– Я ни во что не вляпалась, – мертвым голосом ответила Даша. – Тогда что ты хочешь? С каким разговором ты заявилась? А, я догадываюсь! Ты хочешь, чтобы я разменяла квартиру. Ну что, я права? Не поднимая глаз, Даша кивнула. Мать резко встала со стула, швырнула в мойку чашку и развернулась к столу. – Ни за что, ты меня слышишь? Ни за какие коврижки! Нет, вы только подумайте, – возмущенная мать обратилась к неизвестному собеседнику, – квартиру ей разменять! Квартиру, которую папа… – Закрыв рот ладонью, она замолчала. – Мам, – начала Даша. Но мать ее перебила: – Даже не думай, забудь! Не будет меня – делай что хочешь. Разменивай, дели, продавай! Но пока я здесь, на этом свете, нет и нет. – Я тоже, – просипела Даша, – имею право. Я здесь прописана. – Право ты имеешь? – взвилась Лариса Владимировна. – Ты имеешь право на одно – добровольно калечить свою судьбу! Вот это – пожалуйста! А меня в это не втягивай, слышишь? Если ты идиотка, то я – нет, извини. Эту квартиру, – всхлипнула мать, – обустраивал папа. Всю, от начала и до конца. Со всего мира по нитке собирал: замки, ручки, шторы, коврики! Нет, я не мещанка, ты знаешь! Но здесь все – папа. Его труд, его руки, его задумки! Как он старался! Чтобы мы, чтобы ты и я… А теперь ты хочешь все это разрушить? Зачеркнуть всю мою жизнь? Нашу с ним жизнь? Нет, моя дорогая! Не выйдет. Даша медленно поднялась со стула. Тянуло низ живота. Скорее бы домой, лечь и накрыться одеялом. Заткнуть уши ватой и никого, никого не слышать – ни Елену Семеновну, ни любимого мужа. Никого! А главное – поскорее бежать отсюда, чтобы не слышать родную мать. Лихорадочно натягивая пальто и сапоги – руки дрожали ужасно, – Даша услышала последнее. – Да, – из кухни кричала мать, – у тебя, кстати, есть выход – подать в суд! И наш справедливый суд разделит все по закону! Ты ж тут прописана, правда? – Спасибо за совет, – крикнула Даша и выскочила за дверь. Заплакала она только на улице. Плакала громко, навзрыд, испуганные прохожие замедляли шаг. Что делать? Ехать в метро и реветь? Слезы не прекращались. Нет, ни за что. Даша открыла кошелек и пересчитала деньги – на такси хватит. А там… там наплевать. Пусть думает Мишка. В конце концов, он мужчина. В такси зарылась в шарф и постаралась успокоиться. В дом зашла мертвая. Не было сил даже раздеться. Перепуганная свекровь суетилась – предлагая поесть, выпить чаю, сходить в душ. Даша молчала. Прошла к себе и, не снимая свитера и брюк, легла на диван. Слава богу, Мишка еще не вернулся. Во-первых, не было сил говорить. А во‐вторых, Даша представила, что она скажет любимому мужу. В общем, везунчик, что не попал под горячую руку. Почти до самых родов Ларе она не звонила. Но все же не выдержала, поехала. Открыла своим ключом и застыла на пороге. Дверь в гостиную была открыта, и мать спала в кресле. То, что увидела Даша, ее потрясло: перед ней сидела старуха. Нет, все не так – в кресле спала очень пожилая, очень усталая, замученная и истерзанная женщина. Мать была «не в порядке» – без привычной косметики, без укладки, в домашнем халате и тапках. Поразило ее лицо – серое, в глубоких морщинах. Господи, и когда они появились? А седина в волосах? Раньше Даша ее не замечала. Но главное – выражение лица. Нет, все понятно – спящий человек не контролирует свою мимику, но чтобы так? Чтобы такая гримаса страдания и боли? И руки – руки не были расслаблены, как бывает во время сна, – побелевшие Ларины кисти были плотно сжаты в кулаки. В изнеможении Даша опустилась на пуфик в прихожей. Мама, мамочка. Бедная, бедная Лара! Ей хуже всех. У Даши есть муж и скоро будет ребенок. Есть свекровь, хорошая, мудрая, добрая женщина. У Лары нет никого. Нет, есть дочь, конечно, есть дочь! Но дочь живет отдельно, и у нее своя семья и свои заботы. И никакая самая лучшая дочь никогда не заменит ей мужа. Такого мужа, каким был папа и после ухода которого жизнь Лары потеряла всякий смысл. Одиночество. Беспросветное одиночество и печаль были написаны на ее лице. А она ведь не старая – что такое под пятьдесят? И как всегда, у нее полно кавалеров – Лара со смехом рассказывала про ухажера на работе, между прочим, самого замдекана, вдовца и приличного человека, про какого-то юношу, украдкой подкладывающего ей конфеты. Ну почему, например, ей не сходить с этим вдовцом в кино или в театр? Почему надо себя запереть, отрезать от остального мира, уйти в свой личный монастырь? Ведь можно жить, снова научиться радоваться и получать от жизни удовольствие? Даша плакала и ругала себя. Теперь она поняла: эта квартира – последнее, что осталось от папы. Здесь он везде. Это храм папы, памятник их счастливой жизни. Все, все. Точка. Какая же она, Даша, дура! Да, еще была дача – дачка, как они ее называли. Дачку тоже построил папа. Конечно, не своими руками, но! План дома и план участка – все папа. Плетеные кресла, зеленый абажур над овальным дубовым столом, узкая горочка с посудой, плетеные коврики у кровати, некрашеные, покрытые лаком деревянные полы, веранда, на которой они пили чай, антоновка из питомника, слива ренклод, кусты селекционной малины у забора, сирень, белая, сиреневая, темно-лиловая. Розовые кусты, белые, сиреневые, малиновые флоксы, любимые Ларины цветы. Все это папа. Для них, для своих девочек. Вот только дачу Лара не очень любила: два-три дня – и в Москву, «я городской человек». Ни в лес – комары, ни на озеро Лару было не затащить. («Я плаваю только в море, ты знаешь».) И папа расстраивался. Возле Лариной кровати всегда стояли цветы – их ставил папа. Даша захлюпала носом, и мама открыла глаза. – Господи, ты! – смутилась она и поправила волосы. – Я тебя не ждала. Даша подошла и обняла ее. Странное дело – Лара, не терпящая «телячьих нежностей», из объятий не вырывалась. Это был первый вечер, когда они разговаривали. Разговаривали как мать и дочь, как самые близкие люди, как две подруги, как сестры. Говорили обо всем, вспоминали папу, плакали и смеялись, и Дашино сердце плавилось от любви и нежности. В тот вечер Даша осталась у Лары. Вернее – в своей родной комнате. Ах, как спалось ей в своей кровати! Как сладко спалось. Даша родила через две недели. Имя для дочки придумала давно – Полина. Полинка, Полька, Полюшка – вариантов полно. И началась новая жизнь. Как оказалось, сложнее, чем предыдущая. Но все были счастливы – Елена Семеновна взяла отпуск, изо всех сил помогала, и помощь ее была неоценимой. Вечером, после частных уроков – английский, история – прилетал взъерошенный муж и бестолково крутился под ногами: чем помочь? Постирать, погладить? Пропылесосить? Мишку гнали, толку от него – одна суета. Приезжала и Лара, всегда с кучей подарков – ползуночки и чепчики, пинетки и платьица, игрушки и красивые соски, пирожные для взрослых и рыночные фрукты для внучки. Полинка ей нравилась – еще бы, блондинка с карими глазами, копия ее самой! – Третье поколение, – твердил Мишка. – Все самое лучшее через поколение, вы что, не знали? – То есть меня миновало? – обижалась Даша. Все смеялись, но Даша видела – маме приятно. К тому же не влюбиться в Полинку было невозможно – улыбака, сплошной позитив. И хитрюга – все это на людях, что называется, в обществе. Капризы и слезы начинались потом, когда народ расходился. В общем, с рождения манипулятор. Теперь, когда наладились отношения с мамой, Даша перестала переживать. Во-первых, конфликт и недоговоренности всегда плохо влияют на психику, а во‐вторых… Во-вторых, Даша была уверена – сейчас папа спокоен. Мама… Сложный она человек. Закрытый и скрытный, некоммуникабельный, человек-одиночка. Но еще мама – одинокая, немолодая и несчастная женщина. И именно Даша несет за нее ответственность. * * * Допив кофе, Даша вымыла чашку и убрала в холодильник сыр и сливки. Ну все, откладывать нельзя. Теперь – вперед! На следующие выходные была запланирована трехдневная поездка в Питер с Германом, на его машине. Автомобильные путешествия Даша обожала. Это не поезд и не самолет, когда вы зависите от всего – от времени выезда и вылета, от времени прибытия, от соседей и окружающих, где вы подчиняетесь правилам, а не делаете то, что вам хочется. На машине совсем другая история – выезжай когда хочется, останавливайся где пожелаешь, пей кофе и перекусывай хоть на симпатичной полянке, хоть в понравившемся придорожном кафе. По пути можно заехать в интересные места, попутные города, поселки, музеи и заповедники. Можно переночевать в маленьком мотеле на опушке леса – словом, ты – хозяин положения! Выезжать решили в пятницу утром, а что там получится – по желанию. Можно заехать в Псков и Печерский монастырь, посмотреть на Труворов крест, можно заскочить в Вышний Волочек – Дашу всегда умиляло это название. А можно и зарулить в Святые Горы, поклониться Александру Сергеевичу. Правда, как все успеть… Хотелось бы еще прогуляться по любимому городу, сменить обстановку, декорации. И по всему выходило, что поездка на дачу только сегодня, потому что впереди майские и мама решила поехать с ночевкой. Полька собралась с компашкой на шашлыки, и надо же – Лара не возражала! Да, да, не сказала ни слова! И это Лара с ее нетерпимостью к шуму, беспорядку и ночным бдениям! А все потому, что Польку она любила до самозабвения. Еще бы, Полинка – копия бабушки! На даче требовалось снять ставни и открыть окна, чтобы проветрить дом. А еще вынести подушки и одеяла и разложить их на улице с той же целью. Подмести и желательно вымыть полы. Протереть и включить холодильник. Ну а уж все остальное: перемыть посуду после зимы, протереть поверхности, вымыть окна и постирать шторы, вымести двор и вытащить из сарая пластиковую уличную мебель – это все ты, дорогая Полина! Ты со своими балбесами. То, что Даша сегодня ехала в одиночестве, было объяснимо, – у Полинки важный коллоквиум, Герман в Туле по делам, мама, понятное дело, в списках не значилась. Просить подруг, например Маринку или Светку, не хотелось. Маринка сачок, и ее цель – сесть во дворе и распить бутылочку белого. Светка трудяга, но Светка после операции, какой из нее помощник. Бывший муж исключался, хотя Даша знала – он бы не отказал. Но видеть Мишку, смотреть в его больные глаза, разговаривать с ним… Это было невыносимо. Конечно, застряла при выезде на Кольцевой – пробка такая, мама дорогая. Но все предсказуемо – начало мая, первые теплые дни, впереди воз дачных забот, посадки, уборки и прочее. Да и не испугаешь москвичей дурной погодой – все равно все рванули на дачи. Подышать, пожарить первый шашлычок, попить вина и просто поспать на свежем воздухе. Москвичи обожали свои дачи и дачки, свои лесные гектары и шестисотковые огородики с палисадниками. Всем хотелось вырваться из гулкого, шумного, перегруженного и сумасшедшего города, от которого все уставали. На трассе все немножко выровнялось и вошло в привычную, нудноватую колею – машины смиренно тащились друг за другом, возмущенно сигналя тем, кто, переваливаясь на обочинах, пытался объехать смиренных. «Ну и ладно, – вздохнула Даша, – лично я никуда не тороплюсь. Дел у меня часа на три, а там и обратно. А захочу – переночую! Правда, неохота в сыром доме и на волглом белье». Дождь то усиливался, то успокаивался, но небо понемногу светлело. Свернув на местную, как ее называли, дорогу, Даша остановилась у маленького магазинчика. Это стало традицией. В магазинчике покупался кирпичик серого местного хлеба с невероятно вкусной корочкой, колесико краковской местного же заводика и местная ряженка – густая, как сметана, оставляющая во рту чувство блаженства. Расплачиваясь, Даша поняла, что проголодалась. Поела тут же, в машине. Да черт с ними, с приличиями, главное – удовольствие. Поселок приветствовал ее дымом костров – сжигали старые листья и хлам, – настежь открытыми калитками, дверями и окнами, копошащимися людьми. Все готовились к сезону. Даша остановилась у своего забора, открыла окна и пару минут сидела с закрытыми глазами, наслаждаясь свежим воздухом, запахом земли, прелых прошлогодних листьев, молодой зелени и леса. Зайдя на участок, громко вздохнула: – Да уж, работы невпроворот. Листья, опавшие шишки и ветки, прошлогодние бурые поникшие мокрые цветы. С трудом отперев дверь в дом – за зиму она разбухала, – Даша зашла в прихожую. Запахло старой одеждой, резиновой обувью, веником, пылью и сыростью. Даша бодро взялась за дело. Первым делом распахнула ставни – слава богу, это было легко. Потом открыла окна и двери. Дальше взялась за веник и тряпки. Увидела, что кровати застелены. Полинка была последней, кто приезжал на дачу перед зимой. Ведь просила ее снять белье, хотя бы снять и убрать! Теперь все сложнее – наверняка следы мерзких мышей, уютно устроившихся на зиму под одеялом, – брррр! Натянув резиновые перчатки, Даша сняла белье. Уф, следов грызунов не обнаружила. Уже хорошо. Протерла холодильник, вымыла раковину и даже замочила посуду в тазу с жидким мылом. Вот какая я! Все для вас, дорогие родственники! Вернее, для мамы, дочка не заслужила. Выглянула в окно – серые тучи раздвинулись и наконец показалось солнце. Отлично! Теперь одеяла и подушки, только бы снова не пошел дождь. Вымыла полы и поняла, как устала. Да уж, знаете ли, сорок – это не двадцать. Даша достала из шкафа чистую наволочку, чистый плед и, не раздеваясь, прилегла на диван. На соседнем участке залаяла собака – ага, значит, приехали Петраковы. «Посплю и зайду, – решила Даша, – выпью с ними кофе». Даша проснулась от того, что сильный дождь забарабанил по крыше и подоконникам. Подушки! И одеяла! Она бросилась на улицу. Промокли, но не слишком, успела – уже хорошо. А дождь зверел, набирал силу. На улице было темно, как в глубокие сумерки, а на часах всего половина пятого. Нет, в такой дождь ехать нельзя. Надо переждать. Валяться не хотелось, шариться в телефоне тоже. И читать не хотелось. А что хотелось? Даша почувствовала, что замерзла. Включила электрические батареи, закрыла окна. Снова легла, закутавшись в плед. Но остывший за зиму дом тепло набирал плохо, лениво. И ей захотелось в Москву – в теплую квартиру, в удобную кровать, в большую, красивую ванную, к огромному телевизору с чашкой горячего сладкого чая. Но за окном по-прежнему истерично колотил и бесновался дождь. Не дождь – настоящий озверевший дождина. И до Петраковых не добежать – вымокнешь до нитки!