– Давно вы знакомы с Джей-Ди? – Йен обращался ко мне. – Нет, недавно. С марта. – А мы его сколько уже знаем? – Йен повернулся к Роджеру. – Двадцать лет? Двадцать пять? Каждую неделю виделись, пока он не слинял в Ньюкасл. – Мы играли в категории младше девяти лет, вот еще с тех времен, – вспомнил Роджер. – Значит, двадцать лет. Боже мой, мне все еще кажется, что мне двадцать один. – Младше девяти. Звучит серьезно, – пошутила я. – А чем ты занималась в таком возрасте? – поинтересовался Джек. Он часто обо мне спрашивал. Будто хотел, совершенно того не осознавая, знать все аспекты моей истории. – Играла в скорую помощь Святого Иоанна[9], – ответила я, усмехнувшись. – Хотя у них был жуткий бардак, и меня это раздражало. – Ты хотела этой конторой руководить? – спросил Джек. – Очень. – Я еще в футбол играл. Кроме регби, – вставил Роджер. Но Джек не обратил внимания, он всегда продолжал говорить со мной, и тогда мне казалось, что есть только мы. От его интереса меня переполняла радость. – Благодаря этому ты пошла в медицину? – Ну да. Поиграв с куклами в докторов и сестер. В ответ он улыбнулся мне и кивнул. – Давай закажи даме выпить, – вмешался Роджер. – Я буду лимонад, – повернулся к нему Джек. – Время рыцарей закончилось? – усмехнулся Роджер. Джек неохотно отвернулся от нас. И даже когда он стоял лицом к бару, опираясь на стойку, в пальцах зажата десятифунтовая бумажка, он все равно оборачивался и смотрел на нас. – Так когда же у тебя были эти Джей-Ди годы? – не унималась я. Джек резко обернулся, хотя уже начал делать заказ, и в итоге сказал «лимонад» не бармену, а нам. – Какие годы? – спросил меня Роджер. – Джей-Ди. Годы выпивки. Роджер и его друг переглянулись в явном недоумении, потом снова посмотрели на меня. Джек отошел от стойки и оказался рядом со мной. Напитки он не забрал. Я посмотрела на него, недоумевая, но он не обратил внимания. Короткий момент миновал, но я успела заметить не предназначенный мне взгляд, который бросил Джек. Отчасти предупреждение, отчасти вопрос: брови подняты, глаза широко открыты. Не знаю, что заставило меня это сделать, но я демонстративно отвернулась, будто рассматривая здание клуба, а на самом деле украдкой глянула на Джека. Он сделал жест, который я толком не видела, но суть поняла. Он провел рукой по горлу: не пальцем, будто резал, а всей ладонью. Это означало – хватит. Я повернулась к нему и нахмурилась, давая понять, что все видела; но его лицо было спокойным, взгляд такой же нежный и заботливый, как всегда. – А где наш лимонад? – поинтересовалась я. – Несут, – бросил он небрежно. И этот тон не соответствовал выражению на лице. Я извинилась и, сделав вид, что у меня звонит телефон, отошла к своей машине. Что это вообще было? Мне вдруг отчаянно понадобилось побыть одной, а лучше – поговорить с кем-то, кто меня хорошо знает. Трава пружинила под ногами, как губка, под кустарником росли грибы. Я видела прожектора, туман, силуэты на балконе, иногда оранжевую дугу, когда кто-нибудь из курильщиков вынимал изо рта сигарету, выпуская струю дыма. Рука легла на живот. Это не было тихое материнское прикосновение – я схватилась за него. У меня ребенок от человека, которого я едва знаю. Мне нужно было поговорить с Одри, моей лучшей подругой. Мы вместе выросли, учились в одном университете. А потом она познакомилась с моим другом Амритом, который изучал акушерство. После этого я его почти не видела. Я набрала ее номер. – Что-то странное, – вздохнула я, когда она ответила. Слышно было, как она приглушила «Икс-Фактор» по телевизору и сказала Амриту, что это я. – Привет, большой мальчик. – Это наша старая шутка. В тот день, когда они с Амритом взяли ипотеку, она мне сказала, что теперь точно стала взрослой, и мы в один голос произнесли: «Мы уже большие мальчики». Это было одним из тех невероятных проявлений долгой дружбы. – Странное происходит, – повторила я. Сделала шаг на месте, бедро заныло: это растягивались связки, приспосабливаясь к беременности, но я не могла принимать ибупрофен. Столько всего я не могла делать. – В смысле? – Я тут возле регби-клуба. В Обане. Я закинула голову назад, стараясь успокоиться. Пыталась смотреть в шотландское небо, все еще синее в этот час октябрьского вечера – красивая белая ночь, – но защипало глаза, и я их закрыла. В моментально наступившей тьме мелькнуло мамино лицо, как это часто бывало. Интересно, где она сейчас. – А, точно. И как оно? – Очень странно. – Он или ты? – Он, его друзья. Они его даже иначе зовут: Джей-Ди. – Джей-Ди? Почему? – Говорит, когда-то это был его любимый алкоголь. – И что? Ты вообще в порядке? – Да ничего, хотя… не знаю. Одри задумалась, я слышала это. Как когда в айфоне возникает и пропадает надпись «печатает», если отправитель стирает и начинает сообщение заново. – Может, это у тебя… из-за беременности, – предположила она. – Ты же говорила, что плохо спишь, плачешь от рекламы туалетной бумаги. Не хочу быть совсем уж сексисткой, но… Я пнула валяющийся на траве каштан. Какая-то пара села в машину и уехала, я попала в свет фар. – Не знаю, – ответила я через пару секунд. – Только что в баре я поинтересовалась, когда вообще он пил. И тут стало странно, непонятный у них был вид. Я села на капот своей машины, еще не остывший с того момента, как я приехала пятнадцать минут назад, полная надежд. – Так что они ответили? – Одри говорила спокойно и как-то отстраненно. – Ничего. Будто не поняли. Мой голос звучал сдавленно, и это привлекло ее внимание. Она поняла, что я звоню не просто поболтать, на секунду выскочив для этого на улицу. – Рейчел, что у вас там происходит? – Просто у меня чувство, что однажды мой ребенок спросит про отца, а я не буду иметь понятия, что сказать. Совсем… Тут у меня перехватило дыхание. Я даже не рассказала ей об остальном, о чем размышляла во время ночной бессонницы. О том, чего мы лишились: заключения помолвки после нескольких лет ухаживания, радости попыток завести ребенка в медовый месяц. Все это не для нас. Для нас – сомнение на лицах собеседников. Знание, что ребенок получился случайно, а люди могут подумать: незапланированный – значит нежеланный. – Да ладно, не морочь себе голову, – Одри пыталась меня успокоить. – Деткам надо девять месяцев, чтобы вылупиться, и это даст тебе время подготовиться. Очень скоро ты будешь знать Джека по-настоящему. И уж тем более к тому времени, как Уолли научится говорить. – Понимаешь… он еще такой жест сделал… – Я поймала себя на том, что моя рука повторила его движение. Я поправила волосы и поежилась, сделала шаг в сторону, под ногой хрустнула ветка. – Будто велел им заткнуться. – Серьезно? Я закрыла глаза, ощущая вечерний воздух. Открыла и посмотрела в небо. Всего пара сотен миль от дома, а кажется, будто миллион. – Я так думаю. – Ты уверена? – В голосе Одри слышался скепсис. Мы это уже проходили, с Беном, сразу после смерти мамы. Я снова вспомнила жест Джека. Была так уверена… и все же. Может, он просто джемпер поправлял… Джек говорил, что ворот жмет, жаловался, что на фотографии в Фейсбуке выглядит в этом джемпере полным идиотом. Может, он не слышал. Может, и не беспокоился. Может быть… может быть, это я от обиды. А может, схожу с ума.