– Пропустить легко, – сказал Гамаш. Он вполне представлял себе настроение криминалистов. Поздно, холодно, они проголодались, а дело все равно скоро спихнут другим. Тут сказывался не столько непрофессионализм, сколько спешка. Никто не заметил маленький черно-белый снимок в свернутом толстом шерстяном свитере. Гамаш подошел к окну и стал вместе с Лакост разглядывать фотографию. Им улыбались четыре женщины лет тридцати пяти. Они обнимали друг дружку за талию и смотрели прямо в объектив. Гамаш поймал себя на том, что улыбается им в ответ, и заметил, что Лакост тоже не сдержала улыбку. Женщины на фотографии улыбались не во весь рот, но искренне и заразительно. Это были четыре счастливых человека. И хотя лица у них были одинаковыми, во всем остальном они различались. Одеждой, прическами, обувью, стилем. Даже фигурами. Две из них были полными, одна – худощавой, а четвертая являла собой нечто среднее. – Что ты думаешь? – спросил он у Лакост. – Очевидно, что это четыре сестры, но создается впечатление, будто они стараются выглядеть непохожими друг на друга. Гамаш кивнул. У него возникло такое же ощущение. Он посмотрел на оборот фотографии. Никаких надписей. – Почему только четыре? – спросила Лакост. – Что случилось с пятой? – Кажется, она умерла довольно молодой, – ответил Гамаш. – Ну, выяснить нетрудно, – сказала Лакост. – Да. Похоже, это работа как раз для меня, а ты займись чем-нибудь потруднее. Гамаш сунул фотографию в карман, и следующие несколько минут они обыскивали комнату Констанс. На прикроватной тумбочке лежала стопка книг. Гамаш вернулся к чемодану и вытащил оттуда книгу, которую Констанс собиралась взять с собой: «Ru» Ким Тюи[26]. Он открыл книгу на закладке и перевернул страницу. Прочел первое предложение. Слова, которых никогда уже не прочтет Констанс Уэлле. Гамаш любил книги, и закладка, оставленная недавно умершим человеком, вызывала у него печальные чувства. Он хранил две такие книги. Они стояли в шкафу в его кабинете. Их нашла его бабушка на прикроватных тумбочках в спальне его родителей после их гибели в автомобильной аварии. Гамаш тогда был ребенком. Время от времени он доставал эти книги, трогал закладки, но так и не нашел в себе сил продолжить чтение с того места, где остановились они. Дочитать историю до конца. Гамаш закрыл книгу Констанс и выглянул в окно на маленький задний двор. Он подозревал, что под снегом там огород. И летом сестры садились на дешевые пластмассовые стулья в тени большого клена и пили холодный чай. И читали. Или разговаривали. Или просто молчали. Говорили ли они о тех днях, когда были пятерняшками Уэлле? Вспоминали ли детство? Вряд ли. Этот дом казался убежищем, в котором они прятались от своего прошлого. Старший инспектор повернулся и посмотрел на пятно на ковре, на полицейскую ленту. На книгу в своей руке. Скоро он узнает всю историю. – Я, кажется, понимаю, почему сестры Уэлле скрывали, что они пятерняшки, – сказала Лакост, когда они уже собирались уходить. – Но почему в безопасности собственного дома не хранить своих фотографий, открыток, писем? Вам это не кажется странным? Гамаш спустился с крыльца: – Думаю, в их жизни было очень мало того, что принято считать нормальным. Они медленно пошли по утоптанной тропинке, щурясь на ярком солнце, усиленном снежной белизной. – Кое-что еще отсутствовало, – сказал Гамаш. – Ты не заметила? Лакост задумалась. Она знала, что Гамаш не проверяет ее. Он был выше этого, как и она сама. Однако сейчас у нее не было никаких идей. Она отрицательно покачала головой. – Ничего о родителях, – сказал Гамаш. «Черт!» – подумала Лакост. Ничего о родителях. И как она упустила? В этой куче пятерняшек – или отсутствующих пятерняшек – она упустила нечто важное. Месье и мадам Уэлле. Одно дело – скрывать часть своего прошлого, но зачем стирать из него еще и собственных родителей? – По-вашему, что это означает? – спросила Лакост. – Возможно, ничего. – Вы полагаете, именно это забрал убийца? Гамаш обдумал ее вопрос: – Фотографии родителей? – Семейные фотографии. Родителей и сестер. – Не исключено, – ответил он. – Я тут подумала… – начала Лакост, когда они подошли к ее машине. – Продолжай. – Да нет, глупости. Гамаш поднял брови, но ничего не сказал. Просто посмотрел на нее. – Что нам вообще известно о пятерняшках Уэлле? – спросила Лакост. – Они по собственной воле исчезли из виду, стали сестрами Пино. Вели чрезвычайно замкнутую жизнь… – Не тяни, инспектор, – подбодрил ее Гамаш. – Возможно, Констанс не последняя. – Pardon? – Откуда нам известно, что остальные мертвы? Может быть, одна из них жива. Кто еще мог проникнуть в дом? Кто еще знал, где они живут? Кто еще мог забрать семейные фотографии? – Мы даже не знаем, понимал ли убийца, что Констанс из пятерни Уэлле, – заметил старший инспектор. – И мы не знаем, были ли похищены семейные фотографии. Он уехал, но гипотеза Лакост не давала ему покоя. Возможно, Констанс не последняя. Глава двенадцатая «Слушай внимательно, – умолял себя Жан Ги Бовуар. – Бога ради, сосредоточься». Его колени дрожали, и он положил на них руку, поприжал. Мартен Тесье инструктировал агентов, назначенных в рейд на одну из байкерских баз. – Это вам не какие-то татуированные громилы, – говорил заместитель Франкёра, поднимая глаза от схем в блокноте. – Слишком многие мертвые полицейские и главари банд недооценивали байкеров. Это воины. Внешне они, может, и похожи на бездомных бродяг, но не сомневайтесь: они подчиняются дисциплине, они преданны и весьма мотивированы на защиту своей территории. Тесье продолжал – сыпал образами, схемами, планами. Но Бовуар слышал только собственный умоляющий голос: «Господи боже, не дай мне умереть». Старший инспектор постучал в дверь и вошел в кабинет Терезы Брюнель. Она подняла голову и взглянула на него. – Пожалуйста, закройте дверь, – сказала она, снимая очки. Ее голос и манеры показались ему необычно резкими. – Я получил ваше сообщение, но меня не было в городе. Он посмотрел на часы на ее столе – стрелки только-только перевалили за двенадцать.