– Я знаю. – Он внимательно посмотрел на нее. – А ты, Изабель? Лгать шефу было бесполезно. Она вздохнула: – Какая-то часть меня тоже не возражала бы. Но по другим причинам. – И что же у тебя за причины? Она мотнула головой в сторону двери: – Этим вы показали бы им, что вами нельзя помыкать. Они понимают только грубую силу. Гамаш несколько секунд взвешивал ее слова, потом кивнул: – Ты, конечно, права. И должен признать, у меня было такое искушение. Он улыбнулся ей. Ему понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что напротив него на стуле сидит не Жан Ги Бовуар, а Изабель Лакост. – Я думаю, этот молодой человек когда-то верил в свою работу, – сказал Гамаш, наблюдая через внутреннее окно за тем, как провинившийся агент поднимает телефонную трубку. – Я думаю, все они верили. Я искренне считаю, что большинство из тех, кто поступает в Квебекскую полицию, руководствуются благородными целями. – Служить и защищать? – спросила Лакост со слабой улыбкой. – «Служба, честность, справедливость», – процитировал он девиз Квебекской полиции. – Я знаю, такие слова нынче старомодны. – Он поднял руки, показывая, что сдается. – Так что же изменилось? – спросила Лакост. – Почему порядочные молодые люди превращаются в скотов? Почему солдаты, мечтающие о подвиге, кончают тем, что мучают пленных и стреляют в гражданских? Почему политики становятся продажными? Почему копы до полусмерти избивают задержанных, нарушая законы, которые должны защищать? Агент, только что вышедший из кабинета Гамаша, разговаривал по телефону. Несмотря на подначки других агентов, он делал то, о чем просил его Гамаш. – Потому что они могут это делать? – спросила Лакост. – Потому что все остальные так поступают, – ответил Гамаш, подавшись вперед. – Коррупция и жестокость – вот то, чему подражают, чего ждут, что вознаграждается. Такие вещи входят в норму. И любой, кто восстает против них, кто говорит, что так нельзя, терпит поражение. А то и еще хуже. – Гамаш покачал головой. – Нет, я не могу обвинять молодых агентов в том, что они сбились с пути. Редкий человек не сбился бы. Шеф посмотрел на нее и улыбнулся: – Ты спрашиваешь, почему я не порвал его на куски, хотя имел такую возможность? Вот поэтому. Но хочу тебя предупредить: не думай, что я поступил так из благородных побуждений. Скорее, это эгоистические побуждения. Мне нужно было доказать себе, что я еще не пал так низко. Должен признать, это было искушение. – Присоединиться к старшему суперинтенданту Франкёру? – спросила Лакост, пораженная его признанием. – Нет, создать в ответ собственную вонючую помойку. Он взглянул на Лакост, словно взвешивая собственные слова. – Я знаю, что делаю, Изабель, – тихо произнес он. – Доверяй мне. – Я и не сомневалась. И тут Изабель Лакост поняла, с чего начинается разложение. Оно происходит не сразу, а постепенно. Легкое колебание – и кожа трескается. В ранке поселяется инфекция. Сначала сомневаешься. Затем критикуешь. Затем становишься циничным. Затем перестаешь доверять. Лакост посмотрела на агента, с которым разговаривал Гамаш. Тот положил трубку и застучал по клавиатуре компьютера, пытаясь делать свою работу. Но коллеги продолжали подначивать его, и Лакост увидела, как агент бросил печатать и повернулся к ним. Улыбнулся. Снова стал одним из них. Инспектор Лакост взглянула на старшего инспектора Гамаша. Никогда, ни при каких обстоятельствах не могла она представить себе, что предаст его. Но если такое случилось с другими агентами, которые прежде были порядочными людьми, то почему не может случиться и с ней? Вероятно, уже случилось. По мере того как в отделе становилось все больше агентов Франкёра, по мере того как все большее их число бросало вызов Гамашу, считая его слабаком, такие же мысли, возможно, просачивались и в ее голову – болезнь заразна. Видимо, она начинала сомневаться в нем. Полгода назад она ни за что не усомнилась бы в его методах поддержания субординации. А теперь вот засомневалась. И в глубине души задавалась вопросом: а вдруг то, что видит она, что видят все они, – это и в самом деле слабость? – Что бы ни произошло, Изабель, – сказал Гамаш, – ты должна верить себе. Ты меня понимаешь? Он напряженно смотрел на нее, словно хотел внедрить эти слова не просто ей в голову, а куда-то глубже. В тайное, безопасное место. Изабель Лакост кивнула. Гамаш улыбнулся, и напряжение спало. – Bon[7]. Ты для этого и приходила или есть что-то еще? Она вспомнила не сразу – лишь после того, как заметила записку в своей руке. – Несколько минут назад поступил звонок. Я не хотела вас беспокоить. Не уверена, личное это или служебное. Гамаш надел очки, прочел записку и нахмурился: – Я тоже не уверен. Он откинулся на спинку стула. Пиджак распахнулся, и Лакост увидела у него на поясе «глок» в кобуре. К этому зрелищу она никак не могла привыкнуть. Шеф ненавидел оружие. Евангелие от Матфея, 10: 36. Это был один из первых уроков, преподанных ей, когда она поступила в отдел. Изабель Лакост все еще видела как наяву старшего инспектора Гамаша, сидевшего на том самом месте, что и сейчас. «Евангелие от Матфея, глава десять, стих тридцать шесть. „И враги человеку – домашние его“. Никогда не забывайте об этом, агент Лакост». Ей показалось, он хочет этим сказать, что при расследовании убийства начинать нужно с семьи. Но теперь она знала: за евангельскими словами скрывается нечто большее. Старший инспектор Гамаш носил при себе оружие. В штаб-квартире полиции. В собственном доме. Гамаш взял записку со стола: – Не хочешь прокатиться? Мы там будем как раз к ланчу. Лакост удивилась, но не стала ждать второго приглашения. – Кто останется за старшего? – спросила она, забирая пальто. – А кто старший сейчас? – Конечно вы, patron. – Очень мило с твоей стороны, но мы оба знаем, что это не так. Надеюсь только, мы не оставили спички в доступном месте. Когда дверь закрывалась, Гамаш услышал, как агент, с которым он беседовал, говорит другим: – Каждый звонок – сообщение о новой смерти… Он вышучивал шефа высоким, детским голоском, выставляя его идиотом. Старший инспектор, улыбаясь, направился по длинному коридору к лифту. В кабине лифта они следили за сменяющимися цифрами. 15, 14… Третий пассажир вышел из кабины, и они остались вдвоем. 13, 12, 11… Лакост сгорала от нетерпения задать тот единственный вопрос, который не предназначался для чужих ушей. Она посмотрела на шефа – тот следил за цифрами. Стоял в расслабленной позе. Но она достаточно хорошо знала его и заметила новые, более глубокие морщины. Темные круги под глазами. «Да, – подумала она, – нужно уехать отсюда. Пересечь мост и покинуть этот остров. Оказаться подальше от этого проклятого места». 8… 7… 6… – Сэр? – Oui?[8] Он повернулся к ней, и Лакост снова увидела изнеможение, проявлявшееся на его лице в те мгновения, когда он забывался. И у нее не хватило духа спросить о том, что случилось с Жаном Ги Бовуаром. Прежним заместителем Гамаша. Ее наставником. Протеже Гамаша. И даже больше. В течение пятнадцати лет Гамаш и Бовуар составляли великолепную команду. Жан Ги Бовуар, который был на двадцать лет моложе старшего инспектора, готовился со временем стать его преемником. Но несколько месяцев назад, вернувшись после расследования в отдаленном монастыре, инспектор Бовуар внезапно перевелся в отдел старшего суперинтенданта Франкёра. И начался какой-то кошмар. Лакост пыталась узнать у Бовуара, что произошло, но инспектор не хотел иметь никаких отношений с людьми из отдела Гамаша, и старший инспектор издал приказ: никто из его отдела не должен иметь никаких дел с Жаном Ги Бовуаром. Его следовало избегать. Не замечать. Словно он невидимка. Не только persona non grata, но и persona non exista[9].