— Неправда, — быстро отозвался Журбин. — Ну как неправда? Вас лишили, жены, сына. Наверное, вас лишили репутации. Это все верно. И Белоусов, возможно, негодяй, спорить не буду. — Там и не о чем спорить. — Вот я и не буду. Но вы-то сами, когда начали убивать, вы разве не стали таким же? — Нет, — в голосе Журбина слышалось отчаяние, — нет. Я имел на это право. Имел! — Право? Какое право? Жора сел на корточки и вновь выглянул из-за колонны. Журбина он по-прежнему не видел. — Право мести. Только оно у меня и осталось. Даже вам его у меня не забрать. Мясоедову показалось, что он увидел, как шевельнулся еле различимый темный силуэт. — У Шнейдер, конечно, детей нет и мужа тоже. Так что, по вашей логике, это право перешло к ее родителям. Журбин не стал ничего отвечать. — А дочь Баженова? Теперь она тоже должна мстить? А ведь она хорошо к вам относилась. Журбин долго не отвечал. Жора размышлял над тем, стоит ли попытаться преодолеть шесть метров, отделяющих его от следующей колонны. Тогда до укрытия, за которым прячется Журбин, останется всего двенадцать метров. — Вы спрашиваете, чем я отличаюсь от Белоусова, — голос Журбина звучал устало, — я вам отвечу. Я смог остановиться. Я ведь тоже просил его остановиться, но он не захотел. Это он убил моего ребенка. А я его сына убивать не стал. Я ведь именно для этого и хотел с Белоусовым встретиться, чтобы сказать ему, что его ребенок мертв. Так же как и мой. Но потом я понял. Понял, что не смогу, что это уже за гранью. И поехал домой. А уже вечером узнал, что Белоусова кто-то застрелил. — Ваше счастье, что мы мальчишку вовремя нашли. — Нашли? — Журбин хрипло рассмеялся. — Кого вы нашли? Сигнал включенного мобильника? А кто его включил, вы подумали? — Поэтому вы стояли на парковке? Вы хотели видеть, как заберут ребенка? — Заметили, значит. Странно, я думал, всем будет не до этого. Хорошо работаете. — Стараемся. Кстати, а как вы сняли подвал? Кто эта женщина, которая приходила к Баженову? — Не важно. — Журбин немного помедлил с ответом. — Она ничего не знала. Я дал ей денег и попросил договориться с Баженовым. У нее получилось. — Пусть так, — не стал спорить Жора. — Игорь, то, что вы ребенка отпустили, это хорошо. В любом случае это будет отражено в деле, можете мне поверить. Уверен, и суд все учтет. — Да уж, наши суды умеют учитывать. — Игорь, если у вас хватило сил остановиться и больше не мстить, то надо остановиться и сейчас. Даже если вы уйдете от меня сегодня, то сколько вы так пробегаете? Какой в этом смысл? — Вы правы, Георгий. Я себе каждое утро задаю этот вопрос: какой в этом смысл? Какой смысл был в этом утре, в этом дне? Во всем, что вокруг меня происходит? И знаете, что я вам скажу? Его нет! Нет никакого смысла. — Интонация Журбина вдруг переменилась: — Скажите, если человеку выстрелить прямо в сердце, он сразу умирает? — Не знаю, не пробовал, — буркнул Жора, — а кому вы там в сердце собрались стрелять? Может, хватит уже? — Вы правы. Хватит. Выстрел не показался Мясоедову слишком громким. Возможно, оттого, что ствол карабина был плотно прижат к груди, а может быть, потому, что за мгновение до того, как пуля вылетела из ствола, Жора понял, что именно произойдет. Он бросился вперед, туда, где на бетонный пол вначале упал выпущенный из рук карабин, а затем тяжело рухнуло беспомощное тело. Журбин был жив. Он лежал неподвижно, очевидно потеряв сознание от болевого шока, однако Жора слышал его тяжелое дыхание. Мясоедов присел на корточки и поднял с пола оружие. Несмотря на размеры, карабин показался ему совсем легким. Мясоедов отставил его в сторону, прислонив к бетонной плите, и шагнул к раненому. Журбин пришел в себя и застонал. — Живой? Стрелялка картонная! — Мясоедов достал телефон и, присев на корточки, осветил лежащего на полу человека. Грудь Журбина была залита кровью. — Потерпи, сейчас скорую вызову. Журбин снова застонал и, с видимым усилием оторвав от пола правую руку, схватил Мясоедова за ладонь. — Не надо. Не надо скорую, — он говорил отрывисто, делая большие паузы после каждой короткой фразы, — прошу тебя. Так будет правильно. — Ну ты что, дружок, так правильно быть не может, — покачал головой Жора, — правильно — это когда по закону. Оперативник осветил искаженное гримасой боли лицо Журбина. Телефон предупреждающе пискнул. Заряд батареи был на исходе. Надо было поторопиться вызвать врачей. Журбин изо всех сил вцепился в руку Мясоедова. Сил этих оставалось совсем немного, и Жоре ничего не стоило разжать слабые пальцы или просто отдернуть руку. — Пожалуйста. Не хочу всю жизнь в клетке сидеть. Это же не жизнь вовсе. Это хуже смерти. Отпусти меня. Пожалуйста. Я же отпустил мальчика. Телефон еще раз пискнул и погас. Мясоедов сидел на бетонном полу рядом с умирающим человеком и думал. Он думал о том, что телефон можно зарядить в машине, что если он прямо сейчас встанет, то через две минуты уже будет в салоне «лендкрузера», а еще через пару минут телефон вновь заработает и можно будет вызвать скорую, хотя она, скорее всего, уже ничем помочь не сможет. Пальцы Журбина становились все слабее. Перед тем как совсем отпустить руку Мясоедова, Игорь жалобно произнес: — Холодно. Холодно мне. Рука его разжалась и соскользнула на пол. Мясоедов наклонился к Журбину, пытаясь услышать его дыхание. Несколько мгновений он ничего не слышал. Потом из губ умирающего вырвался тихий вздох, и он прошептал: — Танюшка. Вновь стало тихо. Мясоедов коснулся рукой шеи Журбина, попытался нащупать артерию. Ему показалось, что он ощутил легкий толчок. Он подержал руку еще некоторое время, но больше ничего не почувствовал. Только встав на ноги, Мясоедов понял, как сильно замерз, пока сидел на бетонном полу. Пока он шел к машине, чувство холода немного ослабло, но все же, оказавшись в салоне, он сразу включил подогрев сиденья и только потом подсоединил провод к телефону. Экран ожил быстро, почти мгновенно. Мясоедов немного поколебался, кому первому позвонить — Реваеву или в дежурную часть, затем набрал полковника. Реваев ответил почти сразу: — Сейчас я вызову местную бригаду, и мы вместе приедем. Жди нас. — Куда я денусь? Жора нажал отбой и устало закрыл глаза. Полковник, конечно, будет недоволен. Он уже недоволен из-за того, что не сможет допросить Журбина, а когда узнает, как все было, будет недоволен еще больше. Можно, конечно, опустить подробности, они все равно ничего уже не изменят. Хотя, наверное, лучше сказать все как есть. Так проще. Жора отключил обогрев сиденья и вновь протянул руку к телефону. Если уж говорить все как есть, то тогда все стоит сказать не только Реваеву. В этот раз на звонок долго не отвечали. Наконец после очередного гудка в трубке послышалось усталое: «Слушаю». — Я вот подумал и хочу сказать… — Жора крепко зажмурился и на мгновение затаил дыхание. А затем выдохнул: — Крылова, выходи за меня замуж. Два года спустя Мальчик бегал по двору и громко смеялся. Ему было всего три года, и для того чтобы смеяться, ему не был нужен особый повод. Достаточно было того, что есть двор с аккуратным стриженым газоном, ярко светит солнце, а из окна на него, улыбаясь, смотрит мама. Ребенок подбежал к растущей посреди двора березе и остановился. Пожелтевший лист неожиданно оторвался от ветки и начал медленно, нехотя падать вниз, к ногам переставшего смеяться мальчугана. Мальчик внимательно следил за недолгим полетом желтого воздухоплавателя. Когда полет был завершен и лист замер прямо у ног ребенка, малыш подобрал его и обернулся к матери: — Мама, лист упал почему? Мама! Она вздрогнула и открыла глаза. За окном был тот прекрасный осенний день, когда обычно становится особенно грустно от того, что понимаешь: завтра погода уже испортится. Бабье лето долгим не бывает. Во дворе никого не было, лишь невысокая, молодая береза, словно оплакивая ушедшее лето, неторопливо роняла на землю свои желтые слезы. Она отошла от окна, села на незаправленную кровать и так долго сидела молча, глубоко задумавшись. Иногда она, нахмурившись, касалась пальцами лба, словно пыталась вспомнить что-то важное, но никак не могла. Потом она закрыла глаза и тихо, так что никто не мог услышать, прошептала: — Игорь.