Успокоившись, Ривер перевела взгляд на красивые синие шатры табуна Индиго. У каждого из них был свой неповторимый оттенок, и издалека они напоминали водную поверхность, на которой играют лучи солнца. Сейчас их знамя было нежно-голубого цвета летнего неба, на фоне которого четко вырисовывалось сложное плетение, символизирующее познания табуна Индиго в искусстве врачевания. Каждый из пяти Великих табунов был уникальной частью единого целого. Разные по природе, они полагались друг на друга: торговали, скрещивали кровные линии лошадей, находили себе пары – они были едины, но каждый шел своим путем. «Почему я такая белая ворона? Неужели для того, чтобы быть частью Табуна, нужно непременно связать себя с другим человеком?» Этот вопрос мучил Ривер с тех пор, как у них с подругами начала развиваться грудь и появились лунные кровотечения. Эти перемены повлияли на Ривер физически, но, в отличие от других девушек, внутренне она не изменилась – по крайней мере, не слишком сильно. Ривер желала одного: быть избранной. Она хотела стать Всадницей, которой будут гордиться ее мать и Табун. Другие девушки? Они продолжали выполнять возложенные на них обязанности, но, если прежде они вместе играли во Всадников ветра и мечтали о том, как будут рассекать Высокотравье верхом и вести табун Мадженти к процветанию, то теперь на уме у ее подруг было одно: поскорее покончить с обязанностями и начать прихорашиваться и заигрывать с мальчиками, которых еще недавно считали слишком глупыми и незрелыми. Ривер считала, что они выставляют себя на посмешище, позволяя похоти управлять своей жизнью. Она вздохнула. Если уж быть честной с собой, придется признать, что, по их мнению, на посмешище себя выставляет она – тем, что не испытывает ни к кому влечения. Разумеется, она экспериментировала. Она позволила Клэйтону себя поцеловать – и даже несколько раз – до того, как он ушел учиться воинскому искусству в табун Киноварь. Целоваться было неплохо. Не восхитительно. Не отвратительно. Просто неплохо. И тут определенно не о чем было шептаться и хихикать. Еще Ривер целовалась с Гретхен, одной из подруг детства, которую привлекали и юноши, и девушки. Ей нравилась мягкость Гретхен и ее красота, но поцелуи – поцелуи были просто неплохи. – Не понимаю, откуда столько разговоров. Ни один поцелуй не вызывает во мне того трепета, который наполняет разум, тело и душу, когда я вижу лошадей Табуна. И что с того? Почему моим друзьям и Клэйтону так тяжело это понять? – спросила Ривер у воздуха, который с каждой минутой становился теплее, пока она разглядывала Сборное место, любуясь объединенной мощью пяти табунов. Она вздрогнула, заметив, как светло стало вокруг и как оживилась прерия внизу, и торопливо спустилась по склону, а потом помчалась к пурпурным шатрам табуна Мадженти. * * * – Не дергайся, я почти закончила, – укорила мать, когда Ривер заерзала на месте. – Мама, я прекрасно выгляжу. У меня и без того слишком много лент в волосах. Мы опоздаем! – Лент много не бывает, – заметила тетя Хизер, заглядывая в шатер. – Но Ривер права. Претенденты уже собираются. Табун нас ждет. Пора идти. – Возьми девочек и идите вперед. Мы с Ривер вас догоним. Им придется подождать всех Старших Всадниц, тем более что дочь одной из них участвует в Избрании, – сказала мать. Казалось, волнение, наполнявшее воздух, совершенно ее не тревожит. – Мама, пожалуйста. Пойдем. Все мои друзья уже там. – Последнее, о чем тебе следует беспокоиться сегодня, – это что делают или думают другие. – Мать улыбнулась, смягчая упрек. – Они подождут. Одна из Старших Всадниц табуна Киноварь тоже представляет дочь. Могу поспорить, они тоже еще не явились. – Она отступила на шаг, придирчиво изучая Ривер. – Ты почти идеальна. – Мама! Почти? – Ривер замолчала, борясь с желанием взвыть и выскочить из шатра. – Да, почти. И я знаю, как сделать тебя совершенно идеальной. Мать подошла к деревянному дорожному сундуку, служившему им столом. Она сняла прикрывавшую его пурпурную ткань и, откинув крышку, быстро достала что-то из внутреннего отделения. Затем она выпрямилась и вернулась к сгорающей от нетерпения старшей дочери, держа на вытянутых руках сверкающее ожерелье. – Вот что сделает тебя совершенно идеальной. – Это же ожерелье бабушки! Я думала, его погребли вместе с ней. – Нет. – Мать помолчала, благоговейно поглаживая ожерелье. – Об этом ожерелье она распорядилась особо. Она попросила, чтобы его не отправляли с ней на Иные Равнины. Она хотела, чтобы я отдала его тебе в день Избрания. – Тебе не кажется, что бабушка имела в виду: если меня выберут? – Ривер сморгнула слезы, глядя на ожерелье, которое не видела пять лет со дня смерти бабушки. Точно таким она его и запомнила. Серебряные бусины, украшенные филигранной резьбой в виде конских голов, чередовались с аметистами цвета весенней сирени, красивее которых Ривер еще не видела. Каждый камень был размером с очищенный грецкий орех, и на их плоских гранях играло солнце. – Нет. Бабушка сказала именно то, что имела в виду. Она сказала: «Отдай его Ривер в день, когда ее представят в качестве Претендентки, поцелуй ее за меня и передай ей, что я ее люблю». А теперь повернись и дай мне его застегнуть. Ривер вытерла слезы и повиновалась. Ожерелье приятной тяжестью легло на шею, придавая уверенности. Ривер коснулась двух самых крупных аметистов, свисающих с центральной части ожерелья. Они были гладкими и прохладными, но почти сразу она почувствовала, как они нагреваются, пульсируя в такт ее сердцебиению. Мать развернула ее к себе лицом и снова осмотрела – на этот раз со слезами на глазах. Затем она подняла повыше отполированный осколок драгоценного стекла и заглянула в него вместе с дочерью. Ривер коснулась центрального аметиста. Ожерелье бабушки великолепно смотрелось на ее гладкой темной коже. Мать умела мастерски вплетать в волосы дочери ленты, а уж этим утром Дон и вовсе расстаралась, создав из копны черных кудряшек сложное плетение: волосы плотно прилегали к коже головы, а ниже свободно падали на спину, переплетаясь с пурпурными лентами, расшитыми серебристым волосом любимой кобылы матери. Даже Ривер, которая редко задумывалась над тем, как выглядит, вынуждена была признать, что на темной коже ее плеч пурпурные ленты смотрелись потрясающе. – Это правда я? Дон смахнула слезу и обняла любимую дочь за плечи. – Это ты, и ты великолепна. – Она поцеловала Ривер в лоб. – Это от бабушки. – Затем она легко поцеловала дочь в губы. – А это от меня. И помни: я всегда буду тобой гордиться. Я прошу лишь, чтобы ты была добра, справедлива и всегда трудилась на совесть. – А если меня не вы… – Нет! – оборвала ее мать. – Мы с тобой говорим не о жеребятах. Мы говорим о моей дочери, которой я горжусь и всегда буду гордиться. Не нервничай. Живи настоящим. Будь открыта. Будь собой. Это все, чего я или любой жеребенок можем от тебя просить. – Я волнуюсь. – Я тоже! – Дон нежно коснулась щеки дочери. – Но не потому, что сомневаюсь в исходе сегодняшнего дня. Я не сомневаюсь. Я волнуюсь, потому что сегодня моя старшая дочь станет взрослой. Из-за этого мы с Эхо чувствуем себя ужасно старыми. Словно по сигналу, Старшая кобыла просунула голову в занавешенный проход и нетерпеливо всхрапнула, раздувая ноздри. – Я знаю! – Ривер засмеялась и смахнула остатки слез. – Скажи это маме. Она никак не оставит в покое мои волосы. Мать Ривер подошла к кобыле и погладила ее широкий лоб. Сегодня кобыла выглядела особенно красиво: пурпурные ленты с особым узором вплетены в серебристую гриву, которая изящными волнами ниспадает на белоснежную шкуру – такую светлую, что в Табуне ее часто называли серебряной. Эхо сморщила бархатистый темно-серый нос и прихватила губами плечо своей Всадницы, а потом потянула за край ее праздничной пурпурной туники. – Ладно, ладно! Мы готовы! – засмеялась Дон. Ривер вышла за матерью, и при виде опустевших шатров у нее засосало под ложечкой. – Не волнуйся так, моя драгоценная. Помни, кто ты и кого представляешь. Иди с высоко поднятой головой. В тебе течет кровь знаменитого рода Старших Всадниц – этого никто не может отрицать. – Я буду об этом помнить, – серьезно кивнула Ривер и, как могла, постаралась успокоиться. – Эхо, красавица моя, давай покажем табунам, как представляют дочь Старшей Всадницы Мадженти. Эхо опустилась на колени, и Дон повернулась к дочери. – Садись. Она указала на серебристую кобылу. – Но… гм… разве ты не… Ривер во все глаза уставилась на великолепное животное. На Эхо редко ездил кто-то, кроме матери, и еще реже такое случалось на глазах у остальных табунов. – О, я буду рядом. Но сегодня твой день, и мы с Эхо хотим выказать тебе уважение. – Спасибо, мама. Спасибо, Эхо. Я – я надеюсь, что я вас не подведу. Эхо всхрапнула и хлестнула хвостом. – Согласна, – сказала мать. – У нас с Эхо нет времени на подобные страхи. Помни, дочь: от тебя не требуется ничего невозможного. Будь собой. Все остальное – лишь дополнительные дары Великой Матери-Кобылицы. А теперь поспеши, не то опоздаешь! – закончила она с лукавой улыбкой. – Вот именно, – пробурчала Ривер. Она подошла к Эхо, взялась за сияющую белую гриву, украшенную пурпурными лентами, и с легкостью запрыгнула на лошадь. Эхо выпрямилась, и мать встала у ее головы. Как только Дон двинулась с места, Эхо последовала за ней. С высоко поднятыми головами Старшая кобыла табуна Мадженти и ее Всадница шагали вперед, излучая красоту и силу. Ривер инстинктивно выпрямила спину, слегка сжимая бедрами бока кобылы. Она знала, что ее обнаженная темная кожа составляет поразительный контраст с серебристо-белой шкурой Эхо. Даже шагала Эхо удивительно грациозно, и сердце Ривер наполнилось гордостью, когда они приблизились ко входу в огромный Амфитеатр Выбора и остановились в воротах. Тут их заметила одна из теток Ривер. – Это Ривер на Эхо! Табун Мадженти! – Табун Мадженти! – Ривер на нашей Эхо! Табун Мадженти! Приветственные возгласы зазвучали со всех сторон, и Эхо, выгнув шею, заплясала на месте. – Иди, красавица. Отведи Ривер на место, – сказала Дон, поглаживая Эхо по шее. Она подняла на дочь сияющие гордостью глаза. – Держись крепче. Эхо любит покрасоваться. Сиди прямо, чтобы все табуны видели, как мы с ней тобой гордимся. Мы с Эхо желаем тебе милости Кобылицы, Ривер. Ривер начала было благодарить мать, но Эхо решила, что ей надоело ждать. Задрав хвост, изящная кобыла выскочила на ровный луг и галопом понеслась по кругу, образованному Претендентами, под приветственные крики табуна Мадженти и членов других табунов. Ривер казалось, что она летит. Она видела, что ряды каменных скамеек, которые поднимались от центра амфитеатра, были заполнены празднично одетыми людьми, украсившими себя лентами, бусинами и ожерельями цвета своего табуна. По дальнему периметру амфитеатра стояли, насторожив уши, лошади, ожидая начала церемонии с таким радостным предвкушением, что Ривер чувствовала его сладость на языке. Эхо остановилась рядом с группой Претендентов в цветах Мадженти, и Ривер быстро спешилась, обняла серебристую кобылу и заняла свое место рядом с остальными членами Табуна. – Наконец-то! Мы уж думали, что-то случилось и ты все пропустишь. – Скай подвинулась, освобождая место для Ривер. – Маме нужно было убедиться, что все идеально. А дочь Старшей Всадницы из Киновари уже здесь? – Да. Ты последняя. Ривер кивнула, но ничего не сказала. Решение приняла ее мать, но объяснять это Скай было бессмысленно. Вместо этого Ривер оглядела огромный круг Претендентов. Представители разных табунов – пурпурные, синие, красные, желтые и зеленые – жались друг к другу и не слишком успешно пытались скрыть волнение… а то и ужас. Ривер повернулась к Скай. – Да пребудет с тобой милость Кобылицы. – Э-э… спасибо. И с тобой тоже, – не слишком искренне отозвалась Скай.