– Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. – Почему именно тогда? – недоуменно спросил он. – А почему сейчас, старший инспектор? – спросила она, и он понял, что она стоит между ним и тем, что привело его сюда. – Служебная тайна, – ответил он небрежным тоном, но не сводя с нее глаз. – Я умею хранить тайны, – сказала мадам Дюфур, глядя на длинные ряды стеллажей. Гамаш немного помедлил и наконец решился: – Два дня назад умерла Констанс Уэлле. Мадам Дюфур приняла эту информацию близко к сердцу: – Прискорбно. Кажется, она была последней из них. Гамаш кивнул, и она посмотрела на него внимательнее. – Она не просто умерла, да? – Да. Лили Дюфур глубоко вздохнула: – Моя мать ходила смотреть на них, ну, вы знаете, в тот дом, который им построили в Монреале. Стояла в очереди несколько часов. Они в то время были совсем детьми. Она не забыла этого дня до самой смерти. Гамаш кивнул. Пятерняшки обладали какой-то магией, а их крайняя замкнутость в более поздней жизни лишь добавляла мистики. Мадам Дюфур отошла в сторону, и Гамаш потянулся к ящику, где хранилась личная жизнь сестер Уэлле. Бовуар посмотрел на часы. Без десяти три. Он стоял, прижавшись к кирпичной стене. Трое полицейских находились у него за спиной. – Оставайтесь здесь, – прошептал он и завернул за угол. Он мельком увидел удивление на их лицах. Удивление и беспокойство. Не из-за того, что им предстоит провести налет на владения байкерской банды, а из-за того, кто их поведет. Бовуар понимал, что у них есть причины бояться. Он слегка стукнулся головой о кирпичную стену. Потом согнулся так, что колени уперлись в грудь, и начал раскачиваться. Раскачиваясь, он слышал ритмичное поскрипывание своих тяжелых ботинок на снегу. Как лошадка-качалка, которой требуется смазка. Требуется что-то. Без восьми минут три. Бовуар сунул руку в карман бронежилета. Туда, где лежали бинты и пластырь для остановки кровотечения. Он извлек наружу два пузырька с таблетками, открутил крышку с одного и быстро проглотил две таблетки оксикодона. Две предыдущие вынесло из его желудка вместе с рвотой, и теперь он очень плохо соображал от боли. И другую. Другую. Бовуар уставился на пузырек, чувствуя себя как человек, который прошел полмоста. Он боялся принять таблетку и боялся не принимать. Он боялся атаковать бункер и боялся убежать. Он боялся умереть и боялся жить. А больше всего он боялся, что все узнают, как ему страшно. Бовуар отвернул крышечку и встряхнул пузырек. Таблетки посыпались с его дрожащей руки и затерялись в снегу. Но одна осталась в центре ладони. Его потребность была так велика, а таблетка казалась такой крохотной. Он поспешил закинуть ее в рот. Без пяти три. Гамаш сидел за столом в архиве, читал и делал записи. Его захватило то, что обнаружилось в ящике. Дневники, личные письма, фотографии. Но вот он снял очки, потер глаза и окинул взглядом еще не прочитанные книги и документы. Сегодня он никак не успеет их дочитать. Он нажал на звонок вызова, который ранее показала ему мадам Дюфур. Три минуты спустя послышались шаги по бетонному полу. – Я бы хотел взять это с собой. – Гамаш кивнул на стопку на столе. Мадам Дюфур открыла рот, чтобы возразить, но передумала. – Констанс Уэлле и в самом деле убили? – спросила она. – Да. – И вы полагаете, какие-то сведения из этих… – она посмотрела на документы на столе, – помогут вам? – Да, полагаю. – Знаете, в следующем августе я заканчиваю работать. Принудительная отправка на пенсию. – Сочувствую, – сказал Гамаш. Она огляделась вокруг и улыбнулась: – Меня сдадут в архив. Надеюсь, ни я, ни документы из архива Уэлле не пропадут. Забирайте их, месье. Но пожалуйста, верните. Штраф будет очень серьезный, если вы их потеряете или их съест ваша собака. – Merci, – сказал Гамаш, подумав, что мадам Дюфур, вероятно, знакома с Анри. – Я хочу попросить у вас кое-что еще. – Почку? – Код. Несколько минут спустя они стояли у служебного входа. Гамаш обеими руками держал тяжелую коробку. – Надеюсь, вы найдете то, что ищете, старший инспектор. Передайте мой привет Рейн-Мари, когда ее увидите. Joyeux Noël. Но прежде чем дверь закрылась, она снова окликнула его: – Будьте осторожны. Свет и влага могут нанести документам непоправимый ущерб. – Она внимательно посмотрела на него. – А вы, месье, наверное, лучше других понимаете, что такое «непоправимый ущерб». – Oui, – согласился он. – Joyeux Noël. Когда Арман Гамаш добрался до Трех Сосен, было уже темно. Он припарковался близ гостиницы и даже дверь не успел открыть, как из бистро появились Оливье и Габри. Гамашу показалось, что они ждали его прибытия. – Как доехали? – спросил Габри. – Неплохо, – ответил Гамаш, вытаскивая из машины сумку и тяжелую картонную коробку. – Если, конечно, не считать мост Шамплейна. – Там всегда черт знает что, – поддакнул Оливье. – Для вас все готово, – сообщил Габри, поднимаясь по ступенькам к входной двери. Он открыл дверь, и старший инспектор Гамаш, вместо того чтобы войти внутрь, шагнул в сторону, чтобы пропустить двух своих спутников. – Добро пожаловать, – сказал Оливье. Тереза и Жером Брюнель вошли в дом Эмили Лонгпре. Дом, который нашел для них Анри. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь