Я кашлянула, выдвинула бедро, чтобы ловчее держать корзину для белья, и сказала: – Мне так хочется. Мне хотелось аккуратно сложить его вещи, упаковать, поцеловать его на прощание. Хотелось, чтобы дома, открыв чемодан, Эверетт подумал обо мне. А еще мне хотелось, чтобы он уехал. Он наблюдал за моими действиями: на обеденном столе я складывала одежду по швам. Получались безупречные квадраты. Их я паковала в чемодан, словно делала сложную полостную операцию. – Надо будет узнать, как бы тебе досрочно расторгнуть договор аренды, – сказал Эверетт, шагнул ко мне, обнял за талию. Я складывала последнюю из его рубашек. Он отвел хвост волос в сторону, коснулся губами моей шеи. – Хочу, чтобы ты переехала ко мне сразу, как вернешься. Я кивнула, не отрываясь от своего занятия. Легко было бы произнести: «Да, конечно». Еще легче – визуализировать совместную жизнь: мои вещи занимают половину его шкафа; мы в кухне, готовим ужин; я свернулась на его диване, укрыв ноги красным пледом, потому что Эверетт устанавливает температуру воздуха на пять градусов ниже, чем мне необходимо, чтобы не зябнуть. Он бы по вечерам рассказывал о судебных процессах. Я бы рассказывала об учениках и разливала вино по бокалам. – Что не так? – спросил Эверетт. – Ничего. Просто прикидываю, с чего начать. – Тебе что-нибудь нужно? – Он отступил на шаг. – Может, денег? Я вздрогнула. Эверетт никогда не предлагал мне деньги. Мы вообще не говорили о деньгах. У него они водились, у меня – нет; мы боялись темы денег как огня, способного выйти из-под контроля и поглотить нас обоих. Именно поэтому я не заикалась о свадьбе. Эверетт неминуемо помянул бы брачный контракт, потому что на подписании такового обязательно настоял бы его отец. Я бы никуда не делась, подписала бы как миленькая. И вот тогда-то огонь и перерос бы в лесной пожар. – Нет, твои деньги мне не нужны, – сказала я. – Я не в том смысле… Николетта, я имел в виду, что могу помочь. Пожалуйста, позволь помочь тебе. Когда мы только познакомились, Эверетт сказал, что я – воплощение всего, чем он хотел бы стать. Одна, на своей машине, уехала за тридевять земель, сама нашла работу, сама себя создала. Такой шанс дается лишь взамен всего остального. Лишь тем, кто вылез из грязи. И не задаром – потом еще нужно долги выплачивать. Так я тогда объяснила Эверетту. – Я эти долги уже десять лет плачу, – сказала я. Интересно, когда мы поженимся, Эверетт возьмется выплатить остаток? Если да – изменит ли это меня? Изменит ли это его отношение ко мне? – Спасибо, Эверетт, только деньги тут не помогут. Я застегнула молнию чемодана и прислонила его к стене. С улицы послышался шорох шин. – Такси, – прошептала я, обнимая Эверетта за талию, прижимаясь щекой к его груди. – Подумай хорошенько, – сказал Эверетт, отстранившись. Я не поняла, о чем он – о том, чтобы мне лететь с ним, или о том, чтобы взять у него деньги. Неужели не мог как-то размежевать? Неужели требовалось увидеть меня в этой обстановке, на грани, одной ногой в смежном состоянии, чтобы сильнее захотеть быть со мной? – Ладно, – ответила я и по его лицу попыталась понять, не дала ли сию секунду, ненамеренно, некое согласие. – Жаль, задержаться не могу, – произнес Эверетт, обнял и поцеловал меня. – Но я рад, что познакомился с твоими родными. Я рассмеялась. – Ну да, заодно. – Я серьезно. – Он понизил голос и добавил: – Они хорошие люди. – Ага, – прошептала я. Он обнял меня крепко, очень крепко; теперь, пожалуй, на щеке след от его жесткого воротничка останется. Но я не отстранилась. – Ты тоже хороший, – сказала я, когда Эверетт отпустил меня. Он провел ладонями по моим плечам, взял мою левую руку, поднес к лицу. – Завтра же заполню страховую декларацию. Я сникла. – Может, еще найдется. Наверное, завалилось в какую-нибудь коробку. Я все перетряхну по второму разу. – Если найдешь, дай знать. Эверетт покатил чемодан к входной двери. – И вот что, Николетта… Под его взглядом сердце замерло. – Если к следующим выходным не вернешься, я сам за тобой прилечу. * * * Проводив глазами такси с Эвереттом, я заперла дверь на замок и ручку подергала – надежно ли. Затем обошла весь дом, проверила остальные двери, закрыла окна, распахнутые по настоянию Эверетта, и закрепила заднюю дверь, ту, на которой замок был сломан, при помощи табуретки. Каждое движение давалось с усилием, каждый вдох тяготил. Все из-за жары. Из-за чертова кондиционера – когда только его починят? Я потащилась на кухню – меня мучила жажда. Срочно чего-нибудь выпить. Желательно холодного. И с кофеином. Я нагнулась, сунулась в холодильник. Так, что мы имеем? Вода простая. Вода минеральная. Содовая в жестяных банках. Я почти упала на колени перед холодильником, стала вдыхать ледяной воздух. Электрическое жужжание глушило остальные шумы, прямоугольник света замыкал меня в себе. Резкий скрип, глухой удар – это свалилась табуретка. Задняя дверь распахнулась, я сделала разворот, оказалась спиной к открытому холодильнику. Руки нашаривали хоть что-нибудь, годное для самообороны. В дверном проеме стоял Тайлер – потный, грязный, пахнущий землей и чем-то приторным, вроде цветочной пыльцы. Он вздрогнул, словно заряженный дозой адреналина; словно ему трудно было удерживаться в спокойном состоянии. Покосился на табуретку, поднял ее, почти рухнул на сиденье, скользнул взглядом по пространству за моей спиной. – Тайлер! Откуда ты такой? Коричневые рабочие ботинки покрывал толстый слой глины. Тайлер ухватился за дверную раму. Я с усилием встала с колен, захлопнула пасть холодильнику. Повисла неприятная тишина. – Да что случилось?! – В доме кто-нибудь есть? Под «кем-нибудь» Тайлер, конечно, разумел Эверетта. – Он уехал, – ответила я. Руки Тайлера дрожали. – Я здесь одна. Я видела: ему худо. Вспомнился Тайлер шестнадцатилетний, на похоронах брата. Американский флаг держала на коленях его мама, а Тайлер сидел столбиком, не шевелясь. Не сразу было заметно, что его колотит мелкая дрожь. Я почти не сомневалась: сейчас, вот сейчас Тайлер разобьется на тысячу осколков. Если бы хоть не эта толпа; если бы хоть народу собралось поменьше! Вспомнился Тайлер восемнадцатилетний, в день нашей первой близости. Я тогда неловко распахнула дверь своей машины и поцарапала его пикап. Тайлер сильно напрягся, но уже через миг, увидев, что я выдохнуть боюсь в ожидании его реакции, бросил небрежно: «Ерунда, просто железяка». – Мы здесь одни, – прошептала я. Он шагнул в комнату, оставил на линолеуме несколько рифленых лепешек глины, пробормотал: «Извини». – Где ты был? Тайлер не ответил, он смотрел на запачканный пол и на свои ботинки. Вот сейчас уйдет. Уйдет, исчезнет, и я его больше никогда не увижу. – Дай-ка помогу. Я опустилась перед ним на колени, стала распутывать шнурки, липкие от грязи. Тайлер прерывисто дышал прямо мне в макушку. Джинсы были все в мельчайшей желтой пыльце. Я сосредоточилась на шнурках. Занять руки; загнать поглубже тошноту. «Это Тайлер. Тайлер». Я справилась с одним шнурком, и тут затрезвонил мобильник. Мы оба подскочили. Тайлер проследил, как я прошла к столу, и стал развязывать второй шнурок. Я взглянула на экранчик мобильника, нахмурилась. – Брат. Тайлер тоже нахмурился. Я поднесла мобильник к уху. – Ник, – сказал Дэниел, не дождавшись моего «алло». – Ник, ты где? – Дома, Дэниел. – С Эвереттом? – уточнил брат, и я уловила шорох ветра в трубке. Дэниел двигался. Быстро. – Нет. Он уехал. Здесь Тайлер. Я взглянула на Тайлера. Он успел приблизиться на шаг, стоял посреди кухни, склонив голову, словно прислушивался. – Вот что, Ник, – заговорил Дэниел под шум включаемого мотора. – Выходи из дома.