсинг, кольцо в нос — все признаки дикарей-людоедов налицо. Я уже не говорю о том, что большая часть этих так называемых «иарких личностей» страдает алкоголизмом и наркоманией, обычно не доживая и до тридцати лет. Так что никакая это не свобода, а признак глубокого социального и психологического регресса. Так сказать, антиэволюция от человека обратно к обезьяне. Немного помолчав, Вася вздохнул и продолжил: — Естественное состояние человеческой психики, Варвара — это состояние осознанной необходимости. Молодой парень, как и все, хочет жить, но он понимает, что свою страну надо защищать, а потому идет в военкомат и записывается добровольцем в Красную Армию. Юный лейтенант понимает, что его могут убить, но он командир, а потому первым с криком «За Родину!» выскакивает из окопа под немецкий пулеметный огонь. Девушка-красавица, спортсменка и комсомолка, хочет жить, любить и завести с любимым семью, но осознанная необходимость ведет ее в военкомат и делает бойцом зенитно-артиллерийского полка. А как другие женщины и подростки, заменившие ушедших на фронт мужчин, по шестнадцать часов в день добровольно стоят у станков, лишь бы дать сражающейся стране так необходимое ей оружие… Именно ради них, наших сражающихся предков, мы и пришли сюда, чтобы помочь загнать гитлеровского зверя обратно в его логово, где он и издохнет. Именно за настоящих людей идут в атаку наши танкисты и мотострелки, броней и огнем вбивающие в землю белокурых бестий, возомнивших, что им дозволено все. Именно ради них наносят удары по врагу пилоты наших ВКС. Именно за них, за настоящих людей, мы готовы порвать Германию с ее Гитлером, а потом вернуться и навести порядок у себя дома. Уж больно давно там не гуляла железная метла и не выбрасывался на помойку мусор. Из-за этого обнаглевшие крысы у нас стали думать, что это они в доме хозяева. А что касается свободы, то она, конечно, хороша, но только тогда, когда не противоречит необходимости, не развращает человека и не делает его говорящим животным. После этой его горячей речи мне стало стыдно. Зачарованная увиденным сегодня, я подпала под чары будущего, я судила о нем крайне субъективно… А оно, оказывается, не такое уж идеальное. И даже страшное порой… Я невольно содрогнулась, пытаясь вообразить себе ту сторону жизни двадцать первого века, о которой вскользь поведал Василий. — Так что, Варвара, — резюмировал он свою речь, — я испытываю (и всегда испытывал) некоторое сожаление, что не являюсь одним из вас, гражданином великой и непобедимой страны. Но в то же время это дает мне стимул стараться делать все возможное для процветания МОЕЙ родины — России, как преемника Советского Союза. Теперь, когда существует Портал, я думаю, мне удастся по мере возможностей осуществить стремления моей души — то есть поспособствовать уничтожению фашистской гадины, чтобы стереть ее навсегда с лица земли, чтобы ни духа, ни тени, ни напоминания о ней не было в вашем мире через семьдесят лет! Чтобы Россия и СССР, которые я внутри себя не считаю разными странами, славились бы в обоих мирах, как оплот добра, справедливости и равенства. Равенства, а не уравниловки. И это добро должно быть с такими тяжелыми кулаками, чтобы ни одна иностранная тварь никогда бы не посмела нарушать мирный сон наших граждан. А к немцам у меня вообще личные счеты… Шальная пуля в первый же момент… Я им даже ответить ничем не успел. А вот командир мой, майор Агапов, тогда вместе с еще одним ментом повоевал изрядно. Эти двое устроили засаду, расстреляли мотоциклетный дозор, а потом, забрав у дохлых Гансов пулемет, держали дорогу на Унечу до тех пор, пока к ним на подмогу не подошли армейцы и не начали объяснять гадам, кто тут у нас в доме хозяин. Я очень жалею, что в это время был не с ними там, на переднем крае, а как последний дурак торчал в госпитале. Обидно ужас Чего-чего, а услышать подобное я никак не ожидала. После этих слов образ шофера мгновенно трансформировался в моем восприятии. Теперь впереди меня, ероша короткие (не в пример Маяковскому) волосы, сидел не крутящий баранку беззаботный весельчак и балагур. Отнюдь нет. Сейчас там, на водительском месте, плечистой глыбой благородства и отваги возвышался настоящий герой… Герой из двадцать первого века, раненый немецкими захватчиками! «Тук-тук, — забилось мое сердчишко в странном волнении, — тук-тук…» Молча я смотрела на смутно вырисовывающийся во тьме профиль Василия, не в силах отвести взгляд. Мне хотелось расспросить его, как именно его ранили, при каких обстоятельствах, но почему-то во рту у меня мгновенно пересохло, и потому я боялась выдать волнение своим изменившимся голосом. Да что это со мной? Мой чуткий нос вдруг стал улавливать легкий аромат мужского одеколона (Марина называет это «парфюм» или какой-то там «зедорант») — такой приятный и волнующий… Или это не в одеколоне дело? Может, мне только показалось, что это «парфюм», а просто так восхитительно пахнет от самого Василия, потому что он красивый, молодой, здоровый, героический мужчина, у которого наверняка еще даже как следует не зажила рана на плече, нанесенная фашистской пулей… Так, мне уже давно пора быть дома. Мама ждет… Я заставляю ее волноваться. Что если она выйдет сейчас на крыльцо и заметит машину? Давно бы уже могла выйти… Может, задремала? Хорошо бы было, если б она сейчас вышла… потому что я просто не в силах расстаться сейчас с этим Василием… А в то же время мне стыдно будет перед мамой, когда она поймет, что я сидела с молодым человеком в машине вместо того, чтобы спешить домой… На этом мои мучительные размышления были прерваны. Скрипнула дверь — и мама появилась на крыльце. Томное оцепенение моментально слетело с меня. — Спасибо, Василий, я пойду… И так задержала вас… — Я зашуршала пакетами, продвигаясь к дверце. — Ну что вы, Варвара, мне было очень приятно пообщаться с вами… — В голосе Васи слышались бархатные нотки; он говорил искренне и с некоторым сожалением, что наша беседа окончена и нам пора расставаться. — Всего вам доброго, Василий. Спокойной ночи… — Я стала открывать дверцу. Зашуршали пакеты, напоминая о приятном. Как там сказал Василий: «Свобода хороша, когда она не противоречит необходимости и не развращает человека, превращая его в животное». Думаю, что этот экзамен я сдала на отлично и не совершила ничего невместного образованной девушке и дворянке. Мама, разумеется, уже заметила машину и теперь с ожиданием смотрела в нашу сторону. — Эээ… Варвара… — произнес Василий каким-то нерешительным тоном, очевидно смущаясь, — простите, но я хотел бы спросить, когда мы с вами можем увидеться Я еле справилась со своим сердцем, которое от радости чуть было не выскочило из груди. Сказать честно, первый раз в жизни я испытывала такое волнение. — Ну… давайте завтра… вечером, — ответила я, уже открыв дверцу и ставя ногу на землю, стараясь при этом не обращать внимания на голос, который подсказывал совсем другое: «Скажи, что не знаешь… что очень занята… что еще подумаешь…» — Хорошо! — голос Василия звенел радостью. — В семь часов вас устроит? — Да, — тихо сказало я, наклоняясь к машине, так как уже вылезла из нее: не хотелось, чтобы мама услышала наши переговоры. — Договорились! До встречи! Спокойной ночи, Варвара! — сказал Василий и, после того, как я захлопнула дверцу, завел мотор и тихо, чтобы не будить соседей, поехал по направлению к штабу. Всходя на крыльцо, я очень надеялась, что мама не увидит моего замешательства и горящих щек. Что ж, если она что-то и заметила, то виду не подала. Конечно же, она предполагала, что я вернусь поздно, и что меня доставят прямо до дома, но все равно не могла не волноваться. Зайдя домой, я вдруг почувствовала смертельную усталость. На кухне кипел самовар, но мне уже ничего не хотелось, и разговаривать тоже. — Мам, можно я прилягу? — умоляющим тоном произнесла я, приобняв маму. — Поговорим с тобой завтра, ладно? — Конечно-конечно, Варенька! — воскликнула она и стала принимать пакеты из моих рук. В каждый она с любопытством и некоторым опасением заглядывала. Я объяснила ей, что нужно отнести в погреб, а что просто сложить в шкафчик на кухне. После этого я прошла в спальню и, раздевшись, рухнула в свою постель, после чего меня сморил крепкий сон, полный приятных волнующих сновидений, которые, впрочем, наутро я уже не помнила… 8 сентября 1941 года. 10:15. Третий Рейх, Восточная Пруссия, Ставка Гитлера «Вольфшанце». Назначенный командующий ГА «Центр» Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист Хмурый немногословный баварец генерал фельдмаршал Вильгельм Лист прибыл в Ставку фюрера с опозданием на половину суток. И причина тому была уважительна, хоть и банальна. Самолет нового командующего группы армий «Центр» из-за грозы был вынужден приземлиться в Праге, где генерал-фельдмаршал переждал сначала спешащий на восток циклон, предвестник осенних проливных дождей, а потом, на мягких перинах пражской гостиницы, еще и ночь… как будто в мире нет сейчас других дел. Кстати, этот циклон послужил первым предупреждением, что благоприятное для войны на восточном фронте время заканчивается и скоро самой обычной погодой на огромной территории России станут проливные дожди и липкая противная грязь по колено, в которой будут вязнуть люди, кони, машины и даже Кроме того, пока генерал-фельдмаршал Лист прохлаждался в Праге, с Востока пришла очередная порция ужасных известий. «Марсиане» на Восточном фронте веселятся, как подвыпившие матросы после долгого рейса в Гамбургском квартале красных фонарей. Сообщение о разгроме и беспорядочном отступлении к Чаусам 41-го мотокорпуса генерал Рейнгарта, в загривок которому вцепились поддержанные «марсианами» большевистские кавалерийские дивизии, было только первой, но очень крикливой ласточкой в этой стае. В донесении командующего корпусом, которое он успел отправить до того как пропала связь, говорилось, что сначала все выглядело так, будто это чисто большевистское соединение, только применяющее необычную для себя и при этом крайне успешную тактику. При этом наличие в сводной большевистской кампфгруппе подразделений «марсиан» выяснилось только в критический момент боя, когда 41-й мотокорпус нанес по врагу удар в полную силу. Это именно «марсиане», длительное время не выдававшие своего присутствия, нанесли атакующим ужасающие потери после полутора суток ожесточенных боев и вынудили их отступить в полном беспорядке, бросив остатки тяжелого вооружения, ибо в тягачах и танках закончилось топливо. Данная история говорила о том, что «марсиане» в своей деятельности прошли фазы «война вместо большевиков», «война вместе с большевиками» и теперь перешли к натаскиванию наиболее успешных большевистских соединений на использование новой тактики. Пока непонятно, зачем они это делают. Если потому, что собираются покинуть этот мир — это одно. А вот если их командование хочет расширить масштаб операций, не увеличивая присутствия своих войск — это совсем другой, то есть самый неприятный вариант. Второй неприятной новостью был прорыв к Бобруйску от Жлобина и Рогачева смешанной марсианско-большевистской группировки. На рассвете залпы сотен тяжелых орудий взломали[38] с таким трудом стабилизированный фронт, и в проделанную дыру двумя сходящимися потоками хлынули панцеры и боевые машины «марсиан», а за ними потянулась большевистская кавалерия. Меньше чем через два часа их передовые части ворвались в Бобруйск, где находился находящийся в процессе выгрузки из эшелонов 3-й моторизованный корпус генерала от кавалерии Эберхарда фон Макензена. В предыдущие несколько суток это соединение понесло большие потери от действий большевистской и «марсианской» авиации, которая с исступлением бомбила железнодорожный узел Бобруйска, являвшийся местом его выгрузки. На улицах города внезапно появились тяжелые панцеры «марсиан», а за ними тучей следовала их прекрасно вооруженная и экипированная пехота. К этому моменту выгрузку завершила только 60-я моторизованная дивизия, которую в результате ожесточенных боев полностью разбита и вытеснена из города. При этом панцеры 12-й и 13-й панцердивизий, а также артиллерийские орудия так и остались стоять на железнодорожных платформах, не сумев сделать по врагу ни единого выстрела, а их экипажи частью погибли, частью отступили вместе с пехотой — уж ей-то для выгрузки не требовалось ничего, кроме команды их непосредственного командира. Сопротивление ворвавшимся в город «марсианам» возглавил сам командующий 3-м мотокорпусом генерал от кавалерии Эберхард фон Макензен, и он же одним из первых погиб в бою, потому что штурмовая пехота «марсиан» щадит только местное население, а ко всем остальным она не знает жалости. Погибли в сражении и командиры 13-й и 14-й танковых дивизий генерал-майоры Вальтер Дюверт и Фридрих Кюн. Остатки разгромленных частей (в основном пехоту без тяжелого вооружения) отошедших под натиском «марсиан» к западу от Бобруйска возглавил командир 60-й моторизованной дивизии генерал-лейтенант Фридрих-Георг Эберхардт. В целом ситуация была отвратительна не только тем, что «марсиане» в очередной раз в своей излюбленной манере нанесли кинжальный жалящий удар по ничего не ожидающим германским войскам. Хуже было то, что после разгрома штаба группы армий «Центр» и пленения генерал-фельдмаршала Федора фон Бока, к западу от Днепра и вовсе пропало хоть какое-то централизованное управление немецкими войсками. Командующие 9-й и 4-й армиями Адольф Штраус и Готхард Хайнрици держат своих подчиненных в кулаке, и их действиями можно управлять хоть напрямую, прямо отсюда, из Вольфшанце. Зато по ту сторону кольца окружения, куда сейчас прибывают соскобленные отовсюду резервы, каждый командир дивизии или даже полка, россыпью прибывшего на пополнение группы армий «Центр», не знает ни обстановки, ни назначенных ему позиций и ближайших задач. Но полк — это еще очень оптимистично; иногда это сборные группы, состоящие из отдельных рот и даже взводов, и на то, чтобы наладить между ними взаимодействие, уйдет еще немало времени. В результате каждый такой командир ведет с большевиками и пособничающими им «марсианами» свою личную войну, не имея никакого плана и не согласовывая свои действия с соседями. Примерно то же творилось у большевиков два месяца назад, когда панцергруппы Гота и Гудериана вспороли фронт и рванулись на восток, оставляя позади себя огромные массы еще вооруженных, но уже деморализованных и никем не управляемых людей. Немецкая армия брала тогда пленных миллионами, и все, что эти люди тогда смогли сделать, это доставить немецким генералам некоторое беспокойство, не более того. Гитлер подумал, что если бы он сейчас отдал бы приказ войскам 9-й и 4-й армий на выход из окружения, это бы только увеличило силу бушующего хаоса. Ведь никто и ничто не помешает супермобильным «марсианам» перегруппироваться и нанести еще несколько рассекающих ударов, после чего окончательно сожрать те войска, которые после выхода из первого окружения почувствуют себя вырвавшимися из смертельной ловушки. Именно поэтому прибывшего с опозданием генерала-фельдмаршала Листа Гитлер принял как ангела-спасителя всей Германии. — Мой добрый Вильгельм, — воскликнул он, едва тот пересек порог его кабинета, — как я рад вас видеть! Надеюсь, что вы находитесь в добром здравии и хорошем настроении, потому что ожидающая вас задача имеет просто историческую важность и титанический масштаб… С этими словами Гитлер указал на настенную карту с изображением Восточного фронта. На ней было нанесено положение противоборствующих войск на сегодняшнее утро, как его понимали в Ставке Гитлера. Но даже это (весьма оптимистическое для немецкой стороны) понимание заставило фельдмаршала длинно и нецензурно выругаться, из-за чего девушки-секретарши Гитлера сначала растеряно пискнули, потом густо покраснели. Ну что поделаешь со старым солдатом, не знающим слов любви, да еще и баварцем по происхождению, а следовательно, заведомо грубияном. Сам же хозяин кабинета не обратил на ругань фельдмаршала никакого внимания. Если бы ему позволяло положение, он выразился и покрепче. — Мой добрый Вильгельм, — сказал Гитлер, глядя на ничего не понимающего фельдмаршала, — я понимаю твое потрясение, но давай перейдем к делу. Обстановка на фронте группы армий «Центр» в последнее время чрезвычайно осложнилась, и ты мне нужен для того, чтобы постараться хотя бы частично исправить ситуацию. Тут надо понимать, что о «марсианах» знали только те, кто непосредственно имел с ними дело (как правило, те солдаты, офицеры и генералы, которые воевали на восточном фронте). Всех остальных нацистская пропаганда держала в полном неведении, и ведь кампания Геббельса по запугиванию народов Европы ужасной марсианской угрозой на самом деле еще не началась. А уж в группе войск на Балканах (это вообще медвежий угол, где живут одни славяне) пока даже и не слышали о тех событиях, которые последние три недели происходили на Восточном фронте. Поэтому Гитлеру пришлось кратко, не вдаваясь в ужасные подробности, ввести своего генерала-фельдмаршала в курс дела. Ведь если тот будет не осведомлен, «марсиане» получат над ним лишнее преимущество.