Появление индейцев меняет настроение толпы, находящейся около хижины мустангера. Те, кто считает Мориса Джеральда убийцей, теперь остаются в меньшинстве. Наиболее уважаемые из присутствующих думают, что он невиновен. Колхаун и его сообщники уже больше не хозяева положения. По предложению Сэма Мэнли суд откладывается. Очень быстро составляется новый план действий. Обвиняемого перевезут в поселок, и там будет проведено судебное разбирательство согласно законам страны. А теперь пора заняться индейцами, так внезапно опрокинувшими все планы и изменившими настроение собравшихся. Преследовать их? Разумеется. Но когда? Сейчас? Осторожность подсказывает, что нет. Видели только четверых, но они могли быть авангардом четырех сотен. — Подождем, пока к нам спустится женщина, — советует кто-то из более робких. — Они ведь не преследуют ее больше. Кажется, я слышу топот копыт ее лошади — наверно, она спускается по склону. Она должна хорошо знать дорогу — ведь она же сама нам ее указала. Этот совет кажется разумным большинству из присутствующих. Они не трусы. Однако лишь некоторые из них участвовали в настоящих схватках с индейцами; многие вообще видели только тех индейцев, которые приезжали торговать в форт. Итак, предложение принято. Все ждут Исидору. Все уже около своих лошадей. Некоторые прячутся за деревьями, опасаясь, что вместе с мексиканкой или вслед за ней может появиться отряд команчей. Тем временем Зеб Стумп вынимает кляп изо рта временно помилованного пленника и развязывает туго затянутую веревку. Луиза с напряженным вниманием следит за ним, но она не помогает ему. Она уже сделала все, что могла, — быть может, слишком открыто. Она больше не хочет привлекать к себе внимание. Но где же племянница дона Сильвио Мартинеса? Ее все еще нет. Не слышно больше стука копыт ее лошади. У нее было достаточно — более чем достаточно — времени, чтобы доскакать до хакале. Это вызывает удивление, тревогу, страх. На многих мексиканка произвела сильное впечатление, это и неудивительно: в толпе есть и ее старые поклонники, и те, кто увидел ее впервые. Неужели ее захватили в плен? Этот вопрос возникает у всех, но никто не может на него ответить. Техасцы чувствуют упреки совести. Ведь это к их благородству и мужеству взывала девушка: «Техасцы! Друзья! Спасите!» Неужели же эта красавица в плену у дикарей? Они напряженно прислушиваются; у многих сердце сжимается от тревоги. Но ничего не слышно. Ни топота копыт, ни женского голоса — ничего, кроме звяканья уздечек их собственных лошадей. Неужели ее захватили в плен? Весь гнев, скопившийся в их груди, направлен теперь не на мустангера, а на исконных врагов. Наиболее молодые и пылкие не могут больше пребывать в неизвестности; они вскакивают в седла и громогласно объявляют о своем решении отыскать девушку, спасти ее или погибнуть. Кто станет возражать им? Те, кто преследовал девушку, могут оказаться теми, кого они разыскивают, — убийцами Генри Пойндекстера. Никто их не останавливает. Они отправляются искать Исидору — преследовать разбойников прерий. Возле хижины остаются немногие; среди них Зеб Стумп. Старый охотник не высказал своего мнения, стоит ли преследовать индейцев: он промолчал. Кажется, что его единственная забота — помочь больному, который все еще без сознания и которого все еще стерегут «регулярники». Но не только Зеб остается верен мустангеру в его несчастье. Ему верны еще двое. Прелестная девушка по-прежнему ие спускает с него глаз, хотя и принуждена скрывать свое горячее участие. Второй — неуклюжий, забавный человек у изголовья больного, которого он называет мастером Морисом: это Фелим. Все это время он просидел, прячась в густой листве развесистого дуба, молча наблюдая за всем происходящим. Изменение обстановки позволило ему наконец без риска спуститься на землю, и он начинает ухаживать за хозяином, вместе с которым пересек Атлантический океан. Дальнейшие события будут развиваться уже далеко от берегов Аламо. Через час хижина опустеет, и Морису-мустангеру, быть может, никогда уже не придется жить под ее гостеприимным кровом. Глава LXVIII. ДВОЙНОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ Поход против команчей длился очень недолго — не больше трех или четырех дней. Сказалось, что индейцы вовсе и не собирались начинать войну. Набег был совершен отрядом юношей, которых должны были принять в число воинов; они хотели отпраздновать это событие, добыв несколько скальпов и угнав какое-нибудь стадо или табун. Такие мелкие нападения краснокожих — довольно обычное явление в Техасе. Часто они устраиваются без ведома вождя и старейшин племени, подобно тому как молодой офицер может уйти тайком из лагеря вместе с дюжиной товарищей и захватить в плен вражеский патруль. Эти набеги обычно совершают молодые воины, отправившиеся на охоту, когда им хочется вернуться домой не только с дичью, но и с другими трофеями; об их похождениях остальные воины чаще всего узнают только много времени спустя. В противном случае, их остановили бы старейшины, которые, как правило, против таких разбойничьих набегов, потому что считают их не только неразумными, но и опасными для всего племени, хотя и готовы их одобрить в случае благополучного исхода. На этот раз молодых команчей перехватил эскадрон конных стрелков среди холмов Сан-Саба. Они были вынуждены бросить угнанный скот, но сами спаслись, ускакав в ущелья Льяно-Эстакадо. Преследовать индейцев на этом бесплодном плоскогорье представлялось рискованным, так как трудно было наладить снабжение войск, и, хотя родные погибших требовали немедленной мести, им отвечали, что к карательной экспедиции надо хорошенько подготовиться. Поскольку команчи отступили за пределы нейтральной полосы, войскам оставалось только вернуться в свои лагеря и ждать дальнейших распоряжений командования. Войска форта Индж, охранявшие пограничную полосу вплоть до реки Нуэсес, вернувшись в лагерь, с удивлением узнали, что могли бы встретиться с индейцами, никуда не уезжая. Молодые офицеры, жаждущие подвигов — в том числе Генкок, — которые не находили себе места от досады, услышав, что за Леоной видели краснокожих, воспрянули духом. Но их постигло еще одно разочарование: в этот же день вернулся собранный из штатских отряд, преследовавший замеченных вблизи Аламо команчей, и сообщил, что никаких индейцев там и не бывало. Их заявление подтверждалось вещественными доказательствами — париками из конского волоса, петушиными перьями, выкрашенными в зеленый и красный цвет, штанами из оленьей шкуры, мокасинами и несколькими пакетиками красок. Все это было найдено в дупле старого тополя. О новом походе против индейцев нечего было и мечтать. Искателям геройских подвигов пришлось смирить свои порывы и удовлетвориться мирной жизнью, тем более что за последнее время даже в этой глуши произошло немало интересных и таинственных событий, о которых можно было подумать и поговорить. Прежде всего — недавний приезд на Леону замечательной красавицы; затем — таинственное исчезновение и предполагаемое убийство ее брата; далее — еще более таинственное появление всадника без головы; очередная история о белых, переодетых индейцами, и, наконец, последняя новость — заподозренный в убийстве Генри Пойндекстера человек пойман и находится на их же гауптвахте в состоянии буйного помешательства. Разочарованным воинам рассказали и другие интересные новости, так что жаловаться на скуку им не приходилось. Имя Исидоры Коварубио де Лос-Льянос, этой коварной красавицы, тоже все время упоминалось в разговорах. Ходили слухи, что она имеет какое-то отношение к тайне, занимавшей все умы. Все разыгравшиеся на Аламо события — захват больного мустангера в его хижине, решение повесить его, вмешательство Луизы Пойндекстер, предстоящий пересмотр дела, отложенного благодаря отважному заступничеству Зеба Стумпа, — все это дало повод к нескончаемым пересудам и сплетням. Однако наиболее оживленные споры разгорелись вокруг вопроса о виновности мустангера, обвиняемого в убийстве Генри Пойндекстера. — Убийство, — сказал философски настроенный капитан Слоумен, — это преступление, на которое, по-моему, Морис-мустангер не способен. Мне кажется, я его достаточно хорошо знаю, чтобы утверждать это. — Вы не можете отрицать, — возразил Кроссмен, — что все улики против него. Его виновность почти несомненна. Кроссмен никогда не был расположен к молодому ирландцу. Ему однажды показалось, что племянница интенданта, красавица форта, слишком благосклонно посмотрела на этого безвестного искателя приключений. — Я не считаю, что эти улики достаточны, — ответил Слоумен. — Но ведь не приходится сомневаться в том, что молодой Пойндекстер убит. Это бесспорно. Так кто же еще мог это сделать? Колхаун клянется, что он слышал, как его кузен поссорился с Джеральдом. — Милейший Колхаун поклянется в чем угодно, если только ему это выгодно, — вмешался драгун Генкок. — Кроме того, у него были недоразумения с мустангером, и поэтому его показания не заслуживают особого доверия. Не так ли? — Предположим, что между молодым Пойндекстером и мустангером произошла ссора, — продолжал пехотный офицер. — Что же из этого следует? Это еще не доказывает, что мы имеем дело с убийством. — Значит, вы предполагаете, что у мустангера с Пойндекстером была дуэль? — Что-нибудь в этом роде возможно и даже вероятно. Этого я не отрицаю. — Но из-за чего у них могла произойти ссора? — спросил Генкок. — Я слышал, что молодой Пойндекстер хорошо относился к мустангеру, хотя тот и ранил Колхауна. Из-за чего они могли поспорить? — И это спрашиваете вы, лейтенант Генкок? — многозначительно сказал Слоумен. — Разве мужчины ссорятся из-за чего-нибудь, кроме… — …кроме как из-за женщины? — вмешался драгун. — Но из-за какой женщины, я не могу понять. Не из-за сестры же Пойндекстера! — Кто знает! — ответил Слоумен, пожимая плечами. — Какая нелепость! — воскликнул Кроссмен. — Охотник за лошадьми посмел мечтать о мисс Пойндекстер? Невероятно! — Какой вы ярый аристократ, Кроссмен. Разве вы не знаете, что любовь по самой своей природе — демократка, что она смеется над вашими надуманными теориями о социальном неравенстве? В данном случае я не берусь ничего утверждать. Ведь ссора могла произойти и не из-за мисс Пойндекстер. На Леоне немало и других девушек, которые стоят ссоры, не говоря уж о дамах нашего форта… — Капитан Слоумен! — сердито прервал его Кроссмен. — Меня удивляют ваши рассуждения. Наши дамы вряд ли будут вам признательны за такие оскорбительные намеки. — Какие намеки, сэр? — Неужели вы думаете, что хотя бы одна из них снизошла бы до разговора с этим человеком? — С каким? Я назвал двоих. — Вы меня достаточно хорошо понимаете, Слоумен, а я вас. Наши дамы, несомненно, будут весьма польщены тем, что их имена упоминаются рядом с именем этого темного авантюриста-конокрада, подозреваемого в убийстве. — Мориса-мустангера подозревают в убийстве, но все остальное к нему не относится. Он не конокрад и не авантюрист. Что же касается вашего утверждения, будто ни одна из наших дам не снизойдет до разговора с ним, то в этом — как и во многом другом — вы ошибаетесь, мистер Кроссмен. Я его лучше знаю, и я утверждаю, что он воспитан не хуже любого из нас. Нашим дамам незачем бояться знакомства с ним; и, раз уж вы коснулись этой темы, могу добавить, что вряд ли они — по крайней мере, некоторые из них — испугались бы этого. Морис-мустангер, как я сам видел, в присутствии наших дам всегда помнил свое место. А кроме того, я сильно сомневаюсь, что его интересует какая-нибудь из них. — В самом деле? Какое счастье для того, кто мог бы оказаться его соперником! — Пожалуй, — спокойно ответил Слоумен. — А может быть… — сказал Генкок, желая замять неприятный разговор, — может быть, причина этой предполагаемой ссоры была прекрасная сеньорита, о которой сейчас так много говорят? Я ее никогда не видел, но то, что я о ней слышал, позволяет думать, что из-за нее могла бы произойти не одна дуэль. — Все может быть… — протянул Кроссмен, обрадованный предположением, что красивый ирландец мечтает вовсе не о племяннице интенданта. — Его заперли на гауптвахте, — сообщил Генкок новость, которую он только что узнал (разговор этот происходил вскоре после их возвращения из похода против команчей). — С ним его чудак слуга. Майор отдал распоряжение удвоить охрану. Что это значит, капитан Слоумен? Вы, наверно, это можете объяснить лучше других. Ведь не ждут же, что он попытается бежать! — Не думаю, — ответил Слоумен, — особенно если принять во внимание, что он не знает, где находится. Я только что был там, чтобы посмотреть на него. У него настолько помрачен рассудок, что он не узнал бы самого себя в зеркале. — Помрачен рассудок?.. Что вы хотите этим сказать? — спросили Генкок и другие офицеры, которые еще не знали всех подробностей случившегося. — У него горячка — он бредит. — Неужели же из-за этого усилена охрана? Чертовски странно! Должно быть, сам майор немного помешался. — Может быть, это предложение или, вернее, распоряжение майорши? Ха-ха-ха! — Но что это означает? Неужели наш старик действительно опасается, что мустангер сбежит оттуда? — По-моему, дело не в этом. Он, по-видимому, больше опасается, что кто-нибудь ворвется туда. — Ах, вот как! — Да, для Мориса-мустангера безопаснее находиться под замком. По поселку бродят подозрительные личности, и снова начались разговоры о суде Линча. Либо «регулярники» жалеют, что отложили расправу, либо кто-то их настраивает против мустангера. Ему повезло, что старый охотник вступился за него и что мы вернулись вовремя. Еще один день — и мы не застали бы Мориса Джеральда в живых. Теперь, во всяким случае, беднягу будут судить честно. — Когда же суд? — Как только к нему вернется сознание. — Этого, может быть, придется ждать целый месяц, если не больше. — А может быть, все пройдет через несколько дней или даже часов. Раны его, по-видимому, не так уж серьезны. Больше пострадал его рассудок — очевидно, не от них, а от какого-то душевного потрясения. Все может измениться за один день. И, насколько мне известно, «регулярники» требуют, чтобы его судили немедленно, как только он придет в себя. Ждать, когда у него заживут раны, они не намерены. — Может быть, ему удастся оправдаться? Надеюсь, так и будет, — сказал Генкок. — Не думаю, — ответил Кроссмен, покачав головой. — Поживем — увидим.