Мы с Амуром позировали в профиль, вытянув друг к другу губы трубочкой. На прощание я помахала любвеобильному труженику рукой. Тот сдвинул брови, протянул ко мне обе руки в уже засаленных от усердия перчатках и, изображая полнейшее отчаяние, бросил сердце на асфальт, вместе со стрелой. Подхватывая игру, я погрозила ему пальцем, как Мальвина капризному Пьеро. Амур якобы понурился, обыгрывая новый поворот сюжета, поднял сердце, отряхнул, как подушку, и снова приложил к груди, «пульсируя» им. Я издалека показала ему большой палец – так держать! Не жалей стрел, Амур! Зажигай сердца любовью! Худенький, жиденький «Чарли Чаплин», стоя на подставке, как ребёнок на табуретке, пел на русском языке песенку «Чунга-Чанга, синий небосвод»! Лёгкий акцент не портил исполнение, а лишь добавлял шарма. «Чаплин» вдруг обратился к проходящей маленькой девочке: – Матрёшка, как дела? Русский язык теперь в Европе – не редкость. Но слышал бы это настоящий Чаплин, он бы, как минимум, удивился. – Чарли, а дальше слова знаешь? «Чунга-Чанга»… – Знаю. «Чунга-Чанга, лето круглый год»! – пропел «Чаплин». – Ты что, русский? – Нет, я русский в школе учил, в Болгарии. – Молодец! Используешь знания в своем непростом бизнесе. – Да, трудно, правда. Сейчас хоть нет жары… Спасибо за добрые слова! – На здоровье! Удачи тебе, Чаплин! Мы медленно продвигались в толпе. На своих двух квадратных метрах под небом испанский гитарист играл лихо, самозабвенно, словно звезда мировой величины, несмотря на свою выгоревшую на солнце майку и потёртый шнурок на шее. Он темпераментно двигал гитарой, как автоматом Калашникова, словно целился в заворожённую публику, и встряхивал длинными чёрными волосами, прикрывая в экстазе глаза. На следующем отрезке многоцветной Рамблы вдруг раздался искусственный, но до реальности надрывный крик младенца. В коляске лежало существо, состоящее из набитых ватой ползунков и живой головы в чепчике с кружевами. Голова оказалась головой мужчины лет сорока пяти – в белом гриме, с накрашенными почему-то губами. Тело было спрятано под «попоной, покрывающей коляску. Мужчина крутил просунутой в днище коляски головой и истерично верещал. Подчёркнутый губной помадой рот кривился в плаче до тех пор, пока кто-нибудь не бросал в люльку монетку. Тогда «младенец» закатывал глазки, чмокал губами и радостно угукал, показывая жёлтые кривые зубы. Но через полминуты верещал снова – до следующей монеты. Народ с умилением и смехом тулился к бэбику, для фотографии на память. Если кто-то делал снимок безвозмездно и отходил, меркантильный младенец принимался орать так, что закладывало уши. И человек раскошеливался – под общий хохот. В красно-синей майке с надписью «Юнисеф» крутил мяч невысокого роста жонглер с внешностью латиноамериканца – головой, ногами, плечами, виртуозно принимая мяч то на плечи, то на живот, то на колени, то на ступни. На спине у него красовалось всемирно известное имя «Месси». – Марадона называет его своим последователем! – сказал Хосе. – Кого? – Лионеля Месси, аргентинца, звезду клуба «Барселона». Он приехал из Буэнос-Айреса в Барселону в четырнадцать лет и начал играть. – А… Так жонглер под Месси «косит»? – пошутила я, смутившись своего футбольного невежества. – Ну да. Знаешь, тут каждый день можно увидеть что-то новое, как будто в театр пришел, – сказал Хосе растроганным голосом. – А вот «Дом Бетховена». Это музыкальный магазин, в котором можно найти все основные партитуры классической и современной музыки. – И «Бессаме мучо»? – Ну, разумеётся! Рамбла кишела кишмя – праздником народного творчества. Огромный золоченый петух вдруг закукарекал, как в деревне. Складывался и разваливался на части «живой» трансформер. Прыгали на прутья клетки хомячки… Часы показывали обеденное время. – Проголодалась, наверное? – заботливо, как отец ребенка, спросил Хосе. – В общем-то, да… Я почти не завтракала. – Вот и отлично. Помнишь, я обещал угостить тебя хорошим осьминогом? Это здесь недалеко. – Ресторан? Дорогой? – обеспокоенно поинтересовалась я, не желая впадать в зависимость от не теряющего надежду кабальеро. – Нет, это кафе. Не волнуйся, я кредитоспособен, – расправил плечи Хосе, шлёпнув себя по карману брюк. – И вино там хорошее. Мучительно переживая молчание Серёжи и связанную с этим неизвестность, я крепилась, не показывая виду. Хосе всё равно ничего не знал. Да и хватит ли мне итальянского лексикона для передачи необозримой гаммы чувств? Мы сели за предложенный столик под льняной скатертью, потерявшей вид от бесчисленного количества стирок. Хосе, полагая, видимо, что доставляет женщине максимум удовольствия, воодушевленно налил мне белого вина, обхватив запотевшую бутылку короткими пальцами с маленькими лунками ногтей. Мне бы не доставило наслаждения, если бы меня ласкали мужские руки с такой маленькой кистью. Хотя и у Серёжи тоже не крупные кисти рук, но не настолько… Даже если бы он вообще был безрукий… Что-то не то я думаю. Это от напряжения. – Расскажи о себе, пожалуйста! – обратилась я к Хосе. – Да у меня все просто. Тут родился, учился, женился, стал отцом двух дочерей, овдовел три года назад… – Прости… – Да нет, уже привык. Жалко её только. Хорошая была женщина… Знаешь, ты первая, кто мне за эти годы приглянулся. Не было ни желания, ни нужды. Как-то постарел я резко. А вот вчера увидел тебя и почувствовал, что жизнь не кончена… кажется… – Конечно! Пока человек жив, все возможно. Непоправима лишь смерть. Надо только хотеть перемен. – Да, я захотел именно перемен. – Вот брось, к примеру, курить, – попыталась я увести Хосе в сторону от лирики. – Это нет, вряд ли. Мне нравится вкус табака. Ты против? – Категорически. Хосе замолчал, пережёвывая осьминога. Потом, вопросительно подняв подбородок, спросил: – Ну, как тебе? – Спасибо, вкусно. Вино превосходное. – А всего лишь столовое. Со мной в Барселоне тебя ждет отменный метаболизм, – неромантично пообещал Хосе, закашлявшись до выступивших на глазах слёз. – Ты врач? – Нет, я страховой агент. Когда от осьминога на тарелке осталось два маленьких кусочка сходящего на нет щупальца, уже не влияющего на метаболизм, в наружном кармане моей сумочки подал сигнал телефон – пришло смс-сообщение. Я перестала жевать, глядя на Хосе, лицо которого мгновенно приняло встревоженное выражение. Чуть помедлив, проглотив и сделав торопливый глоток вина, я открыла «конвертик». Могла бы отдать на отсечение руку, что это был Серёжа. Первое, что я увидела – номер отправителя в верхнем углу. Его номер. Я назвала бы этот ряд цифр даже в бреду. Потом открылся лаконичный текст: – На поступок оказался неспособен. Прости Точки или другого знака после слова «прости» не стояло. Оно беспомощно повисло на дисплее и в пространстве помещения. Душно! Сейчас задохнусь – показалось мне. Мир замер, застыл. Звуки пропали. Меня не стало. Игравшая фантастическими красками Барселона мгновенно почернела. Приключения закончились. Забыв обо всём, я задрожала всем телом, скукожилась до зёрнышка какого-то. До точки. В пришедшем сообщении читалась драма. Страшная драма. Но не моя. Моя произошла раньше. Когда я позволила себе полюбить женатого человека. Сейчас я испугалась за него. Где он? Почему пишет так? Заболел? Попал на полпути в аварию? Не успел на рейс? Нет, не то! Что же случилось? Он же ещё вчера говорил со мной нежным голосом! Ведь мы обо всём договорились! Хосе осторожно подлил мне вина. Я тупо схватила бокал, глядя перед собой и ничего не видя. Выпила залпом. И начала дрожащими пальцами набирать смс. Дамбу эмоций прорвало, и они стали выше меня головы на три, потопив разум. Набирала лихорадочно, не перечитывая, чтобы скорей отправить, пока Серёжа на связи. Тупо хотела узнать, что произошло… Не дай Бог, он выключит телефон…